Андраш Беркеши - Стать человеком Страница 8

— Что натворил этот сорванец? — спросил Ковач, переводя взор с учительницы на Еву.

— Пусть Марика сама расскажет. — Ева нервно забарабанила по столу и подумала: «Пусть она тебе все и расскажет, потому что Питю для тебя дороже, чем я».

Марика мягко улыбалась, а лейтенант недоумевал: почему это на него так действует ее улыбка? Сигарета — вот в чем дело! Рука девушки, в которой она держала дымящуюся сигарету, не соответствовала ее открытому взгляду и милой девичьей улыбке.

— Питю — очень умный мальчик, — начала объяснять Марика, — только... — И она замолчала.

«Наверное, подыскивает подходящие слова, чтобы поточнее выразить мысль, — решил лейтенант. — Но если Питю умный парень, тогда все в порядке».

— Только? — Лейтенант улыбнулся в ответ и взглядом подбодрил девушку: «Ну, говори же наконец! Чего ты боишься?..»

— ...Только этот белоручка слишком избалован, — пришла на помощь учительнице Ева. — Давайте поговорим в открытую, Марика.

— Конечно, конечно. Но это непростой вопрос, и дело тут не в одной избалованности.

С незастроенного участка, находившегося между офицерскими домами, донесся невообразимый шум и визг. А через минуту чистый, как колокольчик, смех перекрыл чьи-то грубые выкрики.

— Это он! — сказала Ева и, подойдя к окну, отдернула штору. — Иди сюда, посмотри на этого принца.

Ковач вместе с Марикой подошли к окну. На заснеженной площадке человек десять — двенадцать мальчиков и девочек громкими криками подбадривали двух боровшихся ребятишек. Ковач сразу узнал Питю, пытавшегося одолеть Шарди, который был года на два постарше. Шарди был коренастый крепыш, а Питю — худой, но необычайно увертливый.

«Хватай его за шею, дуралей, за шею и кидай через себя», — мысленно наставлял мальчика Ковач.

Питю уперся ногой в бедро противника, а затем быстро откачнулся назад, увлекая за собой, коренастого крепыша, который мгновенно потерял равновесие. Казалось, он вот-вот рухнет на падавшего навзничь Питю, однако тот ловко вывернулся и подмял Шарди под себя:

— Великолепно! — радостно воскликнул Ковач. — Ловко он его!

Ева с удивлением посмотрела на мужа.

— Для него это, видите ли, великолепно, — сказала она с укоризной, обращаясь к Марике.

— А что, разве нет? Да ты знаешь, как труден этот бросок через бедро? И где он мог этому научиться?

На заснеженной площадке ребятишки громкими возгласами приветствовали победителя. Ева вернулась к кушетке и села. Муж остался стоять у окна.

— Так что же произошло с Питю? — спросил Ковач не оборачиваясь.

— Он хороший, мальчик, но с ним надо больше заниматься...

Марика взглянула на улыбавшегося лейтенанта, который в этот момент сказал себе: «Ну что ж, будем заниматься. В поселке нет парня до двенадцати лет, с кем бы он не справился. А ведь ему всего семь лет».

— Правда, он немного упрямый, — продолжала Марика. — В классе все старается сделать по-своему, а тех, кто противится, заставляет чуть ли не силой...

— Бьет?

— Да.

— И даже младших?

— В классе все ребята одного возраста.

На улице все еще шел снег. Ковач посмотрел на темневшие за пологим спуском казармы, на вырывавшийся из их труб и тотчас же таявший в небе дым.

Марика ждала, что он что-нибудь скажет, но лейтенант, стоя к ней спиной, упорно молчал.

— Его одноклассники, — продолжала девушка, — дети из простых семей, немного застенчивые, порой даже робкие. Они и так признали бы Питю вожаком, безо всякого принуждения.

Слух Ковача поразили слова «и так» и то, с какой интонацией они были произнесены. Лейтенант обернулся, поправил воротник, затем вынул из лежавшей на столе пачки сигарету.

— Что вы понимаете под выражением «и так»? — вопросительно посмотрел он на девушку. Потом сел, закурил и обратился к жене: — Не могла бы ты сварить нам кофе?

Ева вышла на кухню.

Марика кокетливо подперла подбородок и подумала: «Если сказать ему правду, он может обидеться. Знаю я этих военных! Но я все-таки скажу то, что думаю. Для этого я, собственно, и пришла сюда». Она помолчала, загадочно улыбнулась и подумала о том, как глупо все то, что она делает. И почему это у нее все не так, как у остальных преподавателей?

В полдень, когда Марика постучала в кабинет к директору Доци, высокому сутулому мужчине лет пятидесяти, тот принял ее с обычным радушием:

— Присаживайтесь, Марика. Да смелее, смелее, ангел мой. Излагайте свое эпохальное предложение.

Марика любила этого веселого, доброго человека. Она посмотрела на его слегка вытянутое лицо, на его длинные, по-модному закрывавшие шею волосы, на его ястребиный нос над густой щеточкой усов и невольно подумала, что с удовольствием называла бы директора отцом. Она рассказала ему, что после обеда собирается сходить к Ковачам и поговорить с ними о мальчике, потому что не может больше молчать о недостатках в его поведении, ведь ее молчание означало бы, что она делает для него исключение, а она не намерена делать никаких исключений никому из учеников, будь он хоть сыном самого министра.

Доци не без удовольствия слушал взволнованную речь учительницы. «Пусть говорит, — думал он, — не следует охлаждать пыл этой молоденькой, стремящейся все переделать на свой лад девушки. Скоро она сама остынет и даже не заметит, как погрязнет в повседневных заботах, заменит туфли на шпильках сапогами на «платформе» и заживет, как все, размеренной, однообразной жизнью».

Директор набил трубку табаком собственного производства, раскурил ее и, сделав две-три затяжки, хитро подмигнул девушке:

— Правильно, все правильно, ангел мой. Конечно же побывайте в семье Ковача. — Он вынул изо рта почерневшую трубку, изготовленную из корня дерева, и спросил: — Так что же мы скажем товарищу лейтенанту?

— Я объясню ему, что он недостаточно хорошо воспитывает своего ребенка. Ковач — об этом, между прочим, говорила мне его жена, да и сама я кое-что замечала, — чтобы мальчик не чувствовал себя сиротой, закрывает глаза на все его проделки. Иначе говоря, излишне балует его. А ребенок почему-то считает, что раз его дядя офицер, то он может позволить себе гораздо больше, чем товарищи.

Доци кончиком пальца вдавил табак в глубь трубки и с улыбкой взглянул на внезапно умолкшую девушку:

— Могу я дать вам один совет, Марика?

— Конечно. Я с удовольствием приму его, товарищ директор.

Доци сразу напрягся и оперся локтями о стол, его худые, костистые плечи приподнялись, а волосы упали на плечи, отчего он стал похож на большую усталую птицу, подобравшую под себя крылья.

— Сначала я хочу спросить вас кое о чем. Если не пожелаете, можете не отвечать, но если захотите ответить, то будьте, пожалуйста, откровенной. — Он сделал небольшую паузу, выпустив облачко дыма, и продолжал: — Ну-с, как вы находите наш преподавательский состав?

— Коллектив?

— Нет, каждого в отдельности.

— Знаете ли, я, конечно, не хочу уходить от ответа, — начала девушка, сделав неопределенный жест, — но он застал меня врасплох. Мне нужно подумать... Если я правильно поняла вас, товарищ директор, я должна охарактеризовать своих коллег.

Доци утвердительно кивнул.

— Если хотите, позднее я отвечу на ваш вопрос, а сейчас могу только сказать, что коллектив у нас хороший. Имеются, правда, некоторые недостатки... Кое с чем я в корне не согласна...

Сощурившись, директор взглянул на учительницу снизу вверх.

— Вы, надеюсь, не рассердитесь на меня за откровенность?

— Нет, Марика, не рассержусь.

— Не нравится мне наше равнодушие к недостаткам. Не нравится, что с некоторыми детьми учителя ведут себя запанибрата, а кое-кому даже делают поблажки. Разумеется, это только общие замечания, но как-нибудь я приведу вам и конкретные примеры, — добавила она торопливо.

— Правильно, ангел мой, — улыбнулся Доци. — Мне кажется, я понял вас. Теперь моя очередь. — Однако своего мнения директор так и не высказал, потому что зазвонил телефон: директора приглашали в отдел народного образования при городском Совете. Он встал и развел руками: — Сожалею, Марика, придется прервать нашу беседу. — Он задумчиво посмотрел на заснеженный школьный двор, который был пуст: учащиеся уже разошлись по домам, чтобы вволю порадоваться обильному снегу. — Вы куда-нибудь уезжаете на праздники?

— Завтра утром к маме.

— А знаете, ангел мой, если у вас не будет занят сегодняшний вечер, приезжайте к нам на ужин.

Марика поблагодарила за приглашение и, выйдя из школы, направилась на окраину города, чтобы сначала посетить родителей отстающих учеников, а потом зайти к Ковачам.

«Что я понимаю под выражением «и так»? Да-да, надо объяснить, что я имею в виду», — решила она и с любопытством взглянула на терпеливо ожидавшего ответа лейтенанта:

— В пятьдесят шестом году, когда контрреволюционеры во время мятежа убили моего отца, мне было всего десять лет. Подробности событий тех дней я узнала позже из книг и газет. — Она глубоко вздохнула, с ее лица сошло выражение детской безмятежности, и оно как-то сразу повзрослело. — После похорон я записала в своем дневнике...