Моник Швиттер - Память золотой рыбки Страница 8

— Ваше здоровье, — говорю я, а думаю «умри!», ставя поднос на столешницу из искусственного мрамора. И улыбаюсь той улыбкой, которой она меня научила.

И вот стою я в ее обуви, с ее улыбкой на губах. И вот стоит она и заставляет меня улыбаться:

— Тебя сегодня снова встретят?

Я наклоняю голову и пожимаю левым плечом. Это может означать или «да», или «нет», или «не скажу», или «не знаю». Она не переспрашивает. И говорит:

— А он симпатичный.

Он. Мое сердце дрогнуло, как и плечо. Он. Еще один? Может быть, этот? А может быть, тот. Или этот? А он симпатичный, сказала она. Может быть, все-таки он? Я смотрю в зеркало, улыбаюсь себе ее улыбкой и вижу его, в одном ряду с его предшественниками и преемниками. А он симпатичный. Мужчина в ряду других, и от него уже веет запахом следующего. А он симпатичный, мужчина, напоминающий мне о будущем. О будущем, со следующими, другими, такими же мужчинами. И со мной. Вечная игра, все новые мужские имена, все новые мужские лица, все новые мужские запахи, короче говоря, надежда, ощущение, будто что-то происходит, что-то начинает меняться. Это внутреннее чутье знает обо всем, знает, что случится, знает, что это означает и чего НЕ означает. Внутреннее чутье позволяет так легко себя отвлечь, с такой готовностью. Внутреннее чутье — это чувство отвращения. Чувство отвращения молниеносно и легко разрывается на мелкие клочки, его уже не найдешь, оно улетело, как гибкая стрела или, скорее, как бумеранг. Оно вдруг исчезло, его не найдешь, но наверняка оно вернется после отдыха с новой силой, с каждым разом все с большей мощью, и вернется уже не стрелой, а дубиной. Прямо в сердце, поселится там толстое, грубое, тугое, поселится в сердце, само собой разумеющееся и бесстыдное, как постоянный посетитель. Здороваться не надо, меня же тут уже знают.

— А он симпатичный, — говорит она и заправляет мне прядь волос за ухо.

— Этот? — шучу я, кивнув в сторону последнего посетителя. — Или тот? — я указываю на постоянного посетителя, который играет связкой ключей и, кажется, чего-то ждет.

Она смеется. Она сняла свою улыбку и вновь усмехнулась.

— Нет, — говорит она, — тот, — и показывает на дверь, за которой находится мир. — Тебе нужно научиться различать их. Не принимай все близко к сердцу. Какое дело тебе до этой рвани.

ЯМА

(Перевод Е. Волошиной) 

Она стоит на перроне, запрокинув голову, изучает расписание поездов и бормочет себе под нос: «Сяду вот на этот. В двадцать два пятьдесят восемь. У меня еще восемь минут. Билет купить? Покурить?»

Она ходит туда-сюда по платформе с сигаретой, при каждом шаге пристукивая одной ногой о другую, как будто ей холодно. Какая-то женщина останавливается неподалеку и смотрит в ее сторону. «Да, если я курю, я должна стоять в этом квадратике, обведенном желтой краской, знаю, но, как видите, я этого не делаю. А вы что делаете? Ну сделайте хоть что-нибудь!» Женщина качает головой и идет дальше. «Чокнутая!» — бросает она, но произнесенное слово рассеивается в воздухе вместе со звуком ее удаляющихся шагов. «Чокнутая? Да, пожалуй. Чокнутая, это точно!»

Она выбрала место у окна в общем вагоне и теперь смотрит в глаза своему отражению в стекле. «Пора бросать курить. И пить. Надо бы похудеть. И заняться спортом — возраст, возраст! Не нервничать. Не беспокоиться попусту», — бормочет она.

Женский голос приветствует пассажиров по громкой связи и, объяснив, что по техническим причинам система предварительного бронирования мест не работает, просит их проявить взаимную вежливость.

«Взаимную вежливость!» Она осматривается — кроме нее, в вагоне всего лишь трое пассажиров, сидящих почти на равном удалении друг от друга, как будто их распределил дух порядка — и громко смеется. Один из пассажиров смотрит на нее испытующе. Затем снисходительно улыбается, открывает книгу и погружается в чтение. Двое других как будто ничего и не слышали. Женщина уже давно роется в сумочке в поисках чего-то, молодой человек энергично тыкает в кнопки своего мобильного средства связи и развлечения, сосредоточенно уставившись на экран.

Она снова смотрит на свое отражение в темном окне, кивает в знак приветствия и подтверждает: «Чокнутая». Но теперь поток воздуха не уносит это слово. Пассажир с книгой несколько раз кашляет с нарастающей громкостью, не отрываясь от чтения. Она видит, как его зрачки двигаются вправо, влево и снова вправо. Она завидует ему. Достает с полки рюкзак, расшнуровывает его, изучает содержимое.

Еще одно объявление, тот же женский голос. Он приглашает пассажиров посетить вагон-ресторан, добавив, что по причине неисправности холодильника им будет предложен ограниченный выбор напитков. «Стаканчик теплого пива, почему бы и нет?» — она отворачивается от окна, встает, берет рюкзак, желает своим попутчикам приятного вечера и направляется к выходу. Мужчина с книгой бормочет что-то неразборчивое. Она отвечает, не останавливаясь и не оборачиваясь: «Спасибо, очень мило с вашей стороны, и вам того же!»

Вечер понедельника, поезд почти пустой. Она идет к хвосту состава, двигаясь на удивление быстро для своего возраста и веса, при этом несколько раз сильно ударяется то о сиденье, то о спинку. Так она доходит до последнего вагона. «Не туда. Дальше хода нет. Кру-гом!»

Она идет обратно, и лица пассажиров вызывают смутные воспоминания, как будто они ее давние знакомые, люди, которых она знала когда-то в далеком прошлом, и она еле сдерживает себя, чтобы не остановиться и не спросить: «Подскажите-ка, когда мы с вами виделись? И где? И как вас зовут?» Трое попутчиков из ее вагона тоже напоминают ей о чем-то, но она никак не может понять о чем. Вот этот мужчина с книгой, она его знает, наверняка, — но откуда? И эту женщину, которая все еще копается в сумочке, безусловно, — и этого молодого человека, который так быстро перемещает большой палец по кнопкам смартфона. Она останавливается и переводит взгляд с одного на другого. Но они, кажется, не узнают ее. Она чувствует, как кто-то трогает ее за плечо, оборачивается — за ней стоит женщина в синей форме. «Женщина из громкоговорителя!» Женщина в форме кивает.

Она показывает пальцем в направлении движения: «Вагон-ресторан там?» Женщина в форме кивает.

«У меня нет билета». Покачав головой, женщина в форме объясняет, что билет можно приобрести у ее коллеги, который обычно сидит в вагоне-ресторане. Вживую ее голос звучит звонче, чем через систему оповещения.

Она сидит за столом, перед ней бутылка красного вина и лист бумаги. Молодой человек за барной стойкой отказался продавать ей теплое пиво. Сказал, что оно плохо цедится и невкусное. Проводник с пустым пивным бокалом в руке согласно кивнул. Она сказала, что ей нужен билет, проводник спросил, куда она едет, и она долго медлила с ответом, хотя прекрасно знала его. «Небель». Он посмотрел на нее так, как будто она сказала что-то вроде «Чунцин». «Небель на Амруме»[5]. Опять этот взгляд. Он сказал, что может продать ей билет только до Гамбурга, дальше сегодня ночью она в любом случае не уедет. Она рисует цветочки на краю листа. Такие же цветы она рисует, когда сидит на репетиции или собеседовании, когда говорит по телефону. На листе она написала: «Я ушла через заднюю дверь, по-другому я бы не выбралась из дома. Я села на ночной поезд, завтра около полудня я доберусь до Небеля, пережду еще одну ночь и потом уйду снова — навсегда. Таков мой план. Когда ты получишь это письмо, будет уже слишком поздно; знаю, надо было написать его дома и оставить на столе перед тем, как уходить; как видишь, Штефан, моей задумке не хватает режиссера, который координировал бы мои действия. Уверена, ты тут же заметишь, что я оставила дома лекарства и телефон. Я путешествую налегке». Она уже поставила подпись внизу страницы: «Твоя Улли». Она не знает, что еще написать. Зато цветочков на бумаге становится все больше. Она наливает себе полный стакан. Ставит пустую бутылку на стол горлышком вниз, ждет, пока последняя капля вина упадет на белую скатерть, сворачивает лист в трубочку и засовывает в бутылку. «Послание в бутылке...»

Что же дальше? На улице холодно. На привокзальной площади встречный ветер почти сбивает ее с ног. Она плотно сжимает губы, чтобы удержать сигарету. На другой стороне улицы — здание театра. Она глубоко затягивается, ненадолго задерживает воздух, выдыхает дым. Но ветер слишком сильный, дыма не видно, и курение не доставляет удовольствия. Она укрывается в нише рядом с входом в здание вокзала и смотрит, как дым рассеивается в воздухе. Театр из ниши только угадывается. Она ничего не чувствует. Вытягивает губы в трубочку, выпускает изо рта дым и смотрит ему вслед. Бросает окурок на землю, тушит его каблуком и переходит улицу. Замедляет шаг. Она огибает театр нерешительно, опустив голову, ей кажется, будто здание наблюдает за ней. Она как будто боится, что стены заговорят с ней, привлекут ее к ответу.