И. Ермаков - Заря счастье кует Страница 8

...Вчитываюсь в строки постановления ЦК нашей партии «О дальнейшем улучшении организации социалистического соревнования» и ухожу памятью в тот нелегкий и грозный «колосовский» сентябрь. Какую же, воистину, неодолимую силищу, какие подспудные резервы человеческого «могу» способна вызвать к жизни ревнивая, честолюбивая, высоконравственная атмосфера соревнования!

Механизатор с механизатором, бригада с бригадой, сам «Колос» со всем районом – так сшибались и будоражились в том сентябре высокие волны соревнования...

Истлевали, дымились рубашки на людях, горела, сверкала работа в их дельных, умелых руках – и при всем подивленном народе свершилось районное чудо.

...Утром снова сойдутся они на заре. Механизаторы широкого профиля... Железная наша косточка на шенной необъятной Руси.

Степан Михайлович Торопов. Нынче он получил новый комбайн «Сибиряк». С сорок восьмого года, словно бы намагниченный, к железу прирос. Двадцать третью страду добивает он нынче. Степану Михайловичу всего сорок лет, а четверо сыновей и две дочери по плечо. И повыше плеча... Двое старших пошли на комбайн. Спал Михалыч сегодня четыре часа.

Фрицлер Готфрид Готфридович. Сибиряк он пока еще в первом колене, но подгонисто, дружно растет у него и второе. Супруга, Ирма Давыдовна, распорядилась: два сына, две дочери. Парни – механизаторы. Много лет держит Готфрид Готфридович в «Колосе» среди братьев-механизаторов профессиональное первенство, У него «Знак Почета» и именные часы. Может точно, минута в минуту, сказать, что и он спал сегодня четыре часа.

Чалков Григорий Васильевич. Горяч и азартен в работе. Ждет не дождется поэтому скоростного комбайна. Спал он сегодня четыре часа.

Тимофеев Иван Романович – не больше...

Гоша Батурин. После восьмилетки пошел на комбайн. Брат Юрка – тоже. Спал Гоша четыре часа и двенадцать минут. Сам ни за что не проснулся бы. Побудили.

Гладилов Федор Ефимович. Семьдесят лет. Вовсе не спал. Дежурил по току. Ворошил между делом зерно.

– Заря счастье кует, заря годы дает, сон – смерти брат! – щекочет он соломинкой сонного Гошу Батурина.

Сегодня они собрались поднимать из валков семенную пшеницу. «Потопчусь», –- обещал на активе Михайло Максимыч. Потоптался. Часть семян – 3860 центнеров – отдано в Ражевский совхоз.

...Вот оно, поле.

Я стою на мостике рядом с черным, как матерь- земля, человеком – кормильцем родного народа, радетелем и попечителем плодородного кусочка Родины.

Механизатор широкого профиля.

Это только на фотографиях они без конца улыбаются – посмотрите сейчас... У моего – упрямо насупленные брови, как подорлик в выси, он приметлив и бдителен. Поигрывают, живут желваки на давненько не бритых щеках.

Комбайн подбирает, грабастает, втягивает в железное чрево широкий и пышный валок. Не валок, а перина в приданое... Земля-матерь ночей не спала.

Поджигают запламеневшие молодые осинки с околиц матерые крепи лесов. Медью, бронзой и золотом плавится, догорает неотболелый березовый лист. На молодцеватом еще солнцепеке рьяно буйствует дерзкой ягодой уцелевший овражек шиповника. Сияя выхоленным пером, вздымается из-под колес и снова падает в молодое жнитво первоприлетная птица грач.

Механизатор широкого профиля. На поворотах, на взгорках, на особо набористых, толстых валках начинают поигрывать, жить желваки на его припорошенных пылью щеках. Желваки напрягаются в лад усилиям плеча, потом замирают, пока высоко и отчаянно воет комбайн, и надолго потом каменеют. Желваки одоления... «Я пройду тебя, поле! Осилю! Я возьму, я спасу тебя, батюшка-хлеб».

Древняя наша святыня – хлеб.

Не к идолу и не к богу протянулась впервые человеческая рука – протянулась она к колоску. Не идолу и не богу отдал свой первый поклон человек – поклонился он колоску. Это уж потом, познав и уразумев, чем оплачивает поклоны его колосок, одарил он равнозначной почестью и своего обретенного бога. Кланялся, но отнюдь не совсем бескорыстно. Не с дуба упал... «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», – напоминал он пораньше с утра запредельному своему интенданту о потребном ему земном, немудрящем калачике, о горбушке, с каленой, присоленной корочкой. Не молитва на небеса отсылалась, а, похоже... купон с продовольственной карточки. И опять... Даждь- то даждь, но для пущей сугубой уверенности, постучавшись по зорьке на небеса, кланялся он до другой темной зорьки земному своему божеству – колоску.

«Хлеб – батюшка. Хлеб – кормилец. Хлеб – спаситель», – славил, ласкал и лелеял свой хлеб человек.

Предок наш, напитавшись от сладкой груди синеглазой славянки, столь же сладостно и подолгу мусолил меж розовых десен ржаную душистую корочку. Перед ним, несмышленышем, умиленно виляя хвостом и повизгивая, ронял живоструйную слюнку пес. Он отказался быть волком, отведав человечьего хлеба. Коня на Руси пословица советовала «погонять не кнутом, а овсом». Поросенка, купленного за грош, «чтобы стал он хорош», пословица рекомендовала «засадить в рожь». Сегодняшняя доярка и при механической дойке подносит к шершавым губам несговорчивой первотелки присоленный, лакомый «кусочек».

Хлеб.

Всюду хлеб.

Токует на молодых всходах, напитавшись потерянным зернышком, боевой, вдохновенный перепел. Стрижет колоски зоревой журавль и неутомимый суслячий зуб. Медведь, пока не созрела малинка и не напасли пчелы меду, сосет, пес солощий, овсы. «Обливаются» жиром на жнитвах перелетные утицы, гусь. Снует на прикормленной заводи рыбка, хватает на тесто, на мякишек. Как же ты лаком, как вкусен и сладостен, батюшка-хлеб, если все, что норится, летает, прядает и плавает, отчуждает тихонько и тайно у пахаря твою сытную толику, твою силу-пресильную!

Твоя сила-пресильная...

...Он лежал у меня в уголке вещмешка, разъединственный мой сухарь из НЗ, из солдатского неприкосновенного запаса.

Помню, рыженький-рыженький был... Табачинки, помню, на нем.

Я был голоден много часов, помню, съел я его неразмеченным.

А наутро была контратака врага.

И я высек наутро оружием моим синюю искру из подвздошно нацеленной вражеской стали, и приподнял чуть-чуть на штыке от земли я врага моего и его одолел.

А еще... Это был Ленинград после снятия блокады. Не цветы, а сухарь протянул я любимой.

Рыженький мой сухарик...

Моя сила – пресильная!

Цветок мой, жарок-огонечек, протянутый в изможденные, бледные руки возлюбленной!

...Поздней ночью устало спускается с мостика черный, как матерь-земля, светлый наш Человек, в чьих отерпших ладонях и свадебный праздничный торт, и корявый солдатский сухарь из НЗ.

Недавно в одном уборочном репортаже встретил я строчки: «Комбайн тронулся, и в ореоле всклубившейся пыли...» Ореол и пыль здесь поставлены рядышком. Соседство несколько необычное, малоизученное, но простится, простится автору репортажа. Он искал о тебе, товарищ механизатор, высокое, доброе слово. Он найдет его, гордое, благодарное. Не крестьянская матушка-мать – сама Родина в страдный сегодняшний час склоняется к твоему изголовью:

– Вставай, сынок! Заря счастье кует!

А из седых отошедших веков, из дописьменных уст народа – чу!! То не голос ли самого первопахаря, Микулы того Селяниновича:

– Хлеб на стол, вот и стол – престол!

ЗВЕЗДНОЕ МЕСТО ЗЕМЛИ

Утром его в глаза и заглазно Петром Андреевичем все навеличивают. В полдень он тоже еще – Петр Андреевич. Вечером же вдруг слышишь, оповещает какая-нибудь доярка:

«Девки! Свекровка идет – блокнот несет!» «Болельщик на горизонте!» – сообщает такую же новость и скотник.

– Явится наш Гурушкин, сядет перед молоковесом и граммочку в грамм начнет его показания записывать. Блокнот заранее разграфлен: фамилия доярки, вчерашний ее суточный надой, сегодняшний. Меньше надоила – не укорит. Вздохнет только да нижнюю губу себе пососет.

Прозвали его за эти подсчеты «свекровкой».

Поначалу такое «свекровкино поддежурство» смешило доярок: «Чего сидит, чего высидит! Хоть гармошку бы, что ли, принес...». Поначалу смешило, а потом потихонечку злиться начали, и тоже эти же самые граммы подсчитывать.

Все реже и реже уходила наша «свекровка» в расстроенных чувствах. Все чаще и чаще – взвеселенная. И странное дело: «свекровкино» настроение передавалось «невесткам». Они или хмурились, или, согласно надоям, пели, дурачились, озоровали...

Рассказ этот записывался мною в 1967 году. Зоотехник Вознесенской фермы Валентина Тихоновна Иренкова продолжала:

– В тот год надоили мы по 3759 килограммов молока на среднефуражную голову.

«Округли, Петр Андреевич! – просили доярки. – Пусть шестьдесят будет. Из дома тот килограмм донесем».

«А это видели!» – расстелил Гурушкин вырезку из областной газеты.