Григорий Ряжский - Устрица Страница 8

— Ты что, о благотворительности? — Маша продолжала смотреть на несущуюся на них дорогу, прямо перед собой.

— Благотворительности, говоришь? — Он снова задумчиво почесал у виска. — Не совсем. Хотя, как посмотреть… В общем, можно сделать деньги. Большие. Ну, если захотеть, то и на благотворительность тоже останется, хотя лучше это сюда не мешать. — Машка вздрогнула и напряглась. Отец Николай продолжал: — Понимаешь, они готовы квартиры свои церкви завещать, на нужды прихода как бы. — Он улыбнулся. — В полном соответствии со специальным курсом лекций, в смысле проповедей. А церкви, как ты понимаешь, это мне, значит. Но я не хочу, честно говоря, это делать впрямую, нужно через кого-нибудь, очень доверенного, кто упадет в долю и все оформление на себя возьмет, в юридическом аспекте. Но и не подставит, естественно. Я думаю, Устрица, ты — лучший вариант. Помнишь, как в Писании сказано: «Нет встреч случайных: или Бог посылает нам нужного человека, или мы посылаемся кому-то Богом, неведомо для нас»?

Справа, со стороны Очаково, на проспект выполз панелевоз и подымил в сторону Теплого Стана, заняв перед «Корветтом» полторы полосы.

— Сейчас я тебе один документ покажу… — Николай поднял дипломат и положил его на колени…

В этот момент панелевоз выпустил огромное облако сизого дыма, и одновременно с этим раздались два замочных щелчка, хлестких, очень громких и с металлическим привкусом. Сизый дым панелевоза резко потемнел и стал совершенно черным. Вокруг стало темно и очень больно, невыносимо больно. Запахло соком свежевыжатого лимона. Жан-Люк давил и давил лимон на целое блюдо с устрицами. Сок, почти прозрачный, с лимонными прожилками, тонкой струйкой стекал на кубики льда, лед плавился и шипел, а Жан-Люк все давил и давил, и сок все не кончался и не кончался… Жан-Люк обернулся и посмотрел на хохочущую Лерку. Она сидела рядом на плюшевой подушке, окантованной толстым серебряным шнуром, и радостно подпрыгивая на ней, каждый раз выкрикивала сквозь смех:

— Младшенькому? Да ни в жизнь! Себе оставлю, на память, да, Левчик?

Лева угрюмо кивнул головой и ответил:

— Остреа Острейде Ойстрс. Каждому свое!

— А нам чужого и не надо, — надулась Валентина Рахметовна. — Нам своего девать некуда. У нас, Вайлей, все всегда на своих местах и вовремя.

В этот момент бухнули напольные часы в гостиной.

— Ну вот, видите, я же говорила… — Она протянула руку и взяла устричную открывалку. — Могу я вас попросить? — Мачеха вежливо тронула Бьерна за рукав и указала на пачку индийского чая со слоном. — Это необходимо открыть и заварить.

— Мне без всего, — сказал Ларс Бентелиус на прекрасном русском. — И если можно, покрепче…

— А мы сейчас не будем, — синхронно произнесли Митька Раушенбах с Вадькой Егиазаряном. — Мы его лучше потом, с устрицами, вместе с Устрицей.

— Потому, что все они — ХУЙ! — обиделся Бенькт, младший Бьернов партнер. — Все до единого. — И посмотрел на Вадьку с Митькой.

Даша строго посмотрела на всех и сказала:

— Пожалуйста, потише, ребята, а то может нехорошо получиться…

— Вот именно, — насмешливо подхватил Дмитрий Георгиевич. — Давно пора. — Он стоял со скрещенными на груди руками в проеме двойных зеркальных дверей в камзоле церемониймейстера. — Впрочем, как изволите…

Фалалеев, который все это время неслышно просидел в углу на рояльном стуле-вертушке, так же, ни слова не говоря, медленно повернулся вокруг своей оси и посмотрел назад. Все, не сговариваясь, повернулись назад, к раздевалке. И Машка тоже повернула голову и… засекла его спину, уловив быстрое движение руки, и успела в этот же самый момент прошмыгнуть за старый фанерный щит, служивший уличной доской объявлений, который вытаскивали два раза в год на школьный двор для подведения итогов между классами по результату сбора макулатуры. Мальчик переложил добычу в карман, развернулся лицом к Машке и тенью выскользнул из раздевалки.

Это же новенький, Коля… Объедков… — удивилась она, продолжая видеть перед собой русоволосый призрак вежливого мальчика с голубыми глазами. — Значит, и он тоже…

…В этот миг стальная удавка разошлась, боль схлынула, стало совсем светло, и она посмотрела по сторонам. Николай опустил дипломат между коленей и протянул бумагу Машке:

— Взгляни, образец заявления…

— Ты… — Машка смотрела на Кольку, голубоглазого вежливого подростка в заношенной школьной форме, протягивающего ей бумажный лист, и не видела больше ничего вокруг. — Это ты был там… В раздевалке… Тогда… И всегда… — Лицо у мальчика начало вытягиваться…

Зажегся красный свет, и панелевоз, не успев проскочить перекресток, ударил по тормозам.

— Ты! Ты! Ты! — заорала Машка и со всей силы нажала на акселератор. «Корветт» взревел и всеми тремя с половиной сотнями диких лошадей, обезумевших, ярко-красного металлика, ринулся на панелевоз…

Панихида отходила… Отец Николай, голубоглазый священник, приглашенный на отпевание в храм Феодора Стратилата, что на Архангельском, завершал слово. На лбу его, с правого края, чуть выше виска, был приклеен аккуратный пластырь, совсем небольшой кусочек, так незаметно, что совершенно не отвлекал его от службы:

— Зрелище смерти всегда поучительно… Какая бы она ни была, она всегда — чудо и таинство. Наша мысль, а если это близкий человек, — отец Николай перекрестился и поглядел на гроб с Машкиным телом, — то наша любовь вместе с умирающим как будто переступает через эту грань, заглядывает в иной мир и удостоверяется в его существовании…

Затем священник деликатно посмотрел на часы, те самые, как у Бьерна, и тихо сказал:

— Панихида окончена. Дорогие родные и близкие! Сейчас вы можете в последний раз попрощаться с усопшей. После этого тело будет отправлено к месту захоронения.

Он первым подошел к мертвой Устрице, поцеловал ее в лоб и перекрестил воздух над краснодеревянным гробом. Затем он приблизился к Бьерну, молча посмотрел в опухшие за стеклянной оправой глаза, пожал ему руку и отошел в сторону, зацепив по пути за руку рыдающую Леру. Он отвел ее в сторону, в угол храма, и взял за плечи:

— Девочка моя. Горе наше с тобой огромно, и если б не твоя подушка, оно бы было еще больше… — Он поцеловал ее в лоб. — Послушай меня теперь… — Лерка подняла на него глаза… — Маша перед смертью собиралась, да не успела тебе сказать. О деле… О нашем общем деле… Твой опыт… Теперь это ляжет на тебя, она так хотела… тебе помочь. Сюрприз готовила… — Он не снимал рук с Леркиных плеч. — Но это после… После… Считай, это ее завещание… Устрицы…

— Конечно, Коленька… Все, что надо… Для нее и тебя… — Она повернулась и медленно пошла в сторону гроба — попрощаться в последний раз с Машкой до ее могилы в неизвестной земле.

К отцу Николаю подскочила шустрая старушка, из храмовых придурковатых приживалок, и мелко кланяясь, шепеляво пробормотала:

— Благослови, батюшка… — Тут же, не дожидаясь ответа, затянула по дурному из Символа Веры: — Ч-а-а-а-ю воскресения м-е-е-ртвых…

Отец Николай машинально перекрестил бабку, протянул ей руку для поцелуя и подумал:

«Действительно… Чаю бы надо купить. Индийского. Чай-то весь вышел…»