Герман Садулаев - Одна ласточка еще не делает весны Страница 8

В Самашки пришли русские. Они убивали всех: мужчин, женщин, стариков, детей. Забрасывали дома гранатами… За один день больше двухсот могил появилось на самашкинском кладбище.

Но не попал Данги на тезет. На входе в Самашки его остановил другой русский пост. Солдаты сказали, что Данги — боевик, что он притворяется ненормальным. Они били Данги, а он кричал “Аллах Акбар”, велик Аллах! Данги впадал в транс, как на зикре. Солдаты разъярялись все больше и больше. Они замучили Данги до смерти и выкинули его труп на дорогу. Люди из Урус-Мартана забрали тело Солнечного Данги и похоронили. Много людей пришло на похороны, тысячи. Ведь все уже знали, что будут похороны Данги, он сам об этом рассказал.

Село живет восходами и закатами. Город живет часами, временем на электронных табло станций метрополитена, звенящими на разные мелодии будильниками в мобильных телефонах, выпусками новостей в автомобильном радио. А село живет восходами и закатами.

Когда алая корова солнца выходит на бескрайнее синее пастбище неба медленно пережевывать белые кусты облаков, чтобы напоить парным молоком дождя зеленого теленка полей, хозяйки, гремя эмалированными ведрами, заходят в сараи для утренней дойки. Пенистыми струями звонко ударяет молоко в дно посуды. После дойки отворяются ворота и, подгоняя шлепками ладоней, хозяйки выпроваживают коров на улицу. Коровы собираются в нестройные колонны и сами идут знакомым маршрутом на выпас. Где-то впереди шествует пастух, которому от каждого двора дают немного денег и вдоволь молока, сметаны и творога.

Особых пастбищ около села нет. Земля или застроена, или занята лесопосадками, или распахана под посевы злаков. Коровы щиплют траву вдоль дорог, вдоль совхозных угодий и на большом поле, которое в плане села значится футбольным. Еще одно, настоящее футбольное поле, есть в центре. На нем проводятся районные соревнования, занимаются воспитанники ДЮСШ. На этом, окраинном поле, у края рощи шелковицы и берега реки Басе, в футбол играем разве что только мы, мальчишки, но нам коровы не помеха.

Вечером, когда солнце клонится к стойлу заката, пастух собирает стадо и направляет его обратно в село. Пестрая демонстрация коров занимает дорогу и тротуары. Возникает единственно возможная в селе пробка, и водители автомобилей покорно ждут, пока неторопливо пройдут коровы. С главной улицы демонстрация растекается по боковым улицам, улочкам и переулкам. В воздухе стоит разноголосое мычание и пыль, поднятая стадом, пронизанная лучами закатного солнца. Пыль, поднятая копытами коров, очищает человека от всех грехов, как воды священных рек и божественный дождь, после которого в небе подковой выгибается радуга. Оттого ли люди стоят вдоль домов, когда они возвращаются?

Каждая корова знает свою дорогу к дому. Если хозяйка не встречает ее на улице, корова недовольно мычит. Тогда открывается калитка, и босоногий мальчуган отодвигает тяжелые створки ворот. В этот момент облака отражают последние багровые лучи закатившегося светила.

В каждом дворе есть корова, иногда две или даже несколько. Многие могут позволить себе купить молочные продукты на рынке, но если в доме нет коровы — чем занять дочерей, как проверить невестку, не лентяйка и не гулена ли она?

На рынке продается сметана из сливок, процеженных в маленьких сепараторах, гуще магазинного масла, вкусная, как первый декабрьский снег, и головки домашнего творога, закутанные в марлю. А молоко на рынке не продается. Еще чего, продавать молоко! В каждом дворе есть корова, и если чья корова еще не отелилась, то соседи принесут молоко в трехлитровой стеклянной банке, а надо — и в эмалированном ведре. Никому же не приходит в голову продавать воздух или воду.

В нашем дворе две коровы, одна красной масти, ее зовут Зорька, другая — пестрая, Ласточка. Мы взяли их маленькими телушками и вырастили до красивых невест. Сестры встречают Зорьку и Ласточку у ворот и провожают к стойлам в кирпичном сарае, построенном специально для них.

Когда сестры уехали учиться в большой город, мы продали коров: мама болела и не могла одна ухаживать за всей живностью. Кроме коров у нас жили десятки кур, важные, как потомственная аристократия, гуси, китайские утки, индюки, кролики и нутрии в проволочных клетках. Зорька успела отелиться, ее мы продали на другой конец села вместе с теленочком, а Ласточку незамужней взяли на улицу по соседству. Ласточка еще месяц приходила к нашему двору и призывно мычала. Но, отелившись в новом доме, признала и новых хозяев. Зорька тоже время от времени сбегала и через все село приходила к нам. Мы запускали ее во двор, кормили и поили, а наутро хозяева забирали ее обратно. Корова на всю жизнь запоминает как свой дом то место, где она отелилась в первый раз.

В районный агропром откуда-то сверху спускались планы по сбору урожая и по применению химикатов. Химикаты — замкнутый круг. Вместе с посевным материалом много незаконных эмигрантов проникло в наши земли: и франтоватые жуки из штата Колорадо, и беглая саранча, и прочая насекомая нечисть. Чтобы защитить посевы, над ними распыляли пестициды. Откушав отравленных жучков, умирали птицы, естественные враги и ограничители численности вредителей. Следовательно, химикатов нужно было все больше и больше.

В один год, перед самым развалом Советского Союза с его агропромами, пришло указание по сверхинтенсивной обработке посевов. Местные агрономы качали головами и пытались что-то доказать на совещаниях, но решение не отменили. Химикаты сбрасывали с помощью самолетов сельхозавиации. Даже скромная высота, на которой в небе тарахтели “кукурузники”, при самом слабом ветре все же не могла гарантировать “точечного попадания” химикатов на поля. И яды покрыли траву вдоль посевов, дорог и даже на футбольном поле-пастбище. Ничего не знающие коровы продолжали жевать траву и одна за другой стали падать на землю, мучительно умирая и с укором глядя в ближнее небо, где летали ласточки и “кукурузники”, и с которого впервые тогда пролилась смерть.

Сначала люди перестали пускать коров на выпас. Но держать их день-деньской во дворе было нельзя, да и кормить нечем. Тогда это и началось...

Кровь, густая, почти черная кровь залила землю. Я хорошо помню, детьми мы играли около совхозной бойни, и я хорошо помню озера крови, над которой плотным звенящим облаком висел гнус.

На рынке стало мало сметаны и творога, пропало даже молоко, зато стало много говядины. Цены опустились до нелепо низкой отметки, но мясо уже все равно никто не покупал. Первые две недели еще покупали. Радовались дешевизне. В каждом дворе варили мясо, в больших котлах, огромными кусками, как кочевники. И наедались до одури, до заворота кишок. А потом перестали покупать, и оно просто гнило на деревянных прилавках, засиживалось мухами. Говядину стали выбрасывать на помойку, а санитарная инспекция сбивалась с ног, обрабатывая и закапывая расчлененные трупы, чтобы предотвратить эпидемию. Но эпидемия началась, и санитарная инспекция ничего не могла с этим поделать, эпидемия крови и трупов, она началась через несколько лет.

На футбольном пастбище потом устроили авторынок, самый большой в Чечне. На нем торговали машинами, запчастями, а также вещами и всякой всячиной. В базарный день тысячи людей собирались на рынке и толпились от края до края.

5 января 1995 года, в день первого налета русской авиации на Шали, рынок был полон до краев. Когда в небе показались самолеты, никто и не подумал разбегаться. Это же наши, российские самолеты, они, наверное, ищут боевиков. А нам-то что, мы мирные люди. Зачем нам разбегаться и прятаться по бомбоубежищам, как призывал по телевизору бесноватый генерал Дудаев? Не американцы же прилетели.

Самолет, снизившись, сбросил бомбу . Сотни людей разорвало в клочья, куски тел, человеческого мяса, смешались с покореженным железом автомобилей, так, что хоронить можно было только все вместе. И снова кровь, кровь пролилась на землю. Реки и озера, крови было так много, что, казалось, это сама земля сочится кровью, как больная мать, у которой из груди уже не течет молоко, только кровь.

Не надо было убивать коров. Корова — это мать человека, ведь она выкармливает его своим молоком. У человека семь матерей: та, что выносила его во чреве, земля, страна, кормилица, корова, ласточка и любая женщина, к груди которой мужчина прикоснулся губами. По чеченским обычаям, если мужчина касается губами груди женщины, она становится его матерью.

Мы отступники, мы нарушили закон. Мы насилуем землю, убиваем коров, мы спим со светловолосыми женщинами, лаская их груди губами. Поэтому небо обрушилось на нас. В России небо пустое, далекое, ему все равно, что делают люди. Небо над Чечней плотнее, чем сталь, оно близко, его царапают вершины гор. И оно упало на нас, потому что мы нарушили закон.