Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей Страница 8

— «В партийный комитет уезда! Три месяца подряд нас таскают по степи и прячут в горах. Они силой увели нас, и все это время мы хотели лишь одного — вернуться домой. Но банда Черного Салима нам угрожает. Мы решили их уничтожить. Нас несколько человек, оружия нет, но мы все же решились. Помогите нам. Мы не предатели родины и революции…»

Шир Голь свернул листок. В глазах стояли слезы.

— Он ведь стал командиром отряда защиты революции! — прошептал Шир Голь.

Губы Хаджи Карима тронула слабая улыбка.

— Я не предатель!

Шир Голь бросился к брату, но тот был уже мертв.

Перевод с дари М. Конаровского

Амин Афганпур

Муска[Муска — женское имя, букв.: улыбка.]

Меня словно приворожили большие черные глаза, такие печальные. Сажусь поближе, всматриваюсь. Нет, я не ошибся. Сплошная линия густых черных бровей, тонкий нос, в левой ноздре чаргуль[Чаргуль — серебряная серьга в виде цветка, продевается в левую ноздрю.], овальное лицо цвета спелой пшеницы, длинная шея, алые выразительные губы и тик[Тик — налобное украшение.] над челкой. Две черные косы — две нежные ветви ивы — касаются локтей. Вырез черного платья слегка разорван, и взгляд мой скользит дальше.

Она улыбается, улыбка тоже печальная. За ее спиной мне чудится черная кибитка кочевников, верблюд, опустившийся на передние ноги. Большая собака с отрубленным хвостом стережет коз, старуха печет на глиняном противне хлеб…

Девушка на картине — кочевница, но сердце ее втиснуто в рамку. Во взгляде ее, устремленном на меня, ожидание, и я говорю:

— Выйди, поболтаем. Мое сердце тоже в неволе. Я твой соотечественник, такой же скиталец.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает девушка.

— Не знаю. Брожу, как и ты. Мир велик.

Девушка по-прежнему печально улыбается, но не выходит. Видно, боится толпы. В зале душно от табачного дыма, запаха виски, приторного аромата духов, какого-то липкого, ядовитого. Кочевницу ослепляет свет люстр, роскошные наряды, которые словно волны колышутся в такт движениям. В глазах женщин — неутоленная страсть. Они пьют вино и вытирают салфетками ярко накрашенные губы. Кочевница с любопытством и недоумением смотрит, как, вытерев губы, женщины бросают белоснежные салфетки в корзинку.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я тихо, глядя в растерянные глаза девушки.

— Муска, — отвечает она застенчиво.

Все чувствуют себя непринужденно, даже дети, смеются, болтают. Юноши обнимают и целуют своих подруг, кто блондинку, кто шатенку. Что-то нашептывают им на ухо. Глаза Муски мечтательно устремлены вдаль. О чем она думает? Наверное, о том, как идет к реке с кувшином, где у переправы ее ждет пастух, он играет на свирели печальную песню. Завидев Муску, перестает играть и спешит к девушке. Муска убегает, а пастух тихонько поет:

…Ты пошла за водою, травинки задела едва,И целебною стала травою у речки трава[Стихи в переводе Н. Гребнева.].

Губы у Муски дрожат, она часто, часто моргает, будто едва проснулась. Воспоминания ее прерывает звонкий смех одной из девушек, которую до слез насмешил ее партнер.

Муска вопросительно на меня смотрит. Я молчу. Да и что могу я сказать?

— Выйдешь ты или нет? — спрашиваю.

Муска, кажется, осмелела. Медленно приближается ко мне, пряча под чадру свои потрескавшиеся руки. От них пахнет навозом. Муска очень стыдится своих рук. У всех здесь такие чистые ароматные руки! А у нее!

Глядя на бокалы с вином, Муска тихонько говорит:

— Очень хочется пить.

Я приношу ей воды. Придерживая рукой покрывало на голове, Муска пьет, благодарит и вытирает губы.

— Кто они такие?

Оборачиваюсь. За нами никто не следит.

— Иностранцы… — отвечаю я.

Она не понимает. Ничего удивительного. Муска родилась в выжженной степи Мукура во время долгого перехода, и сколько помнит себя, ничего не видела, кроме пустыни, гор, обрывов, рек, ущелий, черных кибиток и караванов.

Пытаюсь объяснить.

— Я понимаю, — говорит Муска. — Но ведь иностранцы такие же люди, как мы. Почему же у них красивые чистые руки? Новая одежда? Белые румяные лица? Нежная кожа? Даже у детей чистые руки, без цыпок.

Муска ослеплена блеском драгоценных украшений, но не в силах оторвать от них взгляд. Ведь она — женщина. Муска стоит неподвижно, раскрыв рот от удивления.

— Пойдем на улицу?

Муска соглашается.

— Пойдем, здесь нечем дышать.

Веду ее к лифту. Муска входит. В глазах настороженность. Успокаиваю ее.

— В этой машине быстро спустимся с восьмого этажа.

— А что это такое?

Я не успеваю ответить, лифт стремительно летит вниз. Муска вскрикивает вне себя от страха.

— Лифт двигается с помощью электричества, — объясняю я. Муска не понимает. Нечаянно наступаю ей на ногу.

— Больно! — кричит девушка.

Опускаю глаза и вижу, что она босая.

Мы выходим из лифта и вливаемся в толпу. По улице движется вереница машин. Дома высокие, красивые, сверкают неоновые рекламы: «Звездный ресторан», «Театр золотого петуха», «Муленруж», «Мир наслаждений», «Лампа Аладдина», «Золотой парус».

Муска вцепилась мне в руку, боится потеряться, а в толпе за зеркальными витринами нам подмигивают манекены. Муска глотает слюну, видно, голодна. Проходим еще немного — увеселительное заведение. И соответствующая реклама. Голые женщины, любовные игры. Стараюсь отвлечь внимание Муски, но она видит и стыдливо отворачивается. Чуть поодаль сидят полураздетые женщины, хихикают, хлопают в ладоши.

— Что они здесь делают? — не выдержав, спрашивает Муска.

Не знаю, что ответить. Лгать не хочется. Бормочу что-то невразумительное:

— Это плохие женщины.

— Как-то ездила я с отцом в один город в Бенгалии, — вспоминает Муска. — Он показывал мне таких женщин и тоже говорил, что это плохие женщины.

Я облегченно вздыхаю. Не надо больше объяснять.

Скоро ночь. Мы медленно бредем к окраине города. Природа Швейцарии великолепна, особенно окрестности Лозанны. Узенькие улочки ведут к зеленеющим полям и густым лесам, холмам, по которым вьются, переплетаясь, змеи-тропинки. На вершинах холмов расположены шале[Шале — небольшие деревянные виллы.]. Они покоряют своей красотой.

Любуясь открывшимся видом, рассказываю об этих виллах Муске, которая не выпускает моей руки. Начинается дождь. Муска завертывается в чадру.

— Холодно.

— Сейчас пойдем в теплое местечко и поедим!

— Здесь тоже выдают девушек замуж против их воли? — вдруг спрашивает девушка.

— Ты о чем? — недоумеваю я.

— У нас, у кочевников, девочку либо в детстве сватают, либо потом отдают замуж даже против ее воли. Ты разве не знаешь обычаев своей страны?

Я поспешно соглашаюсь:

— Да, конечно, клянусь, я просто не подумал об этом.

— Меня тоже в детстве просватали за племянника отца… — говорит Муска. — Скоро свадьба.

Я не могу оторвать взгляда от деревянных домиков, разбежавшихся по холмам, от лесов и полей. И вдруг мне чудится, будто на холмах стоят не домики, а черные кибитки кочевников, а молочный туман, сползающий с вершин Альп, кажется дымом, поднимающимся от кибиток, где пекут хлеб…

— А жених у тебя красивый? — не без ревности спрашиваю я.

Она нахмурившись отвечает:

— Такой красивый, как Адам-хан из легенды об Адам-хане и Дурхо, — и краешком глаза следит за мной, видимо, моя ревность ей приятна.

— Стройный, как чинар, кудри черные, глаза большие, брови густые, изогнутые, как лук, широкая грудь, закрученные усы…

Я стараюсь себе представить, каков он, жених Муски.

— Как его зовут? — спрашиваю с грустью, взволнованно.

— Каджир.

Продолжая рисовать его в своем воображении, я вдруг отчетливо вижу, что рядом с одной из кочевых кибиток стоит Каджир с винтовкой в руке и целится прямо в меня. Ничего не понимаю. В чем дело?

Муска отпускает мою руку и бежит к кибитке. Ее фигурка, укутанная в чадру, удаляется, становясь все меньше. Я поворачиваюсь к молодому кочевнику, и в этот момент он стреляет в меня… Возвращаюсь к действительности: с картины мне улыбается Муска.

В зале по-прежнему шумно и весело. Официант разливает шампанское по бокалам…

Перевод с пушту А. Герасимовой

Куст индийской конопли[Индийская конопля служит сырьем для изготовления наркотиков.]

Утро удивительно ясное. Снег почти совсем перестал. Воздух чист и прозрачен. Вершины гор Чардахи близ Кабула оделись в снежные чалмы.

Устад Самандар из окна больницы смотрит на разбросанные по горным склонам деревни, сады, изнемогающие под тяжестью снега деревья и вспоминает другую гору с белоснежными склонами в родных краях. Суровая природа Кабула ему не нравится.