Андрей Рубанов - Тоже Родина Страница 8

Первым делом мне отвесили несколько крепчайших пинков, но пользы не извлекли, задница, она на то и задница, мягкое место — какой смысл бить человека в мягкое? Никакого. Тем более что получались не удары, а именно неловкие пинки. Пришлось опустить голову, беречь затылок. Корефаны топтались вокруг. По-моему, больше мешали друг другу, чем помогали своему мясистому лидеру. Стали бить в спину — пыром, с носка, но спина ведь тоже неподходящая цель, она состоит из длинных плотных мышц, особенно ее верхняя часть, а по почкам прицельно ударить они не догадались, или у них не получилось.

Не скажу, что я нечувствителен к боли. Скорее приобрел за годы тренировок какой-то навык. Заболит, я знал, потом. Назавтра. Послезавтра станет хуже, а потом отпустит. К тому же адреналин помогает не обращать внимания на боль. Так придумала мудрая мать-природа.

Акела, обнаружив подоспевшее подкрепление, допустил большую ошибку — расслабился. Отшагнул назад и тоже размахнулся ногой. Не то чтобы я этого ждал, но и не собирался упускать удобного случая.

Степень безрассудности и глупости соперника всегда можно определить по тому, как он использует ноги. Есть точная поговорка: «Ногами в голову бьют только дураки и профессионалы». Высокие удары, махи, прыжки и акробатика хороши для кино — на улице же ноги лучше использовать по прямому назначению. Стоять. Опираться. Прочно, крепко. Акела этого не знал, решил лягнуть меня пяткой в грудь. Подставился сам.

Нога соперника уязвима. Тут есть ступня, ее хорошо выкрутить, вывернуть, заломить. Еще лучше колено: большой и простой шарнир. Будь я половчее — выдернул бы его сустав из мышечной сумки, и Акела неделю-другую пролежал бы в постели, не имея возможности сделать и шага.

Схватил, зажал — и тот позорно запрыгал на одной ноге. Я надавил, стремясь его опрокинуть, и вся куча мала резко сместилась. Хорошая драка на месте не стоит. Через секунду группа из нескольких хрипящих и оскаленных мужиков оказалась в стороне от людей и от асфальта — летом, очевидно, тут был газон, а сейчас глубокий, едва не по колено, снег, и он свел на нет все мои преимущества. Несмотря на усердные тренировки, боец из меня получился посредственный. Высокий центр тяжести, тонкие кости, узкие плечи и грудь, длинная шея — такому, чтобы победить, нужно быстро бить и ловко отпрыгивать. Такому нужен простор и хорошая опора под ногами.

Добавив силы, я все-таки добился своего. Повалил Акелу. Упавший спиной в снег, он выглядел жалко. Вытаращенные глаза, прилипшие ко лбу волосы, ворот свитера надорван, видна золотая цепь марки «грезы гопника». Нижняя часть лица в крови.

Не будь дурак, я его ногу из захвата не выпустил, попробовал провести болевой прием. Однако корефаны уже сориентировались, организовались и сообща повалили и меня тоже. Пришлось вцепиться обеими руками в одежду Акелы — чтоб не оттащили и не запинали окончательно. Акела ревел и выплевывал красный снег, он явно чувствовал обиду. Кое-как, несмотря на мое сопротивление, стал подниматься. Меня уже держали за волосы, за куртку, за локти. Кто-то неосторожно вцепился пятерней в лицо — тюремная, уркаганская штучка, имеющая целью порвать ноздрю или угол рта — я вонзил зубы в соленую мякоть и с удовольствием услышал дикий вопль; заскорузлая клешня соскочила; но вместо нее на щеках, висках и ушах я ощутил уже две клешни, это Акела, невменяемый от ярости, нависая уже сверху, запустил большие пальцы в мои глазницы.

— Гляделки выдавлю, сука! — сипло пообещал он.

Сначала сумей, подумал я. Думаешь, глаза изуродовать так просто? Ошибаешься, друг. Не рекомендую в бою использовать пальцы. Можно и увечье получить. Это совсем несложно. Будь мы один на один, я б тебе сломал каждый палец отдельно. В районе вторых фаланг. Мои-то покрепче будут. Пальцы — штука смешная. За три месяца ежедневных упражнений их можно закалить и укрепить донельзя. В том холодном армейском спортзале, под началом сурового старшего лейтенанта Смирнова мы, друг Акела, брали два эмалированных тазика, насыпали песок и битый кирпич, ставили на электроплитку и нагревали, пока головы не шли кругом от запаха раскаленного кремня — а потом, брат мой наивный, мы погружали кулаки в это месиво, лупили, вонзались указательными и средними, до темноты в глазах, до ожога первой степени, до того момента, пока из-под ногтей не начинала сочиться кровь. И так ежедневно, на протяжении полугода. Вспомни, дружище, старую мальчишескую легенду, как особо отпетые драчуны вкалывают себе под кожу вазелин, чтобы придать кулакам крепость, — так вот, врет легенда, не надо никакого вазелина, просто меси раскаленный песок, и однажды обнаружишь, что тебе боязно ударить голым кулаком живого человека. Негуманно.

Какой-то палец, или даже два, я ему все-таки сломал, потому что он завизжал столь громко, что остальные испугались, слегка расступились, разжали захваты, и возникла некая пауза, передышка, участники махаловки вдруг слегка опомнились, отрезвели, осознали происходящее: получалось так, что на виду у многих десятков очевидцев трое или четверо молодцов пытаются отмолотить одного, изо всех сил обороняющегося. В частности, я различил истошный крик собственной жены.

— Что вы все стоите, — кричала она, — мужчины, милиция, кто-нибудь! Где вы все?! Они же его убьют!

Не убьют, подумал я. Замучаются убивать. Не те люди. Не умеют. Жлобы недалекие. Думали, что навалятся все на одного — и быстро уроют. А так бывает не всегда.

Конечно, вполне возможно, что я перегибал палку в своем презрении к людям, пытающимся вчетвером побить меня ногами. Не исключено, что я имел дело с милыми и интеллигентными парнями, исполненными глубокого врожденного человеколюбия. Задавленные безденежьем и прочими негативными обстоятельствами, вынужденные бросить любимые интересные работы, не по своей воле оказались они на вещевом рынке в качестве торговцев обувью, злились и досадовали на себя и весь белый свет, и вот подвернулся удобный случай выпустить пар. Не исключено, что в какой-то момент, даже после уже свершившегося обмена первыми ударами, можно было как-нибудь замириться, успокоить оппонентов, принести извинения. Возможно, даже дать денег в качестве компенсации за сломанный нос. Не исключено, что выпустить пар хотелось в первую очередь мне. Что это именно я хотел драки. Вот и изуродовал пареньку носопырку…

Воспользовавшись моментом, я кое-как перевел дух и воздвигся вертикально. Устал, вспотел. Но хотел довести дело до конца. Положить хотя бы одного. Желательно — лидера. Он тоже встал. Пока вытирал рукавом кровавые сопли, я схватил его под колени и опять опрокинул. Сжал кулаки и стал бить в пах. Мощные бедра Акелы и его зад были туго обтянуты плотными джинсами. Там, куда я целил, в месте соединения штанин, сходились четыре толстых, на совесть простроченных шва, образовавших упругую мембрану. Я ударил раз, второй, третий — кулак отскакивал, словно от резинового мяча, и в итоге мошонка неприятеля осталась в неприкосновенности. С другой стороны, может, это и к лучшему. Я уже не пытался сохранять хладнокровие, похерил кодекс каратеки, безобразная животная злоба кипела во мне. То обстоятельство, что я бился один против шоблы, предоставило мне индульгенцию. Меня топтали и калечили — я собирался топтать и калечить в ответ. Но тут, как благодать, как вмешательство судьбы, нарисовались менты.

Зазвучали деловитые голоса, обозначились перетянутые ремнями фигуры в сером. Наполовину невменяемый, задыхающийся, я еще месил кулаками воздух, еще прицеливался и приноравливался — и вдруг полетел в бездонный мрак.

Занавес опустили. Телевизор выключили. В памяти остался только некий тугой щелчок, сродни звуку удара газеты, когда ею пытаются прихлопнуть муху на стене.

Очнулся полулежащим на мягком. В чьей-то машине. Глухо гудел хорошо отрегулированный мотор. Кто-то куда-то меня вез. Рядом сидела какая-то девушка.

— Ты кто? — спросил я.

Во рту, в горле было сухо. Терло словно наждаком о наждак. Девушка заплакала и положила свою мягкую ладонь на мою.

— Успокойся и молчи. Мы едем домой.

— А где все?

— Кто «все»?

— Пацаны.

— Молчи.

Через какое-то время я угадал в спутнице собственную жену. За окном кружило и суетилось белое. Беззвучно летело вдоль серого асфальта. Я ощущал покой. Бледно-графитовое небо поминутно лопалось, и сквозь прорехи проникало золотистыми наклонными лентами теплое и дружелюбное. Я подышал носом и ртом — нос и рот, и прочие органы вроде бы функционировали. В голове шумело, но слабо и даже почти приятно. Ага, вспомнил. По-моему, я здорово подрался. Кого-то пытался побить, но в итоге побили меня. Вон, и ребра побаливают, и плечи, и лицо саднит, и пощипывает, чешется кожа головы — видимо, вырвали клок волос, и не один. Подвигал челюстью — вроде бы в норме. Все в норме — только когда водитель заложил вираж, поворачивая с Профсоюзной на Миклухо-Маклая, из центра груди поднялся к горлу горячий ком и едва не выскочил кислой рвотой. Но я уже восстановил самоконтроль, вспомнил почти все, и домой поковылял, завернувшись в рваную куртку, вполне ориентируясь во времени и пространстве.