Алекс Тарн - Квазимодо Страница 8

Все можно вынести, но только не это — не эту мерзость, не эту вонь, не этот сумасшедший смешок бесформенного обрубка, который мог бы быть матерью, или любовницей, или женой… да, да — всем этим, будь у нее такая малая малость — дом… всего-то навсего — дом!.. четыре дурацкие стены с дверью.

Почему именно Кочерыжка? Да потому, что если облупить с человека, как с капустного кочана, слой за слоем, все внешние его покровы — речь, семью, воспитание, культуру, круг знакомств, скучный набор стереотипов, именуемый мировоззрением, и оставить… оставить что?.. а черт его знает что… кочерыжку… вот-вот, кочерыжку… то именно это и останется — Кочерыжка.

Возраста Кочерыжка не имела, да и происхождения была неясного, ибо связной речью не владела, а пользовалась исключительно короткими интернациональными междометиями и мимикой, главным содержанием которой было выражение безоговорочного согласия. На праздник она пришла вместе с Полковником, тем самым, который был без ничего… что превращало его, таким образом, из Полковника-без-ничего в Полковника-с-Кочерыжкой.

Дополняли компанию Мишка и Квазимодо. Грустновато им стало без Василия, вот и выбрались в свет. Не все же бирюками сидеть — надо когда-нибудь и с людьми повстречаться, правда ведь? Веня да Осел — уже хорошо, будет с кем словом перекинуться. Даже Полковники сгодятся… хотя с Полковниками долго не пообщаешься — уж больно скучны и однообразны до безобразия.

Должность полковника была необыкновенно распространена среди бомжей — не меньше, чем должность Наполеона в психушке. Отчего-то бомжи полагали, что реальное или даже придуманное героическое военное прошлое — где-нибудь в Чечне или в Афгане — поможет им снискать хоть немного уважения на тель-авивских помойках. Увы… на помойках, хотя и находилось вдоволь самых разнообразных объедков, но уважение пребывало в катастрофическом дефиците. Можно сказать, не было его там вообще, уважения. Полковники объясняли этот факт большим количеством конкурентов. Каждый из них считал всех прочих Полковников наглыми узурпаторами, позорящими высокое звание офицера доблестной российской армии. Встречаясь, они всякий раз пытались разоблачить соперника, подловив его на вранье тем или иным замысловатым способом. Спорили обычно запальчиво, до драки.

Что же до конкретной тройки сидевших вокруг костра Полковников, то они находились в состоянии временного перемирия, хотя и не теряли надежду укотрапупить самозванцев каким-нибудь ловким обходным маневром. Поэтому пили они пока осторожно, тщательно отслеживая соответствие текущему градусу конкурента.

«Я вот что думаю, — солидно произнес Полковник в камуфляжных штанах. — Наверное, они их жрут.»

«Кто? Кого?» — испуганно спросил Веня.

— «Китаезы. Думаю, жрут они моих скорпиончиков за милую душу. Под пивко.»

«Ну это ты, положим, застрелил, — возразил тот, что с галстуком. — Откуда в Китае пиво?»

«Нет, что вы, что вы… есть у них пиво, есть, — вмешался Осел. — Я, когда был в Америке, там в китайском ресторане подавали. Настоящее пиво, разве что кисловатое, на мой вкус.»

«Гм…» — тот, что с галстуком, задумался. С одной стороны, мнением Осла, как сугубо штатского человека, а тем более — лабуха, можно было пренебречь. С другой — упоминание личного американского опыта придавало утверждению оппонента дополнительный серьезный вес и потому требовало соответствующего ответа.

Он откашлялся и сказал размеренным баском: «Что ж. Возможно, и так. Научились. Чучмека, как медведя, можно всему научить. Помню, у меня случай был один. Стояли мы тогда в Кандагаре…»

«Это ж какая дивизия, если не секрет? — вкрадчиво осведомился Полковник, пришедший с Кочерыжкой. — Уж не 103-я ли воздушно-десантная?»

Над пустырем повисла напряженная тишина. Полковник с галстуком снова откашлялся.

«Какой же это теперь секрет? — сказал он, пристально глядя на соперника, будто стараясь разгадать его коварную игру. — Теперь это уже не секрет. Да, вы правы, товарищ. 103-я воздушно-десантная дивизия, она самая.»

«Чушь! — радостно закричал Полковник в камуфляжных штанах. — Врете, товарищ полковник, или кто вы там будете. 103-я воевала в Кабуле, в полном составе. Мне ли не знать! Я там комбатом служил в 180-м полку. А в Кандагаре была 201-я мотострелковая, вот так-то!»

Полковник в галстуке молчал, щеки его медленно наливались кровью. Помощь пришла с неожиданной стороны.

«Ты ври-ври, да не завирайся, — презрительно процедил Полковник-с-Кочерыжкой. — 180-й мотострелковый полк отродясь в 103-ю не входил. Из 108-й он, понял? Чтобы это знать, не обязательно быть полковником. Это тебе любой лейтенант скажет.»

Теперь пришла очередь краснеть камуфляжным штанам. Спор продолжался. Кочерыжка воодушевленно хихикала, шмыгала носом и согласно кивала каждому оратору. Веня и Осел зевали, Мишка злился, а Квазимодо, чувствуя нарастающее напряжение, морщил морду и сдержанно ворчал. Инициатива тем временем переходила из рук в руки. Названия афганских городов и номера российских боевых частей мелким горохом сыпались на пыльную землю и, недоуменно оглядываясь, прыгали дальше, в темноту тель-авивского пустыря. Наконец Мишка не выдержал.

«А ну отставить, господа офицеры! — рявкнул он и для наглядности поднял над головой пакет с бутылками. — Отставить! Заседание Генштаба объявляется закрытым! Караул устал! Задолбали! Еще одно название дивизии, и я немедленно ухожу вместе со своей водкой!»

Полковники испуганно примолкли. «Всех рр-разгоню к едрр-рене фене! — закричал Мишка, окончательно входя в роль матроса Железняка. — Рр-р-разгоню!.. Феня!.. Тьфу… Веня!..»

«Да, командир?» — подскочил восторженный скрипач.

— «Рр-р-разливай!»

— «Есть, командир!» Водка весело забулькала по пластиковым стаканчикам.

«Этим — побольше, — скомандовал Мишка, кивая на Полковников. — Чем раньше нажрутся, тем тише будут!»

Кочерыжка хихикнула и согласно кивнула. Все дружно выпили. Полковники потрясенно молчали. Не давая им опомниться, Мишка повторил процесс еще дважды. После третьей Полковник с галстуком неуверенно взмахнул рукой, целясь расслабить галстучный узел, с первого раза не попал, но и не отчаялся, а напротив, продолжал пытаться и жить.

«Гы… — заметил ему на это Полковник в камуфляжных штанах, помолчал, креня лысину набок, собрал все свои силы и добавил. — Ты эт-та… да!»

Третий Полковник сидел, замкнувшись в мрачном безмолвии и время от времени тыкал кривым узловатым пальцем в бок случившейся рядом Кочерыжки, как бы проверяя ее на твердость. Кочерыжка взвизгивала и смеялась, широко разевая чернозубую яму рта.

«Ну вот и отвоевались, — удовлетворенно сказал Мишка. — Миру мир. Теперь и нам, интеллигентным людя?м, поговорить можно. Давайте, рассказывайте, не стесняйтесь — как живете-можете? Веня, начинай.»

Скрипач пожал плечами: «Да чего ж тебе рассказать-то, Миша? Живем себе помаленьку, как жили. Вот, зима кончилась, а мы так и не загнулись. Может, потом, после того как загнемся, будет чего новенького рассказать, а так — нечего.»

— «Ха! Потом? Добьешься с тебе чего-нибудь потом… Потом ты даже нашедшему тебя полицейскому не сможешь доложиться, кто ты такой был. Потом поищут на твоей раздувшейся личности удостоверяющий ее документ, не найдут, потому как все свои бумажки ты либо потерял, либо пропил, да и отволокут, как и положено такой сволочи и падали, прямиком в судебный морг. Но и там ты, Веня, ни черта не расскажешь, даже под пыткой, даже под прозекторским ножом. Так что зашьют твой искромсанный и уже изрядно подгнивший трупец в казенный саван и зароют в каком-нибудь многоразовом уголке. Вот и все, и никаких рассказов.»

«Ну и ладно, — спокойно согласился Веня. — Меня устраивает. Зачем зря языком молоть? Да и вообще… может, еще чего будет, простым глазом не видное… что-то кроме савана, и морга, и многоразового уголка. Этого ж никто не знает, правда? Вы как хотите, а я не верю, что все это просто так кончается, просто так уходит в никуда, без возврата. Как-то это нелогично. Жизнь, она остается… ну… в каком-нибудь другом варианте. Тоже со скрипкой, но без всего этого…»

Он обвел рукою пустырь, дремлющих Полковников, Кочерыжку, костерок, пластмассовые ящики, водку… задержался над ржавой кастрюлей, прицелился щепкой и выхватил горячую картофелину, красивую, как балерина, в белом и струящемся облаке пара. Подержал балерину перед слезящимися пьяными глазами, полюбовался… «А может, даже без скрипки, это уж как получится.» — откусил и принялся жевать с наслаждением.

«Молодец, Веня. Здорово ты его срезал, — сказал Осел. Он пил много, но пьянел всегда как-то необычно, выглядя удивительно трезвым до достижения определенной критической точки. Зато перейдя заветный рубеж, Осел вырубался начисто, разом, странным образом коченея и превращаясь в абсолютно бесчувственный, неподъемный и совершенно неодушевленный предмет. — А то пристает, понимаешь… Ты чего, Мишка, на людей кидаешься? Чем тебе Полковники не потрафили? А теперь еще и на Венечку потянул…»