Мэтью Квик - Серебристый луч надежды Страница 8

— Несчастный случай — штангу уронил.

Она не сводит глаз со своих рук, сложенных на коленях. На ее ногтях свежий кроваво-красный лак.

— Где ты сейчас работаешь? — интересуюсь я, решив, что эта тема безопасна.

Она морщит нос, будто я пустил газы:

— Меня уволили несколько месяцев назад.

— Почему?

— Это что, так важно? — бросает она, встает и уходит на кухню.

Я допиваю вторую бутылку пива и жду возвращения Ронни.

Обстановка за ужином ужасно изысканная: свечи горят, посуда шикарная, особое столовое серебро. Но мне неуютно. Мы с Тиффани храним молчание, а Ронни с Вероникой говорят так, будто нас здесь нет.

— Пэт — большой любитель истории. Он знает все о каждом президенте США. Давай спроси у него что-нибудь — что угодно! — говорит Ронни.

Тиффани даже не поднимает глаз от своей тарелки, и вступает Вероника:

— Моя сестра — танцовщица. У нее выступление через два месяца. Пэт, ты должен увидеть, как она танцует модерн. Это так красиво! Боже мой, как бы я хотела танцевать, как Тиффани! Если она разрешит, в этом году мы все пойдем на ее выступление, и ты обязательно должен к нам присоединиться.

Осторожно киваю в ответ на вопросительный взгляд Тиффани. Наверное, пойду с ними, просто чтобы учиться проявлять доброту. К тому же Никки наверняка захотела бы побывать на танцевальном представлении, а я решил отныне делать то, что нравится Никки.

— Мы с Пэтом будем тренироваться вместе, — подхватывает Ронни. — Смотри, какой у меня подтянутый приятель! Рядом с ним приходится краснеть от стыда. Пэт, надо будет мне наведаться в твой спортзал.

— Тиффани любит отдыхать на пляже, правда, Тифф? Давайте как-нибудь на выходных вчетвером махнем на пляж, и Эмили захватим. Лучше в сентябре, когда схлынут толпы. Можно устроить пикник. Пэт, ты как насчет пикника? Тиффани обожает пикники, да, Тифф?

Ронни и Вероника обмениваются замечаниями о своих гостях почти пятнадцать минут кряду, а когда наконец наступает затишье, я спрашиваю, слышал ли кто-нибудь о сносе стадиона «Вет». К моему удивлению, и Ронни, и Вероника подтверждают, что его разрушили несколько лет назад, как и сказал мой отец, отчего мне становится очень и очень тревожно: ведь я совершенно ничего не помню об этом, как и о годах, которые якобы прошли с тех пор. Подумываю, не спросить ли, как давно появилась на свет Эмили, потому что помню письмо от Ронни с фотографией девочки, полученное вскоре после ее рождения, но не решаюсь.

— Ненавижу футбол, — подает голос Тиффани, — больше всего на свете.

И какое-то время мы едим в полной тишине.

Тремя переменами блюд, обещанными Ронни, оказываются пиво, лазанья с гарниром из запеченной спаржи и лаймовый пирог. Все они великолепны, о чем я и говорю Веронике — снова упражняюсь в комплиментах для Никки, — а жена Ронни на это отвечает:

— А ты думал, что я плохо готовлю?

Я знаю, это сказано в шутку, однако Никки сочла бы фразу очередным подтверждением того, какой злюкой может быть Вероника. Мне приходит в голову: будь со мной Никки, мы бы еще долго обсуждали прошедший вечер, уже лежа дома в постели, — мы всегда так делали, если нам случалось где-то подвыпить. Сейчас, за обеденным столом у Ронни, от этой мысли мне становится одновременно грустно и радостно.

Когда мы заканчиваем с пирогом, Тиффани встает и объявляет, что устала.

— Но мы только поели, — возражает Вероника. — И еще мы собирались играть в «Тривиал персьют»[7] и…

— Устала, говорю.

Молчание.

— Ну что, — наконец спрашивает Тиффани, — ты проводишь меня до дома или как?

Я не сразу понимаю, что она обращается ко мне, но, когда доходит, быстро отвечаю:

— Да, конечно.

А что еще я могу сказать, раз уж теперь стараюсь проявлять доброту?

Ночь теплая, но не жаркая. Мы с Тиффани проходим с квартал, прежде чем я спрашиваю, где она живет.

— С родителями, понятно? — бросает она, не глядя на меня.

— Вот как. — Соображаю, что мы всего в четырех кварталах от дома Вебстеров.

— Ты ведь тоже живешь с родителями?

— Ну да.

— Ну вот и все.

На улице темно, наверное около половины десятого. Тиффани, скрестив руки на груди, довольно быстро цокает каблуками, и вскоре мы уже стоим перед домом ее родителей.

Она поворачивается ко мне — чтобы попрощаться, думаю я, но не тут-то было.

— Слушай, я с самого колледжа не ходила на свидания, так что я не знаю, как играть в эти игры.

— Какие игры?

— Я видела, как ты смотрел на меня. Пэт, не надо пудрить мне мозги. Я живу в пристройке за домом, там отдельный вход, так что мои предки нас не застукают. На ужин ты явился в футболке, по-моему, это просто отвратительно, но можешь трахнуть меня, только давай сначала выключим свет. Хорошо?

Я настолько потрясен, что теряю дар речи, и долгое время мы просто стоим друг против друга.

— Или нехорошо, — добавляет Тиффани, и в следующую секунду она уже плачет.

Я прихожу в такое замешательство, что говорю, думаю и беспокоюсь одновременно, совершенно не понимая, что мне следует сказать или сделать.

— Слушай, было приятно провести с тобой время, и ты действительно очень красивая, но я женат. — И в доказательство показываю обручальное кольцо.

— Я тоже замужем. — Она поднимает левую руку; на пальце блестит кольцо с бриллиантом.

Ронни сказал, что ее муж умер, то есть она на самом деле вдова, а вовсе не замужняя женщина, но я ничего не говорю, потому что теперь стараюсь проявлять доброту, а не доказывать свою правоту, — я научился этому на психотерапии, и Никки наверняка оценит.

Мне очень грустно оттого, что Тиффани по-прежнему носит обручальное кольцо.

Внезапно я оказываюсь в объятиях Тиффани. Она прячет лицо у меня на груди, и ее макияж вместе со слезами оказывается на моей новой футболке Хэнка Баскетта. Я не люблю, когда ко мне прикасается кто-либо, кроме Никки, и вовсе не хочу, чтобы Тиффани пачкала косметикой футболку, которую подарил мне брат, — футболку, на которой все буквы и цифры по-настоящему прострочены, а не просто приклеены, — но, к собственному удивлению, обнимаю Тиффани в ответ. Я кладу подбородок поверх ее блестящих черных волос, вдыхаю запах ее духов — и тоже плачу, что пугает меня до ужаса. Наши тела вздрагивают в унисон, мы как одна большая водяная турбина. Так мы плачем вместе не меньше десяти минут, а потом она вдруг отпускает меня и бежит за дом.

Когда я возвращаюсь домой, отец смотрит телевизор. «Иглз» играют против «Джетс» в товарищеском матче, о котором я не знал. Отец даже не поднимает на меня глаз — чего еще ждать, раз я теперь такой никудышный болельщик? Мама говорит, звонил Ронни. Это важно, и я должен срочно перезвонить.

— Что случилось? Что с твоей футболкой? Это что, косметика?.. — спрашивает она и, не дождавшись моего ответа, повторяет: — Надо перезвонить Ронни.

Но я никому не звоню, а ложусь на кровать и гляжу в потолок своей спальни, пока не встает солнце.

Наполняются жидкой лавой

На единственном снимке Никки — только ее голова, и жаль, что я так и не сказал жене, как сильно он мне нравится.

Она наняла профессионального фотографа и даже сделала в местном салоне красоты макияж и прическу перед съемкой, а за неделю до того сходила в солярий, потому что я родился в конце декабря, а фотография предназначалась в подарок на мой двадцать восьмой день рождения.

Голова Никки слегка повернута, так что левую щеку видно лучше, чем правую, обрамленную завитком пшеничных волос. Видно и левое ухо: на Никки висячие бриллиантовые сережки, которые я подарил на первую годовщину нашей свадьбы. В солярий она ходила только для того, чтобы проступили веснушки на носу, — я их просто обожаю и скучаю по ним каждую зиму. На снимке они четкие: Никки сказала, что в них-то и была вся задумка и что она, зная, как я люблю ее веснушки, специально попросила фотографа поместить их в фокус. У нее треугольное лицо, подбородок слегка заостренный. Нос похож на нос львицы — длинный и величественный, а глаза — цвета травы. До чего же я люблю вот это выражение лица — как будто она слегка надулась, не то улыбается, не то ухмыляется, а губы так блестят, что всякий раз, когда я рмотрю на снимок, не могу удержаться и не поцеловать его.

И сейчас я снова целую фотографию, ощущая холодную ровную поверхность стекла и оставляя на нем след поцелуя, который стираю своей футболкой.

— Господи, Никки, как же мне тебя не хватает! — признаюсь я, но фотография, как всегда, молчит. — Прости, что сначала мне не понравился этот снимок, — ты не поверишь, но сейчас я без него просто жить не могу. Помню, я сказал тебе, что подарок не такой уж и замечательный, но это было до того, как я начал проявлять доброту, а не доказывать всем подряд, что я прав. Ну да, я просил подарить мне новый набор для барбекю, однако я очень рад, что у меня есть эта фотография, только благодаря ей я продержался все это время в психушке и захотел стать лучше. Теперь я другой. Я не просто понимаю, но по-настоящему ценю, что ты вложила в этот подарок столько мыслей и усилий. Это единственный твой портрет, который у меня остался. Какой-то негодяй украл все наши фотографии из маминого дома, польстившись на дорогие рамки…