Анни Эрно - Внешняя жизнь Страница 8

Громкий голос в вагоне метро: «Сегодня я не продаю газет, я продавал их, но это никому не интересно». Мужчина внимательно смотрит на людей, которые вышли на улицы, чтобы выразить свой протест против указа Дебре, но никто не выступает против безработицы: «нужно продолжать спать на улице и помирать с голоду». Снова, в который раз, голос говорит правду. И тут же с яростью: «В 89 году королю снесли голову; сегодняшние люди не смогли бы это сделать. Они бы струсили». В течение всего этого времени я проверяю работы моих студентов, анализирующих текст Дон Жуана. Говорящий мужчина намного беднее и несчастнее, чем крестьянин времен Мольера.

Денег я ему не дала. Позже появился аккордионист, который играл мелодии песен Далиды. Непреодолимое желание полезть в кошелек за монетой, как если бы удовольствие сильнее толкало подать милостыню, нежели чем обнаженная видимость нужды.

По радио Ален Мадлен отвечал на вопросы слушателей, звонивших с жалобами: «Зарплата снижается, мое пособие уменьшается, я теперь безработный, Рено сократил рабочие места. На каждый вопрос Мадлен отвечал неизменное: «Нужно создать новые рабочие места». Он произносит «соз-дать»: нужно создать, тоном, будто он обращается к умственно отсталым. Он победоносно отчитывает своего собеседника: «В ваших словах я чувствую страх!» Нужно быть последним трусом, чтобы не создавать новые рабочие места, когда высок уровень безработицы и когда отчетливо видится перспектива наложения ареста на имущество и задолженность по квартплате превышает два месяца.

В какой-то момент Мадлен упоминает о своем происхождении: «Мой отец был квалифицированным рабочим. Я знаком с квитанциями по оплате». Как будто он остался таким же маленьким мальчиком из рабочего квартала.

Эта речь, наносящая оскорбление здравому смыслу людей, была произнесена бывшим министром без всякой надежды вмешаться, чтобы раскрыть эту ложь и выразить свое презрение. Слушатели не имели возможности, в свою очередь, его «оскорбить», из-за страха, что могут отключить микрофон. Они ни могли спросить, а сколько он зарабатывал в месяц, где он жил, какие рабочие места он «соз-дал» сам. Кроме того, радио делало разумными и обоснованными предложения, казавшиеся полным абсурдом, но высказанные авторитетным голосом. Мне лично было стыдно (поэтому я и пишу эти строки).

Габриэль Рюсье покончила с собой первого сентября 1969 года. Ей было тридцать два года. Она была посажена в тюрьму, потому что полюбила одного из своих учеников, которому было всего восемнадцать лет и который в то время считался «несовершеннолетним». Кайат по этому сюжету снял фильм «Умереть любя» с Анни Жирардо в роли Габриэль Рюсье и с музыкой Шарля Азнавура. Она умерла не от любви, а от осуждения ее обществом, сознание которого было изменено шестьдесят восьмым годом. Сначала семья: разведенная, она отрывает молодого человека, университетского мальчика, от его расписанного по часам будущего: учеба, женитьба на девушке своего круга. Будучи матерью двоих детей, она высмеивает этой связью с молодым человеком ведущую роль и «самую высокую миссию» женщины. Затем школа: будучи учителем, она разрушает границу между преподавателем и учеником, выставляет напоказ скрытые желания между одними и другими. В конце правосудие, пользуясь своими правами, выполняет волю школы и общественности. Габриэль Рюсье становится искупительной жертвой шестьдесят восьмого, своего рода великомученицей нашего времени.

Закрытие заводов Рено в Виворде, в Бельгии, вызывает первую волну всеобщеевропейской забастовки. В это же время биржа продолжает «парить» (сам образ — легкий, красивый, тогда как для безработных это слово наполняется зловещим смыслом: «угрожающий, бьющий»). Одним словом, это означает, что люди вычеркнуты одним росчерком пера, чтобы другие, например, акционеры, обогащались. В крайнем случае, смерть одних могла бы быть охотно принята, чтобы другие благодаря ей делали состояние. Нам показывают квалифицированных, оставшихся не у дел рабочих, но никогда не показывают акционеров, прячущихся за своими деньгами. На Кубе дети берут напрокат игрушки других детей.

Сегодня вечером, в течение целого часа, Летиция, студентка одного из университетов, рассказывала на Франс Интер о своей работе на «линии желаний». Женатые мужчины звонят ей во время работы из своих офисов, холостяки — вечерами и по выходным. Наибольший наплыв в день Святого Валентина и на Святого Сильвестра, так как они не могут перенести в это время одиночества. Летиция заставляет их думать, что находится у себя дома (что позволяет ей прерывать сеанс, сообщая, что в дверь звонит почтальон), что она занимается этим не из-за денег, а потому что она любит это делать, и они ей верят: «Ты настоящая шлюшка!» Они уважают свою женщину, отказывающуюся заниматься содомией и делать глубокую фелляцию. Все ее уверяют, что их половой орган имеет в длину по меньшей мере двадцать два сантиметра в состоянии эрекции, и не знаю уж сколько в диаметре. Они говорят: «Послушай мою письку». Это забавно.

Винсент Ван Гог в одном из своих писем: «Я стараюсь передать самые быстрые движения нашей современной жизни».

В Педагогическом колледже на улице Улм, чешский профессор, лет сорока ждет в коридоре: он должен скоро выступать на конференции. Его волнение очень заметно. Мы, десять — двенадцать человек, входим в аудиторию. Он начинает читать свой текст слегка дрожащим голосом. На нем симпатичный зеленый костюм и рубашка под цвет галстука. Сколько тревог, может быть, бессонных ночей из-за одного часа речи для десяти слушателей, из которых некоторые, как обычно, записывают что-то только для того, чтобы расчистить себе путь для наступательных действий против оратора. Для профессора, для нас, слушающих его, сознание которых скользит от реального к скучному в этот жаркий день, речь идет о жертве, которую приносят для получения знаний и навыков.

От рождения до самой смерти наша жизнь проходит все больше и больше между супермаркетом и телевидением. Такая же пустая и глупая, как раньше между полем и вечерней зарей.

Умерла Жанна Кальман, стодвадцатидвухлетняя старушка, самая старая представительница человеческого рода. Почти общенациональный траур. После себя она не оставила ни какого свидетельства, которое можно было бы предать всеобщей огласке, ни даже своего личного дневника. Ее единственное произведение — это ее продолжительная жизнь, выходящая за рамки возможного.

Жанна Кальман воплотила в себе всю эпоху.

Эпоху, которую мы не смогли бы пережить. Ее существование не вписывается ни в какие рамки с нашим существованием, и даже с существованием наших родителей и родителей родителей. Ее глаза видели мир, который мы не можем даже себе представить. Ей было десять лет, когда в четырнадцатом году солдаты уходили на войну с цветком в дуле ружья. Согласно обычному предположению, она «могла бы знать» Мопассана, Верлена, Золя, Пруста, Колетт, Равеля, Модильяни, которые уже давно умерли, которым было далеко до ее прожитых лет. Можно было мысленно провести этой женщиной, словно маркером, через все страницы прожитого века. Уцелевши физически, у нее не сохранилось практически никаких воспоминаний о прошлом; единственное, что она запомнила — это убийство царской семьи в 1917 году. С биологической точки зрения, Жанна Кальман представляет собой эпоху, не испытавшей ни ужасов, ни потрясений.

В 1995 году, несколько сотен человек умерли в бедных кварталах Чикаго вследствие сильнейшей жары. Они заперлись в своих домах и боялись выйти на улицу. Сто одиннадцать тел не смогли быть опознаны, так как они не были востребованы родственниками. Устроили коллективные похороны.

«Вырытая бульдозером яма имела в длину около пятидесяти метров. На ней нет ни эпитафии, ни надгробного камня».

В ночь с субботы на воскресенье на мосту Альма, в туннеле, в автомобильной катастрофе трагически погибла принцесса Диана и ее возлюбленный.

Яркий контраст между всеобщим шоком, вызванным смертью принцессы, и безразличием перед гибелью пятнадцати человек, задушенных в Алжире. Мы ничего не знаем о жизни убитых алжирцев, но мы знаем все о Диане, о ее несчастном браке, о ее детях и миниюбках. За историей ее жизни следили годами, с Дианой идентифицировали себя большинство женщин: «Хоть и принцесса, но похожа на нас». История неизвестных алжирцев начинается с их смерти. Ни их количество, ни несправедливость и варварство, которые стали причиной их гибели не вызывают такое количество эмоций, как личная история молодой, красивой и богатой женщины.