Илья Штемлер - Завод Страница 8

— Новый метод решения вопроса нехватки рабочей силы. Не слышали? Есть такой. — Смердов выпустил сизую струйку дыма. — Объединение предприятий.

— По какому признаку? — Греков закинул ногу на ногу, рассматривая свои новые туфли.

— Территориальная близость. Один трамвайный маршрут. Реформаторов стало много. Вот где избыток рабочей силы, — буркнул Смердов. — Их бы в цехи, реформаторов этих! — Он надел очки и принялся листать лежащие на столе бумаги. Серый стручок пепла переломился и упал на листы, заполненные рядами цифр. Смердов сдул пепел и отодвинул бумаги. — Как быть, Геннадий Захарович? Это же черт знает что!

Всесвятский молчал. И он и Смердов были уверены: Греков что-нибудь придумает. И даже точно знали что. Для этого не надо особенно мудрить. Есть выход из положения. Но пусть его предложит все-таки Греков. Он главный инженер, ему и карты в руки. Но и Греков понимал, что к чему. Вместо того чтобы отделаться общими словами, а потом в своем кабинете отдать необходимые распоряжения, он «потянул» за собой директора и главного экономиста.

— Из каких фондов собираетесь платить сверхурочные? — спросил он Всесвятского.

— У меня платить нечем. — Всесвятский мотнул головой: мол, я не желаю участвовать в подобных делах.

Греков посмотрел на Смердова. Пусть не думает, что его, директора, оставят в стороне.

— Надо, Игорь Афанасьевич. — Смердов снял очки и тщательно сложил дужки. — Вы же не ребенок.

— Ребенок не ребенок… У меня нет денег! — Всесвятский отчаянно всплеснул руками. — Платите из своего фонда. Как премиальные.

Смердов нахмурился. Всякий раз, когда ему напоминали о директорском фонде, он хмурился. Сколько надежд было на этот фонд! И благоустройство двора, и детский сад. А футболисты? Два десятка здоровенных молодцов с тренером сидят на шее завода. И не выгонишь — престиж.

— Часть дам. — Смердов вздохнул. — Но только часть. Остальное, Игорь Афанасьевич, уж как-нибудь найдите, дружище…

— Так ведь датчики два раза выбраковывали. — Всесвятский укреплял свой тыл. Его слова означали: те узлы, которыми вы хотите подлатать месячную программу, — сплошной хлам, я вас об этом предупредил.

— Посадим людей за перемотку. Подгоним. Надо всего шестьдесят датчиков, — произнес Греков. — Как говорят, схимичим. А там, может, придет из Ростова этот чертов контейнер.

— «Схимичим». Взрослые люди. Баки друг другу заливаем… — Всесвятский взглянул на Смердова и осекся. Лицо директора с брезгливо опущенными уголками губ было строго и пасмурно. Такое выражение лица ничего хорошего не предвещало. — Конечно, деньги я постараюсь найти, — забормотал Всесвятский, испугавшись своей откровенности. Ну, прорвало, что поделаешь? Он торопливо вышел из кабинета.

Смердов попросил еще одну сигарету.

— Вы же бросили курить, — напомнил Греков.

— Бросишь тут! — Директор глубоко затянулся. — Один визит в горком чего стоит.

— Послали бы парторга.

— Скажете… Давненько у нас не было крепкого парня.

— Почему? А Киселев? А Шапошник, Шапошник… — оживился Греков. — Это были самостоятельные люди. Шапошник сейчас в первых секретарях где-то в Сибири.

— И еще вот что. Киселев — прекрасный слесарь. Шапошник был отличный инженер. Они не боялись за себя. Человек должен не бояться за себя, только тогда он может действовать самостоятельно… А нынешний? Освободи его от этой должности, кем он будет?

— Ну а вы? — перебил Греков.

— Что я? — встрепенулся Смердов.

— Вы отличный хозяйственник. Хороший инженер. Вы ведь молчали сегодня там, в отделе. Оробели. — Греков наблюдал в стекле книжного шкафа глянцевый профиль Смердова. На мгновение он вспомнил Лепина. С каким удовольствием тот мальчишка выговаривал ему приблизительно то, что сейчас он высказывал Смердову. В этом была томительная сладость. И невозможно себе отказать, невозможно. — Робеем. Боимся. Просто физически боимся.

— Ну, хватит, хватит. Храбрец нашелся. Посмотрел бы я на вас там. — Смердов вышел из-за стола и потянулся во весь свой огромный рост. Сцепил пальцы рук, вытянул над головой и сделал два резких наклона вправо и влево.

— Помогает? — тем же озорным тоном спросил Греков.

— Отвлекает. — Директор зашагал по кабинету.

Белые шелковые гардины закрывали окна, словно застывшие облака. Смердов взялся за шнурок. Гардины ожили и, собираясь в складки, поползли вверх.

— О чем думаете, Рафаэль Поликарпович? — Греков наблюдал, как солнечный луч скользит по полу. Если он доберется до ног, все сложится удачно в этом месяце.

— О том же, о чем и вы. — Смердов оставил шнурок. — Как Всесвятский выразился? Баки заливаем друг другу? Из головы не выходит.

— Он не совсем прав. Подлатаем датчики. Все будет нормально, — сказал Греков. Солнечный луч не добрался, присмирел.

В селекторе зажглась сигнальная лампочка, донесся голос секретарши:

— Рафаэль Поликарпович, в три совещание в исполкоме. Напоминаю.

— Спасибо. — Смердов взглянул на большие, полные достоинства кабинетные часы. Латунный блин маятника важно покачивался за толстым стеклом. — Через полчаса. А в четыре арбитраж. В шесть тридцать семинар директоров. Буду дома часиков в девять. Причем если заболеет лектор по социологии. А завтра в восемь тридцать комиссия по делам несовершеннолетних. И все сначала. Так-то, брат Геннадий Захарович. Инфарктный режим. А когда управлять заводом? С двенадцати до часа, в обеденный перерыв. Ну, беги, беги, а я еще посижу над бумагами.

Греков встал. Надо зайти в цех, договориться со Старо-дубом о сверхурочных работах. Хорошо бы с завтрашнего дня посадить людей за наладку дважды отбракованных датчиков. Не успеешь и моргнуть, как месяц кончится.

— Послушайте, Геннадий Захарович, вы не сможете вместо меня пойти в арбитраж? — вдруг произнес Смердов, когда Греков был уже у двери. — Боюсь, не успею. Как попадешь в исполком, не скоро выберешься. Пойдете? Вот и прекрасно.

За стеной живут какие-то чудаки. Весь день у них тихо. Лишь утром, ровно в шесть пятнадцать, раздается приглушенный голос: «Подъем! По коням!» И тотчас что-то с грохотом падает, слышится суетливая дробь босых ног. Потом вновь тишина в течение суток. И так каждое утро, даже по субботам. Хоть часы проверяй.

Из-за этих чудаков Кирилл просыпается на пятнадцать минут раньше, чем нужно, и каждый раз проклинает расположение своей комнаты. Ни в гостиной, ни в спальне родителей подобного не слышно. «Ну, орут в четверть седьмого, черт с ними. Но что у них там грохает? — удивляется Кирилл. — Лошадей, что ли, из стойла выводят?»

Однако сегодня Кирилл проснулся до «побудки». Сколько же он спал? Да и спал ли вообще, непонятно. Пришел около трех часов ночи. Выпил молока и лег. Уснул, вероятно, в половине четвертого.

Он медленно перебирал в памяти последнюю встречу с Ларисой. Поначалу сидели в скверике у дома. В подъезде еще стояли около часа, прощались. Он старался говорить шепотом. А Ларисе было все равно. Она громко смеялась, откидывая голову назад, на согнутую в локте руку Кирилла. Только вот о чем они говорили, Кирилл совершенно не помнил. О какой-то чепухе.

С улицы донеслись шаги прохожего. На вокзал спешит, — наверно. Куда же еще в такую рань? И он бы с удовольствием куда-нибудь уехал. Хоть сейчас. Если бы не холецистит, наверняка бы в армию взяли. А на вид самый здоровый парень в цехе… Кирилл повернулся на спину. Нет, не уснуть. Встать, что ли? Пойти на завод. В цехе — никого, повозиться со станком, вдруг отремонтирую? Кирилл в возбуждении даже поднялся и сел. А что? Возьму и отремонтирую. Соберется бригада, а со станком полный ажур… Кирилл представил, как этот старый сплетник Сопреев подойдет к станку и отца подведет, чтобы поплакаться еще разок. Включит, а станок пошел. Кирилл даже засмеялся, когда представил, какую рожу состроит Сопреев.

— Подъем! По коням! — раздался за стеной знакомый бодрый голос. Как обычно, что-то грохнуло, простучали босыми пятками. И все стихло.

«Четверть седьмого», — подумал Кирилл.

В коридоре послышались шаги отца, Кирилл натянул одеяло на голову. Но отец в комнату не вошел. Остановился в коридоре.

— Когда он явился? — спросил отец.

— Поздно. — Голос матери звучал тише, вероятно, она была на кухне. — Пусть поспит еще с полчасика. Успеет…

Отец покряхтел, что-то поворчал с минуту и ушел.

Кирилл надел майку и отправился на кухню.

Мать резала капусту. Работа у нее начиналась с девяти, и мать успевала сварить обед.

— Шляется черт знает где до трех часов ночи, потом глаза не продерет, — сказала она, не глядя на Кирилла.

Кирилл молча прошел в ванную комнату. Веки пощипывало, не выспался. И лицо бледное. Душ принять бы, но лень возиться. И побриться бы не мешало. Да ладно, сойдет. Вечером побреюсь.