Энтони Берджесс - Мистер Эндерби изнутри Страница 8

Он не помнил, чтоб это писал. В связи с упоминанием о войне стихи укладывались в шестилетнюю давность. Где они были написаны? Наверно, в каком-то городе с проспектами, с уличными столиками для выпивающих. Кому адресованы? Не валяй дурака, черт возьми, разумеется, никому; чисто идеальные чувства. Он еще покопался, глубоко запустив в ванну руки. Мышь шмыгнула в свой вечный дом, в дырку. Отыскался бесценный юношеский кусочек:

Вся ты СПЛОШЬКак граненый кристалл,Руки — стальПод серебряным шелком.

В волосах твоих урожай снопов,Сжатых летом.Разметалась во сне,Как пловчиха в реке…

Потом размытая слеза. Видно, порой его здорово пробирало. В ванне не нашлось ничего пригодного для Тельмы, даже для идеальной Тельмы. Надо сочинить что-то новое. Обнажив для поэтического акта нижнюю часть тела, он сел на седалище и взялся за работу. Вот истинная проблема: перекинуть мост через пропасть, создать то, что не показалось бы эксцентричным реципиенту и одновременно не совсем расстроило автора. Через час вышло следующее:

Твой образ светится в жирной плошке,Сияет из дверцы духовки.Гладкий гладкостью кухонной кошки,Твой образ во время готовкиПридаст благородство картофельной шелухе,Крошкам хлеба, простой кочерыжечной чепухе.«Люблю!» — кричат сбитые яйца; «Люблю!» —На рашпере шипит свинина.Свекла пылает любовью.В каждом листке салата, который я рублю,Внутри спрятана сердцевина —Зеленый росток любви. Пудинг и пирогНафаршированы плотно любовью,перед которой и я устоять не смог.

Но после двух этих мучительно давшихся стансов выяснилось, что трудно остановиться. Его, ужасавшегося нараставшей легкости, безжалостно вело к истинной логорее. В конце оды он опустошил кухню Арри и густо исписал десять страниц. Одно, думал Эндерби, обозначено очень четко: Арри влюблен.

4

День ленча в Лондоне. Трепещущий Эндерби рано вывалился из постели, увидел сквозь утренний сумрак, что начался снег. Дрожа, включил каждый электрический обогреватель в квартире, потом заварил чай. Снег слепо глазел на него во все окна, поэтому он опустил шторы, превратив сырое утро в уютный, сдобный вечер, тостером поджаривающий ступни. Побрился. Позапозавчера весьма тщательно мылся. Он почти забыл ощущение от бритья новым лезвием, уже почти целый год пользуясь старыми, сложенными стопочкой предыдущим жильцом на шкафчике в ванной. Порезал в то утро щеки, подбородок под нижней губой и адамово яблоко: мыльная пена стала детским мороженым, сбрызнутым клубничным уксусом. Эндерби отыскал старый стих, начинавшийся так: «И если он сделает что обещал», — разорвал на кусочки, остановил течь. Принялся одеваться, натянул новые носки, купленные на январской распродаже, глубоко засунул туда обшлага пижамных штанов. У него была специально выстиранная белая рубашка, нашелся галстук в полоску — зеленый лимон с горчицей, — в чемодане с фамилией ПАДМОР, написанной маркировочными чернилами на белой тряпочке, пришитой к подкладке (кто такой, или кем был, или кем был бы в неосуществившемся будущем Падмор?), тщательно вычищенные коричневые башмаки. Вдобавок припасены два чистых носовых платка, сморкаться и красоваться. Костюм от Арри трезво-серый, самый итонский из всего его гардероба.

Эндерби приятно изумила достойная серьезность кланявшейся в зеркале платяного шкафа фигуры. Городской, респектабельный, образованный — поэт-банкир, поэт-издатель; зубы в свете электрокамина сверкают двумя двойными октавами, очки упиваются сияньем лампы у кровати. Удовлетворенный, отправился запастись завтраком — сегодня особенный завтрак: бог весть, чем будет приправлена жуткая пакость, хладнокровно предложенная в гигантском отеле. Эндерби купил корнуольский пирог, но, выйдя из магазина, поскользнулся на ледышке. Больно ушибся, расплющил пирог, что, впрочем, на его съедобности вряд ли отразилось. Он будет съеден с брэнстонскими пикулями и запит, в качестве экстраординарного угощения, кофе «Блу маунтин». Готовя в дорогу припасы, Эндерби чувствовал нежеланную экзальтацию, словно — после многолетней борьбы — наконец добивался успеха. Что купить на премиальные? Не удавалось придумать. Книги? С чтеньем покончено. Одежду? Ха-ха. Фактически, он ни в чем не нуждается, кроме добавочного таланта. Ни в чем на свете.

Кофе оказался огорчительно теплым и слабым. Может, заварен неправильно. Можно этому научиться? Кто таким вещам учит? Арри. Разумеется, надо Арри спросить. В девять пятнадцать (поезд в девять пятьдесят, до станции десять минут ходьбы) он сидел в ожидании с сигаретой, загипнотизированный кроваво-золотистой киноварью электрического камина. И внезапно поймал, как блоху, другое воспоминание. Далекое детство. Рождество 1924 года. Днем шел снег, преобразив трущобную улицу, где стоял магазин. Ему подарили волшебный фонарь, и он должен был после обеда проецировать слайды диких животных на стену в гостиной. В питавшийся свечой фонарь была вставлена свечка — новая, горевшая слишком высоко над линзами. Дядя Джимми, водопроводчик, сказал: «Обождать надо, пока догорит. Сыграй-ка нам, Фред». Фред, отец Эндерби, сел за пианино и начал играть. Прочие смутно помнившиеся собравшиеся — ярко в памяти только вовсю рыгавшая мачеха — ждали, пока свеча догорит до уровня линз и на стене внезапно появятся разноцветные звери.

Почему, гадал теперь Эндерби, почему никто не догадался подрезать свечу? Почему все и каждый согласен был дожидаться свечной соразмерности? Другая тайна; но он сейчас задумался, действительно ли это тайна иного порядка, чем нынешнее ожидание, — ожидание, пока шекспировская свеча времени догорит до момента, когда придет пора тепло одеваться, до момента ухода на станцию. Эндерби вдруг страстно пожелал до конца срезать длинную свечку — написать все стихи и разделаться. Потом ухмыльнулся над своим желудком, тайно спровоцировавшим подобную меланхолию и заунывно присоединившимся к ней.

Пфффрррп. А потом трррррр. Впрочем, это, понял он, пережив изумление, что желудок добился такой металлической эктофонии, — это, услыхал он с досадой, дверной звонок. Кто б то ни был, чересчур рано и слишком не вовремя. Эндерби пошел к дверям квартиры и увидел вразвалку шагавшую по коридору собственно дома свою домовладелицу, миссис Мелдрам. Так. Он ей платит по почте. Чем реже ее видит, тем лучше.

— Если можно вас, мистер Эндерби, на минуточку побеспокоить, — сказала она, шестидесятилетняя женщина со сдавленными средневосточными гласными. Лицо вылеплено с усталого, но веселого полумесяца на рекламе молочно-солодового питья в постели, которую даже Эндерби часто видел: нос Панча[22] встречается с подбородком-серпом, однако при абсолютном отсутствии радостной пухлости Панча. Полный набор зубов от Тенниела цвета кусочков грязного льда демонстрировался в данный момент Эндерби, словно зеркалу.

— Мне в город надо идти, — с легким трепетом сказал Эндерби, занятой, деловой человек.

— Я задержу вас не больше минуты, — сказала миссис Мелдрам, — мистер Эндерби. — И вразвалку протопала мимо него, будто в собственную квартиру, каковой та в действительности и была. — Пора, собственно, вытащить шиллинги из счетчика за электричество, — объявила она, — с одной стороны, затем я и пришла. А с другой стороны, насчет жалоб. — И вперед Эндерби прошла в гостиную. Мельком оглядела остатки завтрака на столе, комично покачав головой, взяла баночку с пикулями, прочитала на этикетке, как бормочущий мессу священник: — Сахар цветная капуста лук солод уксус томаты морковь спирт уксус огурцы дата изготовления соль костный мозг…

— Каких жалоб? — спросил Эндерби, как и ожидалось.

— Канун Нового года, — начала миссис Мелдрам, — особый случай для веселья, тем не менее миссис Бейтс снизу из подвала пожаловалась на громкое пение, когда не могла заснуть из-за болей в спине. Говорит, ваше имя там часто звучало, особенно в самых непристойных песнях. На Новый год видели, как вы бегали туда-сюда по улице с ножом, весь в крови. Ну, мистер Эндерби, веселье, как говорится, весельем, однако, надо признаться, я удивлена, мужчина в вашем возрасте. Полиция тихонько перемолвилась словечком с мистером Мелдрамом без моего ведома, я только вчера вечером у него это выудила, он боялся, скрывал, не хотел неприятностей. Так или иначе, мы об этом поговорили, и больше так продолжаться не может, мистер Эндерби.

— Могу объяснить, — предложил Эндерби, поглядывая на часы. — Фактически все очень просто.

— Раз уж мы затронули тему, — продолжала миссис Мелдрам, — милая юная пара сверху. Говорят, что порой слышат вас по ночам.