Филипп Берман - Регистратор Страница 8

Ночью Мите приснился сон, рассказ Тимофеича, Тимофеич якобы сказал ему, вот я тебе все время боялся рассказывать, а вот сейчас решился, потому что для этого, может быть, я и остался жить, и тут же Тимофеич замолк, а Митя стал припоминать, что Тимофеич рассказал его отцу, Тимофеич выехал из лагеря, тут же перед лагерем стоял бюст рабочего во весь рост с молотом и наковальней, все это было вылито из бронзы, перед образцово-показательным лагерем, в ко тором отсиживал свой срок Тимофей, затем шла высокая непроницаемая стена, с гэобразным загибом из колючей проволоки, по углам стояли вышки, внезапно ворота лагеря открылись, и на телеге въехал Тимофеич, кнут его просвистел над лошадьми, и они побежали, но делал он это для вида, чтоб для тех, кто наблюдал за ним, с охотой ли он выполняет эту свою лагерную работу, и он делал вид, что выполняет охотно, когда же телега вошла в тень, от большого охранного барака за территорией лагеря, хотя и было опасно у всех на виду, но тут Тимофеич тормознул, он будто бы знал, что Митя его ждет, кругом уже не было еды, но в лагере она была, хотя там только ели бронзовую пыль, как образцово-ударное предприятие, строящее социализм, вот только такая еда и была там, а Митя остановил его лошадей и про сил Тимофеича взять его, я хочу это видеть, мне надо, сказал Митя, ты и остался живым, чтобы мне это рассказать, и чтобы я это увидел. И они поехали. Сначала шла выжженная степь, увалы, сопки, и вот после последней сопки, Тимофеич засмеялся как-то дико и погнал лошадей, вот теперь смотри. И вот что Митя увидел, кругом по степи, насколько хватало глаз, ползли годовалые, как Вера, когда их арестовали, дети, сил у них не было, но они знали, что за сопками, есть забор, за колючей проволокой, и вот за этим забором, где стоит бронзовый человек, вот за этим забором, туда и надо ползти, там и есть хлеб, за колючей проволокой; Тимофеич сначала пронесся лихо, со свистом, рассекая кнутом пространство и странно никого не подавил, вот смотри, кричал он, какое раздолье, смотри и запоминай, я сделаю лишний круг, и вот над всем этим раздольем, в небе, поднятый на воздушных шарах, над Кремлем, хотя и было еще светло, в небе, подняли портрет Сталина, и он держал на руках ребенка, и портрет поддерживали прожекторные столбы света; ну вот, сказал Тимофеич, видал, вона как! портрет был из той же газеты «Правда», которую нашла Оля в своем почтовом ящике, только тысячекратно увеличенный и поднятый прожекторным светом, так это же день победы, подумал Митя, девятое мая, он вспомнил седого отца, вернувшегося с фронта, плачущую мать, свою жену Надю, Вовку, всех их держал Сталин на своих руках, и они плавали в небе, ну видал? спросил Тимофеич, я и сам не верил, вот за это меня и кормят здесь, что я это делаю, он внезапно остановил телегу, портрет Сталина пропал, в небе стоял только прожекторный свет и будто Бог слетал по этой дороге вниз, на землю, столб этого огня пропадал днем и светился ночью и в любом месте была дорога обратно, уже под самое утро, когда слышался Аврааму рассвет и подъем неба, он понял, что падал горящим камнем с неба Бог, он услышал поздний обвал пустоты, раскроившей вселенную надвое, что-то отпадало от того света, в котором он, Митя, жил: по этой дороге и пролетел Бог, он будто бы собирался разрушить город, в котором жил Митя, Соня, его сын, дочь, похороненный отец, все должно было вот сейчас, на его глазах сгореть, и тогда вышел Авраам, Митя же лихорадочно подсчитывал всех своих родственников и просил у Бога, что если бы хотя бы пятьдесят праведников найдется в этом городе, если бы только пятьдесят, то может ли Бог сохранить его? И Бог ответил ему, что да, если будет пятьдесят, то он сохранит его, но вот теперь из всей Митиной толпы друзей и родных, постепенно стали все расходиться и он кидался к ним, ловил их за рукав и умолял остаться, и они молча отводили его руки и уходили, первым ушел отец, он молча встал и пошел вдоль могил, где уже лежали его отец и мать, мимо места, в котором он уже однажды был, где лежал засыпанный землей, потом встала тетя Лиза, потом Мойтек, дочь тети Лизы Рива, и все шли вслед за Митиным отцом, тогда снова появился Авраам и он спросил Бога, если только сорок человек праведников было бы в Содоме, то оставил бы Бог город? и Бог тогда посмотрел на Авраама и ответил ему, что и тогда бы он оставил этот город, и так повторялось несколько раз, пока, между тем, все вставали и молча шли за Митиным отцом, к ним даже присоединился Тимофеич и за ним ползли его дети, которых он не успел вывезти в дальние степи, и Авраам все это видел, и видя все это, догнал уходящего Бога, да, теперь уже не оставалось надежды, но если бы хотя бы было десять праведников в этом городе, то оставил бы он его? и Бог повернулся и долго смотрел на Авраама и сказал ему, что, если бы было десять праведников, то и тогда бы Бог не сжег бы этот город; да там не было даже десяти праведников! изумился Митя, только Лот, жена, стоявшая среди выжженной земли и две его дочери, Лот всю ночь бегал, убеждая уйти всех, а кто же мы? спросил Митя, кто мы? он пробежал мимо синей Содомской площади, площадь была задумана, как центр вселенной, центр нового мира, центральную группу здании окружала краснокаменная звездчатая стена, в которую время от времени замуровывали наиболее выдающихся деятелей этой страны, а перед стеной была построена мраморная красная гробница основателем Содома, но как Лот ни убеждал их бежать, спасаться, никто не верил, над ним только смеялись, Митя только сейчас подумал, что центр вселенной, город Содом, начинался с кладбища, с кладбища начиналась вся эта страна, здесь же происходили парады, пиршества и произносились речи, до взрыва оставалось, может быть, полчаса, тут Тимофеич набрал полную телегу ползущих детей, так что тяжело было уже везти, а хотели попасть все дети, но не было места, тогда Митя сам вышел из телеги, и сказал, я побегу рядом; и вот, смотри, вот моя работа такая, я их набираю полную телегу и отвожу их далеко в степь и там сбрасываю, оттуда они уже никуда приползти не могут, вот это, как на духу, вот это я и делаю, каждый день, и за это меня и кормят, вот это я и делаю, вот всего другого нет, а вот это правда, и я знаю, для этого я и не сгнил в Магадане и остался жить, чтобы все тебе рассказать; а что делать сейчас? спросил Митя, а сейчас делать что же? сейчас я сделаю иначе, он выхватил из-под себя серый брезент и накрыл всех едва двигающихся, всю телегу им, я их повезу за колючую проволоку, пусть они хоть там поживут немного; и вот Митя побежал рядом, а Тимофеич повез всех в лагерь к бронзовому рабочему, который на наковальне варил суп для всего лагеря, и они скрылись за гэобразным забором из колючей проволоки, между прочим, у Мойтека на теле остались следы колючей проволоки, в которую его обматывали и катали по полу, пока он не сошел с ума, и пока он ни начинал кричать: да здравствует Сталин, потом, когда Олю выслали, на следующий день Мойте-ка выпустили, он уже пришел в себя, его перестали катать уже давно, и он под усиленным надзором поправлялся, он прибежал домой, с отрезанными на штанах пуговицами, держа их двумя руками и жил несколько месяцев у Ильи и у Сони, пока однажды они собрались с духом и под взглядами соседей, приехали и отвезли его в квартиру, которая стояла опечатанная, пустая и пыльная, ну вот, мы тебя привезли домой, сказала Соня, и соседи, преданные советские граждане, генеральские семьи, и семьи работников министерств и ведомств теперь каждый день слышали, как сумасшедший еврей Мойтек кричал: да здравствует Сталин, но и запретить нельзя было, и письмо написать в ЦК, и не улыбаться радостно тоже нельзя было, коль скоро они жили в этом доме, в этом городе, и в этой стране, Мойтек же гулял по двору, однажды он остановил генерала, готового уже нырнуть в подъезд и предложил ему вместе, чтобы звучало на всю улицу, вместе крикнуть, генерал было хотел вежливо отодвинуть его в сторону, но уже стеклась толпа, сверлившая генерала глазами: что же он будет делать? и остановившись, генерал снисходительно полуобернулся к Мойтеку и сказал насколько мог убедительно в лицо Мойтеку, что тот просил у него, добавив, правда, от себя, наш вождь и учитель, товарищ такой-то, да здравствует, Мойтек обернулся к толпе: в генерал не может, у него болит горло, он много сегодня кричал на учениях, и он тогда повернулся к толпе и дирижировал ею, и она кричала, чтобы показать, как бы надо было кричать генералу, и все боялись разойтись, каждый боялся сдвинуться с места, а неутомимый Мойтек все продолжал и продолжал дирижировать, и генерал тоже боялся сдвинуться с места и к концу, после длительной тренировки, кричал вполне громко. У Мити же стучало в голове: там даже не набралось и десяти праведников, после этого Митя начал искать улицу, где жила Надя, он долго плутал по Москве, потом спустился по улице Герцена к Манежу, город был пуст, будто уничтоженный нейтронной бомбой, пустые улицы, открытые двери, не было ни одного звука, осматривая здания и пустую с выбитыми стеклами гостиницу «Москва», он пошел выше к Синей площади в центре Содома, мостовая площади была выложена синей брусчаткой, и размер каждого камня был как раз в две детских ладошки, вот он и пришел к главному, что каждый камень здесь был не простым камнем, а главное было вот что, что камень, каждая брусчатка здесь была не просто так, а что-то означала, как памятник, стоявший на могиле его отца, вот он и ухватил главное, что означала эта брусчатка, потом он вошел в мраморную гробницу основателя этой страны, там была керосиновая лавка, подумал он, вместо основателя там продавали теперь керосин, а, может быть, и всегда, так было — разливали желтый керосин; потом, гуляя так, он нашел, наконец, то, что искал, это была москательная лавка, он купил там тонкий перочинный нож и спрятал его в карман, правда, сначала попробовал, как он складывается, наконец, долго плутая, он нашел, где живет Надя, он взбежал на четыре этажа вверх и своим ключом, которого у него уже не было, открыл дверь; Надя лежала голая на диване и читала книгу, здравствуй, сказал Митя. Опять ты, сказала Надя, когда же это кончится, господи. Ты моя жена, сказал Митя, он сел рядом с ней так, что касался теперь ее ноги, ты моя жена, повторял Митя, Надя села и подтянула к себе колени, обхватив их руками, поезд ушел, сказала Надя и перрон подмели, нет, не подмели, ответил Митя, не подмели, — подмели, Митенька, подмели, мне противно на тебя смотреть, вот тогда Митя встал и ударил ее по лицу, и каждый раз, когда он так делал, он говорил ей: ты моя жена, ты моя жена, таким образом, он сказал ей это три раза, а она тогда сильнее сжала ноги, и ударила его ногами, и он упал на пол, ради бога, уходи ты, ты мне противен, сказала Надя, ты это понимаешь, что ты мне противен? Но я тебя люблю, сказал Митя, это уже не имеет никакого значения, ответила Надя, понимаешь, теперь мне уже все равно, в это время раздался телефонный звонок, она встала, подошла к телефону, и пока она так стояла, Митя тоже поднялся и просто смотрел на нее, да, здесь, сказала Надя по телефону, и пока я не могу от него избавиться, ну что ты, приходить не надо, так, пожалуй, бог знает что может произойти, хорошо, я позвоню, и вот, когда она закончила, Митя подошел к ней сзади, чтобы обнять, и странно, она ничего ему не сказала, опустила его руки с груди ниже, и только подталкивала его руки к низу живота, тихонько вниз подталкивая, сама же все туже прижалась к нему спиной, желая вдавиться в него, и откинув свою голову, стараясь положить ее к нему на плечо, она тянулась вверх, Митя же, боясь, чтобы это не пропало, едва только сдвигал свои руки вниз, и Надя все подталкивала их книгу и сама тянулась вверх, и вот, когда он уже был там, она вырвалась, нет, это невозможно, сказала Надя, она закрыла лицо руками, и сжавшись, села на диван, это невозможно, пойми же! я не хочу тебя видеть, и, пожалуйста, не протягивай ко мне руки, только не протягивай ко мне руки, я тебя прошу, не надо! Тогда Митя и вынул свой блестящий ножичек, купленный в москательной лавке, хорошо, сказал Митя, теперь ты подойди ко мне, и мы все это закончим, хорошо, сказала Надя, она подошла к шкафу, вытащила свою ночную рубашку, сейчас мы это закончим, сказала она, сейчас, сама протянула к нему руки, и, закрыв глаза, шла ему навстречу, и он тоже, вытянув ей руки навстречу, шел к ней, в одной руке у него был раскрытый перочинный нож, только не протягивай ко мне руки, сказала она, я иду к тебе, я хочу тебя последний раз обнять, а потом, ты меня убьешь, и не целуй меня, пожалуйста, только не целуй, я хочу к тебе прижаться и все, влиться в тебя, в это время и приехала милиция и, хотя он два часа скрывался от нее за мусорными железными баками, во дворе, поджидая Надю, и поджидая, пока стемнеет, и только потом поднялся и позвонил в Надину дверь, милиция все-таки его нашла, когда Надя открыла дверь, стоял в дверях знакомый лейтенант, с которым Митя разговаривал об убийстве отца, Митя ему доказывал, что отца убил Володька, но у вас же нет доказательств, сказал лейтенант, потом у вашего отца была большая страховка, может быть, вы его и убили, тут Митя и кинулся на него, но Надя в рубашке, бросилась между ними, она вытолкнула лейтенанта за дверь, хотя Митя еще порывался ему сказать, что кто-то взломал отцовскую дверь, уже после смерти отца, дверь была прочно забита Митей двумя скрещивающимися досками, их сорвали и выломали прочную толстую филенку, но внутренняя дверь была закрыта, видимо, не успели, и вот, они с Надей теперь стояли за ней, прижавшись друг к другу, Надя все еще была в рубашке, ветер из раскрытого окна обдувал ее и рубашка спереди облепила ее ноги, грудь и живот, а сзади хлопала, будто белье, вывешенное на ветру, а Митя старался поймать ее и тоже прижать ее к ее спине, и самому там оказаться, потом он увидел свой ножичек, он валялся в раковине вместе с чашками для чая, он быстро подбежал, схватил ножик и выбросил его за окно, и он упал в куст сирени, возле Надиного подъезда, теперь пошли со мной, сказала Надя, только не протягивай ко мне руки, она сама взяла его за руку, и вытянув одну вперед, будто слепая, повела его в свою комнату, и он тоже, закрыв глаза, шел за ней, а что вы боитесь так за квартиру отца? у вас, что, брильянты, или золото там? сказал лейтенант, отец уже умер, ему-то все равно, а вы собираетесь делить наследство уже, его могила еще не остыла, сказал кто-то, я знаю, ваша национальность любит брильянты, ах ты тварь! крикнул Митя и задохнулся, ничего больше не кричалось, Надя спала, как ребенок, с раскрытыми губами, и он тогда наклонился над ней, открыл свои губы точно так же, и поцеловал ее, потом он спал долго, умиротворенный и к утру забыл все виденные им ночью сны.