Владимир Соколовский - Уникум Потеряева Страница 84

— А я тебя вижу! — засмеялась Танька. — У меня глаз кошачий.

— Танька, — сказал он. — Как получилось-то, Танька? Как получилось-то?

— Да вот так… Долгий, короче, разговор! — плаксиво вскрикнула она. — Мне мимо него никак было не пройти. Сам не видишь, что ли? Так и получилось.

— Э-э-э… — Пашка хотел отдернуться, побежать; лишь на мгновение он замешкался, — и его хватило, чтобы Танька положила его руку на свою голую грудь. Он ощутил мягкую гладкую кожу, нежный сосок. «Ну иди, иди…» — шептала она. Скрипела древняя койка, воняла лопотина, постланная вместо матраца. Щелкало, полыхало в мозгу, девка искала губы, — он мотал головою, уворачиваясь. Тьма теперь не давила сверху, она шла изнутри, — и, едва прорвалась, схлынула — Пашка с жалобным, детским воем сполз с койки и лег, прижавшись лбом к теплой щербатой доске. Танька склонилась, тронула голову: «Ну, как тебе?..». Он встал, молча оделся.

На крыльце Гунявый курил сигаретку.

— Кайфанул, дембелек? — крикнул он вдогонку. — А бражку пить? Вот ведь народ: ни спасиба, ни до свиданья! Г-гляди, чекист! У меня тоже душа есть. Да помни, кто тут хозяин! Проспишься — приходи!

Не дойдя до дому, Пашка свернул на берег речки. Там внизу, метрах в пяти, катилась по галькам Подкаменка. Он сел, свесив с обрывчика ноги, рванул пучок сухой уже, несмотря на раннее лето, травы, размял в ладони, понюхал. Терпкий дух когда-то бродившего внутри сока, сладкого тлена… Пашка лег навзничь, раскинул руки, прислушался к водяному говору.

Стратилат — грозами богат.

А какая спокойная ночь.

— Убью. — Сказал он. — Все равно убью.

Тотчас словно некто разжег за горизонтом гигантскую зажигалку; урчащий гром пролетел над тихой землею.

Возле уха послышался писк, — и проворная лапка царапнула его по щеке. Пашка сгреб котенка, легко стукнул по спинке:

— Буско! Ты что, Буско? Откуда ты, зверь? Ну, сиди тихонько!

Котенок вырывался, немощно сипел. Шмаков спустил его на траву.

— Обидели нас, зверь.

Он встал, зацепив рукою котенка, посадил его на плечо. Поднял голову. Баба Шура гадала когда-то на звезду Полынь — а теперь кто погадает?

От избы слышались голоса: это мать провожала дядю Юру. Вот он пошел прочь, кашляя и отдуваясь. А мамка села на лавочку, устало потянулась, запела тихо и тоненько:

— С каким восторгом я встречаюТвои прелестные глаза-а…Но слишком часто за-амечаю:Они не смо-отрят на меня…

А звезды, что взошли с вечера над полями, укатили уже далеко, в другие страны. Уходила и стоявшая над трубою шмаковского дома. Она меркла, меркла, бледнея.

ТРИДЦАТЬ СЕМЬ КОМПОНЕНТОВ ДУХОВНОГО ПРОСВЕТЛЕНИЯ

Капала вода. Антон Борисович Афигнатов, сидя на войлочной подстилке, гладил змею по чешуйчатой коже и приговаривал: «Муни, Муни…». Питонка дрожала, тихо шипела: в пещере было холодновато. Лизоля держала в руке большую свечу; отблески огня чудно ложились на стены.

— Нет Муни! — пискливо вскрикивал карлик Отетя, стуча в пол ножками, окутанными шкурками грызунов. — Ука! Ука!

— У-Ука, Ука… — Гуру почесал змею там, где кончался плоский череп. — Пускай будет Ука… Куда же делся твой хозяин, глупая рептилия?

Крупная дрожь сотрясла змеиное тело. Она подняла голову, положила ее на плечо Афигнатова, и застрекотала язычком по щеке.

— Умер, да… И сам сжег себя, и разлетелся прахом по чужой земле. Но почему он не доверился мне? Я исполнил бы все его заветы. Хотя… разве мог он, обладатель наивысшего знания, париниспанна, делиться им с ничтожным глупцом, только приступившим к познанию Восьмеричного пути!.. Горе, горе! Уйдите все, оставьте меня! Я буду скорбить о своем Учителе.

Неторопливо, тягуче уползла питонка; за нею упрыгал карлик. Антон Борисович принял сложную йогическую позу, установил ритмическое дыхание — пранаяму, приготовился к достижению степени крайнего сосредоточения, дхараны…

— Антон Борисыч! — раздался вдруг в пещере мелодичный голосок Лизоли. — А мы здесь с вами смотримся, ну прям как Том Сойер с Бекки Тэтчер! Верно ведь?

Вмиг ушло, словно искра в землю, великолепное состояние, предшествующее экстазу. Руки опустились бессильно на колени, голова поникла. Заколотилась грешная мысль об убийстве, однако он отогнал ее. Коварный разум тут же подсказал иной путь обретения свободы, тоже очень простой: самоубийство — и он был отринут, как грязное деяние, недостойное искателя Великого Просвещения. Он очистил сознание до полной пустоты, и снова испугался, ибо «тот, кто с пустым сознанием сидит в медитации, легко может обрести привязанность к безразличной пустотности». И услыхал вновь из-за спины:

— Вам нравится, как я оделась? Обратили внимание на косынку? Я с утра все думала: надеть зеленый фон или бордовый? А потом решила: надену сиреневый, будь что будет! А кофточка? Ну же, Антон Борисович!

— Э… что вы имеете в виду? — слабо произнес он. — Платье? Согласно Учению, «платье является доказательством Дхармы, а Дхарма — это учение, подтверждаемое фактом обладания платьем. И Дхарма, и платье передаются друг через друга. Не существует иной передачи. Без платья Дхарма не может распространиться, а без Дхармы невозможно обрести платье.

Следуя такому пути просветленного знания, можно вступить в космическое тело Будды, или дхармакая, и обрести истинное освобождение». Поняли?

— Ага, — сказала Лизоля. — Чего тут не понять? Но я вам вот что скажу, Учитель. Так тяжело я сюда добиралась! Доходило до того, что один негодяй меня чуть не изнасиловал. В железных башмаках, сквозь дремучие леса готова была идти, через огненные реки плыть. И вот, явилась… Разве же я таких слов от вас сейчас жду?..

— О Будда! — голос Афигнатова был тих и печален. — Словами великого Шарипутры взываю к Тебе: «Я имею такую веру в Возвышенного, равной которой, я полагаю, никогда не было и не будет!..».

ВСЕЯ РУСИ, ВЕЛИКИЯ И МАЛЫЯ

Валичка Постников и Мелита Набуркина гуляли по окрестным полям и лесам. Глядели друг на друга, вздыхая, и с томлением пожимали руки. Иногда он делал значительное лицо, надувал щеки, глядел искоса:

— Ну когда же, душа моя, когда?!

— Не надо спешить, душа моя, — она била его веточкою по руке. — Куда спешить? Все хорошо в свое время, не так ли?.. До плотских радостей надо еще дозреть духовно.

«Духовно! — мучился Валичка. — Духовно! А может, завалить ее в те вон кустики — да и дело с концом?..».

Но на такой шаг все же трудно было решиться, не зная, чем он обернется: пылкими объятиями и сбивчивым шепотом, или же — придется бежать домой, быстренько собираться, и поспешать на автобус. Хоть и было в той задумке что-то такое решительное, отважное, подлинно мужское, туманящее мозг. Он и сам, если напрячься как следует, мог нечто подобное вспомнить, из чуть ли не студенческих времен: как он кого-то догонял, валил, заголял впопыхах, втыкал… Где ты, молодость?..

Нагулявшись, они шли домой, каждый при своих мыслях.

Сегодня Кузьмовну посетила гостья: она сидела за столом и хлебала кислую капусту, тяжело ворочая толстой шеей.

— Здорово, Мелитка! — хрипло каркнула она. — Здорово, етиомать!

— Здравствуйте, тета Маша, — сдержанно сказала Набуркина. — А вот ругаться совсем необязательно.

— Ну, етиомать, извини. Как это сказать… Ах, buеnissimа![23] Гляди, mi guеridо, quе hеmbrа![24]

— Нот андерстенд, — молвил Постников. — Нихт ферштейн. Но парле.

— Ходит царь-от по Русской земле, — Португалка стригла глазами Валичку. — Ходит, родной, золотко православное. Все видит, все понимает — а помочь не может!

— Пошто? — спросила Кузьмовна.

— Пошто… Потому што чечены ищут. Ихний чеченский генерал так и сказал своим тайным бойцам: осыплю золотом с головы до ног, если привезете головы русского царя и его царицы. Царь-от, он ведь што молвил: как только, мо, приду к власти — так сразу всех черных захвосну! И все. И никаких хренов. И оне знают: ево слово твердое. Оне ведь, кроме него, больше никого на Руси не боятся: ни президента, ни правительства… Где жо он теперь, родимой, скитается?!.. Ы-ы-ы…

— Ты не плачь, тета Маша, — сказала Мелита. — Ну ходит, допустим, где-то царь… ну и что? Земля ведь большая. Может быть, не так уж и плохо ему живется.

— Дак ведь не в том дело! — вскричала гостья, оборвав рыдания. — Опасно жить-то ему, вот што! Ведь нынче куда ни глянь — везде черные. Увидишь — и сердце заходится: а вдруг это генераловы бойцы, царскую голову ищут? Што вот у нас в Потеряевке эти трое черных следят? Которы у Крячкина-то живут? Тоже, поди-ко, царя ищут?

Тут имелись в виду, конечно, Клыч, Богдан и Фаркопов, во внешности которого проглядывало нечто армянское.