Виктор Пожидаев - Чистые струи Страница 8

Отец что-то прошептал, погасил фонарик и исчез.

Васька разделся, залез в простынный вкладыш спального мешка и стал думать о своей рыбе. И только теперь он понял, что она не вернулась, не захотела возвращаться в далекое прошлое время из-за него, из-за Васьки. Она была очень, очень добрая. Она пожалела его и осталась. И почти не сопротивлялась, когда схватила ненужную ей блесну… И теперь ее никогда не будет в яме, нигде… Пусть и отец, и дядя Игнат ломают головы над загадкой — откуда взялся в Песчанке таймень. Ниоткуда не взялся и ниоткуда больше не возьмется…

Васька закрыл глаза и безутешно заплакал. Но плакал он уже во сне.

Друг Максим

Не ладилось у Васьки с другом. Рыбачили вместе, сидели за одной партой, лыжи мастерили, а не ладилось. Ссорились часто. Дулись друг на друга. Сходились — случайно как-то, ненароком, и тогда оба были счастливы. Ненадолго…

Да и познакомились они не самым приятным образом. Вспомнит Васька, как это было, и стыдно станет. Но это — когда в хороших отношениях с Максимом. А когда в ссоре — ничего и не стыдно.

Вот и сейчас переживает Васька новую обиду, старое вспоминает. Плохо ему. Одиноко. Тоскливо. Ну что за Максим такой! Все навыворот, все наперекор другим делает. Вчера у дяди Игната охотничий нож стащил. Балашов позвал ребят посмотреть чучело коршуна. Егерь подправил ему перебитое крыло, вклеил выбитые перышки. Здорово получилось, залюбуешься! Максим тоже любовался. А когда ушли — похвастался. Чужим ножом. Герой! Как теперь дядя Игнат без ножа будет? В тайге без него — как без рук. А на кого подумает?..

Ворочается Васька. Похрустывает клевер под суконным одеялом. Весь день промучился, голова разболелась. Не может он никаким делом заниматься, когда на душе тяжело. Сказал вчера Максиму, что вор он. И если не вернет нож, никогда больше дружить с ним не будет. «Да пошел ты!..» — ответил Максим.

Из-за Максима окаянного и коза с утра не кормлена. Вон разбушевалась! Разнесет еще сарай.

Тогда Машка еще маленькой была. Козленочком белым. Любила от Васьки прятаться. Не шкодила, как теперь, а только пряталась. Нырнет куда-нибудь — и не шелохнется. Ищи, мол!

Васька знал, чем ее выманить из тайника. Хлебом! С солью. Как только Машка учует хлеб — забудет, что спряталась, несется со всех ног.

Однажды вечером этим Васька и воспользовался: отломил от буханки большой кусок, присыпал его крупной солью и вышел на крыльцо. Красное неяркое солнце тяжело опускалось на лапы потемневших елей, давило все сильнее и сильнее. Казалось, что вот-вот они, прокаленные немыслимым жаром, не выдержат, порушатся. Но солнце потихоньку спускалось, а ели стояли не дрогнув, не шелохнувшись.

— Маш! Маш! — Васька поднес ломоть к лицу, тягуче задышал, наслаждаясь густым добрым запахом. Не удержался, оторвал зубами поджаристую корочку. Легка на хлеб! Шебаршнула за калиткой.

— Маш! Маш!

Коза не показывалась. За калиткой послышалась возня. Васька пробежал двор, подпрыгнул, ухватился за верхнюю жердину, подтянулся, помогая ногами, и заглянул за изгородь.

Машку мучили. Светловолосый паренек крутил ей шею, старался положить на костлявые лопатки. Коза вырывалась, но силенок было маловато. Васька онемел от такой наглости. А паренек забавлялся. Он дергал Машку за хвост, бодал ее своей круглой головой, щекотал растопыренными пальцами и смеялся. Весело!

— Эй ты! — опомнился Васька. — Отпусти!

Как в песок. Даже головы не повернул.

— Кому говорю! Отпусти, а то…

— А то — что?

— Тогда увидишь!

— Богатырь, что ли? Квакаешь из-за забора.

— Да я тебе!..

Драться Васька не любил. Ему казалось, что незнакомец должен убежать. Ведь попался на постыдном, виноват же!

— Ну, чего застрял! Прыгай, коль такой смелый.

Васька очень не хотел драться. Он еще надеялся, что паренек опомнится и убежит.

— Трус!

Васька прыгнул. Выронил хлеб. Освобожденная Машка метнулась к горбушке, подхватила ее и, давясь, задергала тонкими губами.

Васька опомниться не успел, как получил ловкий удар в ухо. Он не ожидал такого начала и растерялся. Где-то рядом плавал в воздухе огромный, как самолет, комар.

— Еще дать? — различил он в утихающем звоне. Задохнулся от обиды, досады, неловкости своего положения. Бросился вперед, как в воду. Паренек крутился около, тыкал кулаками в грудь, в шею. Легкие кулаки, не опасные. Васька сразу понял это, но еще волновался и не мог хорошенько ответить. Наконец поймал наглеца обеими руками за шею. Притянул к себе, поднатужился и опустил на колени.

— Сдаешься? — спросил страшным голосом. Жертва поупиралась и затихла. Васька ослабил захват. И тут же зазвенело в другом ухе.

— Ах так? — он снова бросился вперед, сбил пришельца с ног и, придавив к земле, уселся на него верхом.

— Не крутись! Я те кусну!

Легкая, птичья какая-то сила высоко подняла Ваську.

— Петухи!

Балашов поставил Ваську на землю, шевельнул за плечо паренька.

— Жив, Максим? Нарвался? Будешь знать!

Егерь вошел в калитку, Машка — следом.

— Получил? — спросил Максим шепотом. Глаза его сияли злостью и решительностью.

— Цела шея? — спросил в ответ Васька. — А то враз доломаю!

— Трус!

Максим ринулся к Ваське, по гит опередил его, ухватился нечаянно за волосы.

— Пусти! Больно же!

Рванулся, двинул Ваське локтем в живот. Васька сжался. А когда отдышался, рядом никого не было.

Вот так они и познакомились.

А вскоре у них произошла вторая стычка.

Васька выследил бурундука. Зверек жил в корче у родника. Васька стал подкармливать его, приносил орехи, семечки. Сначала полосатик дичился, прятался, но вскоре обвыкся, стал набивать щечки на глазах у-чело-века. Забавный! Секунды на месте не посидит, все крутится — принюхивается, тычет носик туда-сюда. И все на Ваську косится, мол, не подкрадывается ли? А чего Ваське подкрадываться! Шкурка, что ли, ему нужна? Посмотреть, полюбоваться… Повернись неловко — свись! — и нет зверька, в норке скрылся. Потом глаз покажется. Выскочил!

У родника тихо-тихо. Сумрак. Прямо над водой ель нависла, рыжие иголки роняет. Крутятся они в легкой струе, прибиваются к крутому мшистому бережку. Когда воду набираешь, обязательно их зачерпнешь. Вроде и мусор, а вода от них вкуснее.

Дом совсем рядом — пробежишь по тропке, повернешь возле выворотня направо, в березняк, и крыша торчит. А ощущение такое, будто ты где-то в глухой тайге, совсем один, и лучше нет ничего.

А когда вдруг послышится треск валежника, сердце забьется. Вот-вот вывалится к роднику зверь. Может, злой хищник, и тогда спасайся. А может, сторожкая косуля или еще кто редкий и приятный. Вдавиться в мох, молчать и глядеть, чтобы запомнить все.

Эти шаги Васька не услышал. Задумался, может быть. Жалобно вскрикнул бурундук и свалился с коряжины.

Рядом стоял Максим. Охотник. С рогаткой. Черная собака обнюхивала бурундука.

— Попробуй! — сказал Максим с усмешкой. — Только тронь! Она тебя в клочки! Пойдем, Бахра.

И ушли, оставив Ваське теплое полосатое тельце.

Балашов долго успокаивал Ваську, хотя, видно было, и сам переживал. Он знал, зачем Васька к родничку бегает.

Это было первое чучело, которое он для Васьки сделал. Поставил его Васька на чердаке, недалеко от слухового окна. Мало радости только. Жалко. И обидно. И стыдно за человека, лишившего жизни доверчивого лесного обитателя.

А потом прошло лето. Машка подросла, не вдруг обидишь! Васька пошел в школу. Мало кого в классе знал. Так, по случайным встречам только. А Максим ему — ни с того ни с сего — обрадовался. Почти силой усадил за свою парту. В этот день после школы пошел Васька к Максиму в гости. Жил тот с матерью, тетей Верой, рядом со школой. Хозяйства — никакого. Только Бахра дремала в старой будке у самого крыльца дома. Ребята подошли, а она — ноль внимания. Зевнула и снова глаза закрыла.

Тетя Вера в школу собиралась, у нее работа после занятий начинается.

— Максим, — попросила, — суп разогрей, я не успела… Бахре чего-нибудь дай.

Максим словно и не слышал, потянул Ваську за угол. Достал из щели в завалинке огромный напильник.

— Во, смотри!

Размахнулся и всадил тяжелое оружие в стену. Метров с четырех. Потом еще и еще раз. Почти в одну точку.

Васька попробовал — куда там!

— Могу насмерть и навышиб. — Максим вынул из кармана складешок: — Насмерть — вот, острым концом, а если просто врезать, чтоб очумел, — задом.

— Кто очумел!?

— Кто хошь! Становись, и ты получишь.

Вроде бы пошутил, но таким тоном, что Васька обиделся.

— Во! Тише! Петух! Навышиб! Н-н-на!

Белая большая птица крикнула переполошенно и, теряя перья, понеслась в соседский двор. Максим подхватил с земли ножичек и юркнул к крыльцу.