Игорь Голосовский - Алый камень Страница 8

Егорышев промолчал. Во-первых, он не был уверен, что при коммунизме все люди поголовно будут сидеть в тени деревьев, а во-вторых, не понимал, что Лебедянский от него хочет.

— Можете идти, — сухо сказал Евгений Борисович. — Советую вам подумать о моих словах…

Егорышев вышел из кабинета. Зоя Александровна посмотрела на него с иронией.

В пять часов Егорышев вынул из письменного стола картину и отправился домой.

Наташи еще не было. Егорышев снял кепку, пригладил перед зеркалом свой жесткий светлый ежик и заглянул в кухню. Ему хотелось есть. Он пошарил на полке, но ничего не нашел. Даже хлеба не было. Егорышев засунул в сумку кастрюлю и спустился по лестнице на первый этаж, в домовую кухню. В подъезде он столкнулся с Наташей. Ее белая вязаная шапочка еле держалась на затылке, волосы растрепались. Она тяжело дышала.

— Ох, Степан! — прошептала она, схватив его за руку. — Я бежала всю дорогу. Мне показалось, что произошло что-то страшное…

Егорышев не мог смотреть на нее и опустил глаза.

— Почему ты молчишь? — спросила она. —Тыбыл у специалиста?

— Да, я был у специалиста, — тихо ответил Егорышев. — Я был у него, Наташенька… Ты только не волнуйся, прошу тебя. Все очень хорошо… Я был в реставрационной мастерской, и специалист сказал, что картина нарисована не раньше пятьдесят четвертого и не позже тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года…

— Нет! — сказала Наташа и, подняв руку, отступила к стене. — Нет!

— Ради бога, успокойся, — испуганно сказал Егорышев и обнял ее за плечи. — Ну, не надо… Ведь все хорошо… Он жив… Если только этот специалист сказал правду… Но он не мог ошибиться. По состоянию красок это легко определить…

Егорышев еще что-то говорил, не слыша своего голоса; жильцы, проходя мимо, с удивлением смотрели на них.

— Он жив! — с отчаянием сказала Наташа и закрыла глаза. — Он жив, он все время был жив! А я не знала этого. Я не почувствовала это! Я должна была почувствовать, мое сердце должно было услышать его… Он звал меня, звал! Боже мой!.. Это чудовищно!

Она с ужасом посмотрела на Егорышева, оттолкнула его и стала подниматься по лестнице наверх. Стук ее каблуков становилсявсе тише и через несколько минут умолк.

Егорышев с недоумением взглянулна кастрюлю в сумке. В подъезде ярко горел свет, но ему показалось, что тут темно. Он глубоко вздохнул и побрел в домовую кухню.

В домовой кухне его знали. Он частенько брал здесь завтраки и ужины. Ему дали то, что он попросил: две порции борща и два шницеля с жареной картошкой.

Поднимаясь на лифте, он думал, что ему на этот раз очень повезло. Наташа любила жареную картошку. Она любила жарить ее сырую тоненькими ломтиками на сковородке вместе с луком и мелко нарезанной колбасой. Она ела потом эту картошку Прямо со сковородки, шипящую и румяную, обжигалась и говорила, щуря свои добрые карие глаза:

— Ой, не могу! Невозможно, какая вкуснятина!

Конечно, картошка в домовой кухне была совсем не такой, но все же это была любимая Наташина жареная картошка, и Егорышев, втиснувшись в лифт, старался думать только о картошке и не думать ни о чем другом…

Он боялся, что Наташа рыдает и что нужно будет ее успокаивать. Он не умел это делать и не знал, чем можно ее успокоить. Но войдя в квартиру, увидел, что Наташа умылась, причесалась и накрыла на стол. Он увидел посреди стола вазу с цветами и выругал себя за то, что забыл сегодня купить возле метро свежие цветы.

После ужина Наташа пожаловалась на головную боль и ушла к себе. Егорышев вымыл посуду, стряхнул со скатерти крошки и прилег на диван с газетой. В газете писали о соревновании в честь предстоящего двадцать второго съезда партии и о приглашении космонавта Германа Титова в Румынскую Народную Республику.

Егорышев читал и прислушивался к тому, что происходило в Наташиной комнате. Оттуда не доносилось ни звука… Егорышев так измучился и переволновался, что мысли его затуманились… Он не заснул, даже не задремал. Он слышал, как за окном громыхает подъемный края… Но действительность отступила куда-то, и он смотрел на все как бы издалека… Он вспомнил то, что сказал ему сегодня Лебедянский, и подумал, что Евгений Борисович, конечно, прав, нельзя в наше время быть чиновником. А он, Егорышев, чиновник. Он отбывает свои часы. Стоит в стороне. А ведь когда-то он мечтал о переустройстве природы, да мало ли о чем он мечтал… В институте у него было много друзей. Были горячие споры, ночные прогулки по спящей Москве, лыжные соревнования, книги, веселые студенческие вечеринки с танцами и песнями под гитару. Была жизнь, интересная, яркая, богатая впечатлениями и теплом… А сейчас эта жизнь оказалась как будто за стеклянной стенкой. Друзья забыли о Егорышеве… А может, он сам забыл о них? Почему он стал таким замкнутым, нелюдимым? Он сам замечает это… Как-то все это странно и непонятно. Никогда Егорышев не стоял в стороне ни от чего — ни от споров, ни от музыки, ни от своего дела… Почему же теперь все изменилось? Не так как-то сложилась его жизнь! Ничего у него нет, кроме Наташи… Ничего?.. Разве этого мало?

Незаметно для себя Егорышев уснул. Проснулся он в середине ночи от страха. Он сел на диване, озираясь. Ярко и безмолвно горел свет. В квартире было тихо и пустынно, как в нежилом помещении. Егорышеву вдруг показалось, что Наташа ушла… Он вскочил и прислушался. В Наташиной комнате было тихо. Он снял ботинки и на цыпочках подошел к двери. Дверь была плотно прикрыта. Егорышев отворил ее и заглянул в спальню. На туалетном столике горела лампа под абажуром. Кровать была не смята. Наташи не было.

Егорышева бросило в жар. Кровь отлила от лица, сердце замерло. Он вошел в комнату, оглянулся и… увидел Наташу. Она спала в кресле одетая.

У Егорышева ослабели колени. Он перевел дыхание и сел на край кровати. Наташа лежала, неловко подвернув ногу. Платье сбилось, обнажив круглое колено… Наташа спала, подложив под щеку ладонь. Ее губы были полуоткрыты, ресницы чуть вздрагивали: наверно, она видела какой-то сон…

Егорышев поцеловал ее руку, вдохнул знакомый и родной теплый запах Наташиного тела и подумал, что если бы вдруг эта женщина ушла от него, его жизнь была бы кончена и никакая любимая работа никогда не возместила бы ему страшной утраты…

Он на цыпочках вернулся в столовую, лег на диван, погасил лампу, но до самого рассвета не мог успокоиться, и сердце его вздрагивало и болело от пережитого страха.

5

Утром Егорышев проводил Наташу до троллейбуса.

— Не волнуйся,все это дело нескольких дней, — сказал он. — Не так уж трудно выяснить, жив ли Матвей и где он живет. Можно, например, съездить в Министерство геологии и узнать все про этого Гольдберга. Наверно, они вместе работали, раз Матвей подарил ему свою картину…

Наташа из окошка грустно махнула ему рукой в черной перчатке. Со вчерашнего вечера она не произнесла ни слова.

В управлении Егорышев сидел как на иголках, беспрестанно поглядывая на часы. Ровно в пять он запер стол и вышел на улицу. Он торопился. Рабочий день в Министерстве геологии и охраны недр заканчивался, как он узнал, в шесть часов.

Министерство помещалось на площади Восстания, напротив высотного дома, где жил Лебедянский. Это совпадение почему-то не понравилось Егорышеву.

Он поднялся по чистой белой лестнице на третий этаж и постучал в кабинет, на двери которого висела табличка «Заместитель министра по кадрам, член коллегии министерства Ф. М. Заярский».

Из-за стола поднялся стройный, загорелый мужчина с черными усиками, похожий на грузина или на армянина. На лацкане его пиджака блестела золотая медаль лауреата Ленинской премии.

— Льва Алексеевича Гольдберга я хорошо знал, — сказал он, внимательно выслушав Егорышева. — Это был замечательный человек с очень сложной судьбой. Прекрасный, талантливый геолог. Своего рода подвижник… Что касается Строганова… В каком году, говорите, он окончил институт?

— В пятьдесят первом.

— Насколько мне известно, он у нас в министерстве не работал и к Гольдбергу отношения не. имел. Я ничего не слышал о таком геологе. Все экспедиции Гольдберга комплектовались в Москве, и участники их хорошо известны. Впрочем, мы можем это уточнить.

Заярский вызвал секретаршу и попросил разыскать личные дела геологов, участвовавших в экспедициях Гольдберга.

— Какой период вас интересует? — спросил заместитель министра, когда секретарша положила на стол несколько пыльных папок.

— Последние пять лет. С пятьдесят второго по пятьдесят седьмой… — ответил Егорышев, рассчитав, что Матвей Строганов мог быть знаком с Гольдбергом именно в эти годы.

Заярский выбрал три папки и раскрыл одну из них:

— Давайте посмотрим… Ну вот… за эти годы Гольдберг три раза выезжал в экспедиции. В Тибет, в Красноярский край и, наконец, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Торжу. После этого он заболел и уже не ездил. Вот, пожалуйста. Во всех экспедициях участвовали одни и те же люди: геологи Паторжинский, Коровин, Мальков и Николаенко. Были еще коллекторы и рабочие,но они в счет не идут… Строганова тут нет.