Орхан Памук - Мои странные мысли Страница 81

В часы затишья, по вечерам, когда не было посетителей, Мевлют скучал. А в городе он никогда не скучал, разнося бузу ночью, даже на самых пустынных улицах, где никто не открывал окон и ничего не покупал. Походы по улицам наполняли его воображение силой и напоминали ему о существовании в мире иного бытия, скрытого за стенами мечетей, в обваливающихся деревянных особняках и на кладбищах.

«Праведный путь» напечатал рисунок такого мира, именно такого, какой существовал в голове Мевлюта. Рисунок иллюстрировал серию статей под названием «Иной мир». Сидя поздно вечером один в магазине, Мевлют доставал газету, в которой было написано про «Свояки», и открывал ее на странице с этим рисунком, на котором было изображено старое забытое кладбище.

Почему эти могильные камни покосились? Почему они все разные, а некоторые из них склонились в печали? Почему от старых кипарисов Мевлюту всегда делалось так хорошо на душе?

2. В маленьком магазине с двумя женщинами

Другие счетчики и другие семьи

Райиха. Самиха все так же красива. По утрам некоторые бесстыжие мужчины пытаются потрогать ее за пальцы, когда она дает им сдачу. Поэтому мы начали класть деньги на стеклянный прилавок, вместо того чтобы давать прямо в руки. Я сама обычно подаю айран или бузу и стою за прилавком, но, когда я сижу за кассой, никто не обращает на меня внимания. Может пройти все утро без единого посетителя. Иногда заходит пожилая дама, которая садится как можно ближе к электрообогревателю и просит чая. Так мы начали подавать и чай тоже. Еще одно время к нам заходила одна очень симпатичная женщина, которая ходила каждый день по магазинам в Бейоглу.

– Вы сестры, не правда ли? – спрашивала она, улыбаясь нам. – Вы так похожи. Ну-ка, скажите мне, у которой хороший муж, а у которой плохой?

Еще рано по утрам заходит этот грубиян с лицом уголовника, который не выпускает из рук сигарету, спрашивает бузу и, выпив три стакана, глазеет на Самиху, приговаривая: «А что, в бузе есть алкоголь или почему тогда у меня кружится голова?»

Иногда Самиха бросала все и говорила: «Я ушла, ты последи за той женщиной за столом и прибери пустые стаканы, ладно?» Как будто она владелица заведения, а я просто официантка… Понимает ли она, что пытается разговаривать как те богатые женщины, в домах которых она прибиралась? Иногда я хожу к ним домой в квартал Фирюз-Ага, где Ферхат всякий раз «вот только что вышел». «Пойдем в кино, Райиха», – говорит Самиха. Иногда мы смотрим телевизор. Иногда она сидит за своим новым туалетным столиком и красится.

– Давай подкрасься немного сама, – говорит она, смеясь надо мной. – Не беспокойся, я не скажу Мевлюту.

Что она хочет этим сказать? Я так обижалась на нее, так ревновала, так плакала.

Сулейман. Однажды вечером я шел по улице Имама Аднана, и один магазин привлек мое внимание. Когда я присмотрелся, то не мог поверить своим глазам.

Бывали дни, когда Ферхат приходил вечером в магазин подвыпившим.

– Крутой мы были командой, а? – говорил он Мевлюту. – Сколько плакатов развесили, сколько битв выстояли!

Мевлют предпочитал вспоминать время, когда они продавали «Кысмет», а не политические баталии, коим был свидетелем. И все равно легче быть персонажем юношеских воспоминаний своего друга, которые тот уже почитал как легенду, чем выслушивать обвинения в голосовании за исламистов, так что Мевлют теперь не одергивал Ферхата.

Они могли провести часы за болтовней про исламистов, которые уезжали на войну в Боснию, рассуждать о женщине премьер-министре Тансу Чиллер или о бомбе, которая рванула рядом с рождественской елкой в кондитерской отеля Мармара (полиция обвинила исламистов в тот же день, а курдов на следующий). Иногда даже в вечерние часы у них по полчаса не было клиентов, и Ферхат с Мевлютом развлекали себя долгими рассуждениями на темы, о которых оба ничего не знали, – говорят ли дикторы по телевизору в прямом эфире, или они тоже, как многие певцы, выступают «под фанеру»? Была ли полиция, атаковавшая протестующих на площади Таксим, вооружена настоящими пистолетами или только муляжами, для вида?

Мевлют поместил в рамочку статью про их магазин и повесил ее на стену. Он мечтал украсить стены помещенными в рамочки иностранными банкнотами, как в кебабной на главной улице, но, к сожалению, с самого открытия к ним не зашел еще ни один иностранный турист. Расстроился ли Ферхат, увидев статью из «Праведного пути» на стене? Не потому ли он больше не приходил так часто? Мевлют понял, что начал считать Ферхата своим хозяином; и это вызвало в нем обиду как на друга, так и на собственную мягкотелость.

Иногда Мевлют думал, не открыл ли Ферхат магазин с единственной целью – ублажить его. Мевлют говорил себе в моменты слабости: «Ферхат сделал это, потому что чувствовал вину за то, что сбежал с девушкой, на которой я хотел жениться». Но когда он злился на Ферхата, то думал: «Забудь о доброте! Ферхат теперь всего лишь капиталист. Это я подучил его, что буза – хорошее вложение».

Во время двух снежных, ветреных недель в конце января 1995 года Ферхат совсем не показывался в магазине. Когда он наконец-то зашел вечером, Мевлют сказал: «Продажи сейчас хорошо идут», но Ферхат даже не слушал его.

– Мевлют, ты знаешь, что иногда я совсем не появляюсь в магазине. Не говори Самихе об этом, если понимаешь, что я имею в виду…

– Что? Присядь на минутку, пожалуйста.

– У меня нет времени. Не говори ничего и Райихе… Сестры не могут хранить секреты друг от друга…

С этими словами Ферхат удалился.

– К вашим услугам! – крикнул Мевлют вслед.

Ферхат, у которого не было даже времени посидеть со своим старым другом, не уловил сарказма. Отец Мевлюта обычно говорил такие слова только самым богатым, самым влиятельным клиентам. Но Мевлют еще ни разу в жизни никому не сказал «К вашим услугам». Ферхат был так занят своими махинациями, мафиозными друзьями и распутством, что, вероятно, не имел времени вникать в подобные тонкости.

Вернувшись домой и увидев, как дочки посапывают во сне, а Райиха смотрит телевизор, приглушив звук, Мевлют понял истинную причину, по которой был зол на Ферхата: тот покинул свою добродетельную и красивую жену и бродил неизвестно где. Святой Наставник прав: ракы и вино к добру не приводят. Стамбул был набит украинскими челночницами, африканскими мигрантами и прочими сомнительными людьми, опустошавшими карманы людей; город постепенно превращался в рассадник разврата и взяточничества, а правительство палец о палец не ударяло.

Мевлют теперь понял, почему Самиха была такой печальной даже после того, как ее муж внезапно начал зарабатывать много денег. Он следил за ней в зеркало и видел, как ей грустно.

Ферхат. Мевлют читал «Праведный путь» и, должно быть, думал, что я жестокий глупый болван, переступивший через умницу и красавицу. Но он ошибается. Я не бабник.

Я влюбился. Женщина, в которую я влюбился, исчезла, но я когда-нибудь найду ее здесь, в Стамбуле. Но вначале я должен рассказать вам о тех возможностях, которые открылись перед инспекторами счетчиков вроде меня, после того как электросети были приватизированы, чтобы вы могли лучше понять мою любовную историю и выбор, который я сделал.

Сулейман. Я все еще постоянно хожу на Бейоглу, но по работе, а не для того, чтобы заглушить выпивкой свою печаль, как раньше. Сердечная боль уже прошла. Я давно забыл эту горничную, и теперь все в порядке. На самом деле я наслаждаюсь любовью со зрелой женщиной – артисткой и певицей.

Ферхат. Когда сбор счетов за электроэнергию был приватизирован, я никогда не преследовал бедняков, делавших незаконные соединения в обход счетчика. Вместо этого я следил за бессовестными богачами. Так что я держался подальше от кварталов гедже-конду и дальних заброшенных районов, где, сидя на одном хлебе и воде, безработные мужчины жались под одним одеялом со своими женами и тремя голодными детьми и люди должны были или украсть немного энергии для своего единственного электрообогревателя, согревавшего им дом и жизнь, или замерзнуть насмерть зимними ночами.

Но когда я находил людей, живших в восьмикомнатных домах прямо на Босфоре, с горничными, поварами, водителями, но все равно не плативших за свет, я отрубал им электричество. Однажды в квартире одного старинного дома, которому было лет восемьдесят и в котором когда-то жили богатые греки, я нашел человека, собравшего в нескольких комнатах шестьдесят девочек из бедных семей: девчонки пришивали там молнии на платья и куртки от зари до зари. Когда я поймал этого барыгу на воровстве электричества, я был безжалостен. Я проверял духовки в дорогом ресторане, из которого был виден весь город; ткацкие станки текстильного барона, который экспортировал рекордное количество тканей для штор; строительные краны одного подрядчика-лаза с Черного моря, который похвалялся, что он так далеко ушел от своей деревни, что теперь строит четырнадцатиэтажные здания; и, когда я уличал их в воровстве электричества, я не колебался. Я отключал им свет, я забирал их деньги. В электрокомпании «Семь Холмов Электрик» было много молодых идеалистов вроде меня, готовых наказывать богатых и щадить бедняков. Я многому научился у них.