Дэвид Стори - Сэвилл Страница 82

— По-твоему, в этом заключена божественная цель или мы — муравьи, функционирующие механически, ползающие по изъеденному эрозией камню? — Не дожидаясь ответа, он посмотрел вверх, туда, где за круглым озерком плоский, вытянутый треугольник вершины терялся в клубящемся тумане. Гэннен, в башмаках с шипами и бриджах, с палкой в руке и маленьким рюкзаком за спиной, оглянулся и сказал:

— Кажется, я слышу голос скептика?

Мальчики, поднимавшиеся впереди, обернулись.

— Вы так оцениваете открывающийся внизу вид, Стэффорд?

— Просто, сэр, он навел меня на некоторые размышления, — сказал Стэффорд.

— Я не возьму на себя смелость приписывать чему-нибудь божественную цель, тем более сейчас, взирая на море хитрых физиономий ниже по тропе, — сказал Гэннен. — И все же, взирая на пейзаж вокруг, даже я, историк, хорошо знакомый со всеми самыми темными сторонами человеческой натуры, испытываю подъем духа, радостное упоение и чуть ли не готов усмотреть в этом нечто неземное. Ведь все мы, как может сказать нам мистер Макриди, биолог, — конечный результат эволюции, длившейся несколько миллионов лет, и, стоя лишь на пороге существования человека, кто может решить, какое значение вложено в человеческую жизнь? В грядущие годы человечество, возможно, протянет свои щупальца к Луне, за пределы солнечной системы, а то и к другим галактикам. Мы с вами стоим сейчас перед вершиной горы, и кому дано предугадать, где будет стоять человек, например, через тысячу лет? Бог, Стэффорд, как мог бы сказать философ, есть состояние непрерывного становления, а мы, как могли бы сказать психологи, суть элементы его сознания.

Стэффорд улыбнулся. Он поглядел мимо Гэннена и мальчиков, растянувшихся по тропе туда, где по склону к ним поднимался маленький седой Хепуорт со второй, отставшей группой.

— Стэффорду, разумеется, ни философы, ни психологи не нужны, — сказал Гэннен. — Он принадлежит к современной школе, к скептикам, которые видят в человечестве случайный плод биологического детерминизма. Муравьев, ползающих по изъеденному эрозией камню, если я правильно его цитирую. Хопкинсу, конечно, все равно, что мы такое, как и Уокеру — лишь бы ему елико возможно скорее добраться до удобного сиденья и погреться у огня.

Макриди достал из рюкзака небольшую фляжку и приложился к ней. Он откинул голову, закрыл глаза, а потом, сунув фляжку обратно, с тупым недоумением уставился на вздымающийся перед ним пик.

В пансионат они вернулись совсем уже вечером. Шел дождь. В дверях стоял Плэтт с ребятами, которые не ходили на гору. Едва увидев Гэннена, он замахал рукой и закричал:

— Мы уже собрались идти вас разыскивать.

— Самое обычное восхождение, Плэтт, — сказал Гэннен, сбрасывая рюкзак и обводя взглядом измученных мальчиков. — Если не считать момента, когда мы чуть не посыпались в пропасть, день, можно утверждать, прошел без происшествий. Хотя, — добавил он, — нам пришлось просить Стэффорда, чтобы он призвал на нас благословение божье. Дело в том, что, спустившись с вершины — с которой, кстати, мы ровно ничего не увидели. — Мак и я было заблудились. Если бы солнце, механически функционируя, как мог бы выразиться Стэффорд, не выглянуло на минуту из-за туч, мы бы еще долго не вернулись.

Позже, когда горячий пар заполнил коридоры, Стэффорд, обмотанный полотенцем, багровый после ванны, вошел в их комнату и сказал:

— Раньше я как-то не замечал, что Гэннен сентиментален. Пожалуй, я брошу историю: теперь уж ни одному его слову верить нельзя. — Он улегся на кровать, нащупал сигареты в кармане куртки и добавил: — Нет, правда, с таким преподавателем какой у меня шанс получить университетскую стипендию?

Отец с помощью Ригена все-таки устроился на шахту в поселке. Однако ни к чему хорошему это не привело. Теперь, работая рядом с соседями и знакомыми, он терялся, чувствовал себя незащищенным. Он был назначен штейгером и во время смены отвечал за весь забой, но получал теперь меньше, чем прежде, когда подрабатывал сверхурочно, и даже меньше, чем простые шахтеры в его смене. Домой он возвращался куда более измученным, хотя ему уже не нужно было после конца работы проезжать шесть миль. Он задремывал в кухне, уронив голову на спинку кресла, бессильно раскинув руки. Вокруг глаз еще чернела угольная пыль, рот был открыт, он постанывал во сне. Мать боялась его потревожить: Стивен и Ричард ходили в доме на цыпочках, и стоило им стукнуть или скрипнуть чем-нибудь, как она расстроенно шикала на них.

На доме эта перемена тоже сказалась к худшему. Словно каждый день в него вносилась частица шахты — ее пыль, ее мгла, ее чернота заполняли комнаты, и осью всему служила скорченная, обессиленная фигура отца, а мать, братья и он сам опасливо двигались вокруг, буквально отчужденные друг от друга. Тишину нарушало только шиканье матери, усталое дыхание отца, переходившее в храп, и боязливый шепот братьев: испуганно раскрыв глаза, они неслышно шли к лестнице или выскальзывали за дверь, и тут же со двора доносились их голоса, полные облегчения.

— Да мне-то что, чего он там думал? — сказал отец, когда в конце года они обсуждали, сдавать ли ему на университетскую стипендию. — Но если он думает о колледже, так ведь ему надо проучиться лишний год.

— В колледж он может поступить в будущем году, — сказала мать. — Чтобы выйти учителем. Еще год ему надо учиться, если он будет поступать в университет, — добавила она.

— Пусть так выбирает, чтобы побыстрее начать работать, — сказал отец. — Только, конечно, не в шахте.

Как-то вечером Гэннен приехал поговорить с родителями. Колин высчитал, когда примерно он доберется до поселка, и предложил пойти встретить его на автобусной остановке, но отец воспротивился:

— Мы ж не принца какого ждем. Сам дойдет, как все прочие.

— Какие прочие? — сказала мать. — Если бы нас почаще люди навещали, хоть порядку было бы больше.

— Порядку? А чем тебе тут не порядок? — сказал отец, обводя взглядом голые половицы, кресла с торчащими пружинами, вылинявшую скатерть на столе, закопченные стены. — Он ведь не инспектировать нас придет, а дать совет.

Но когда Гэннен пришел, дверь ему открыла мать, а отец стоял на кухне, наклонив голову, выжидая, чтобы его позвали, и только потом пошел в нижнюю комнату, куда мать пригласила Гэннена. Комната выглядела даже более убогой, чем кухня, там было холодно и дуло. Через несколько минут Гэннен сам предложил им перейти на кухню.

— Давайте лучше посидим в столовой, — сказал он, и это тактичное определение успокоило мать: она быстро вышла в коридор и широко распахнула дверь.

— Ну зачем, пускай остаются, — сказал Гэннен, когда она погнала Стивена и Ричарда из кухни назад в комнату.

Гэннен грузно опустился в кресло, его руки легли на торчащие пружины, и казалось, будто его крупное тело схвачено капканом.

— А я не знал, что тут подрастают еще два Сэвилла, — сказал он. — Свежее пополнение для первой команды, — добавил он и поглядел на Колина.

— Чего-чего, а силенки у них хватает, — сказал отец, севший на стул у стола. Лицо у него раскраснелось.

Мать собрала чай. Однако только час спустя, когда Гэннен уже начал прощаться, отец наконец сказал:

— Ну, так что же, мистер Гэннен? Как вы считаете?

— Я считаю, что Колину следует поступить в университет, — сказал учитель. Он стоял на пороге парадной двери и смотрел назад, в освещенный коридор.

— Угу, — сказал отец неопределенно, словно учителя вовсе здесь не было, а он прислушивался к голосу, доносящемуся из другой комнаты.

— Если я как-то могу помочь, — сказал Гэннен, — дайте мне знать. — Он шагнул назад в коридор и пожал руку матери, а потом отцу.

— Я провожу вас до остановки, если хотите. Я покажу ему дорогу, — добавил Колин, обращаясь к отцу.

— Если нетрудно, — сказал Гэннен, который остановился на крыльце, видимо довольный, что пойдет не один. — Я ведь далеко не сразу нашел ваш дом, — добавил он.

Уже стемнело. Над шахтой висела желтая луна, и на фоне облачной гряды вырисовывалась вершина террикона. Некоторое время они шли молча. Улицу затягивал легкий туман. Их шаги звонко отдавались между домами.

— По-вашему, они согласятся? — сказал Гэннен.

— Не знаю, — сказал он. — Представления не имею.

— Конечно, я отдаю себе отчет, с какими это связано трудностями, — сказал учитель, словно уже не сомневался, что потерпел неудачу. — Уже то, что они довели вас до шестого класса, большая их заслуга, — добавил он.

Свет фонарей падал на укутанные фигуры встречных.

— Кем вы хотели бы стать в идеале? — спросил учитель.

— Не знаю, — сказал он и добавил: — Поэтом.

Гэннен улыбнулся. И посмотрел на него.

— А вы пишете стихи?

— Немного.

— Но все-таки.

— Очень мало.