Млечный путь - Меретуков Вионор Страница 85

Я тебя подставляла, что было, то было. Я играла с тобой. Женщинам верить нельзя, заруби себе на носу! Я без этих смешных и в то же время иезуитских штучек не могу. Так было с картиной Сурбарана. И много раз позже. Я это делала, как высказывался один из персонажей Ильфа и Петрова, не в интересах правды, а в интересах истины. Да, подставляла. Но я же тебя и оберегала. Но ты как был самовлюбленным чурбаном, так им и остался. Ты не понимал, что чья-то дружеская рука постоянно тебя направляет и поддерживает. Я проводила тебя по узенькой дорожке между опасностями, соблазнами, большими деньгами, любовными интрижками, убийствами и прочими прелестями. Я прекрасно разбиралась в кружевах, которые плели Корытников, Фокин, Геворкян и другие, о которых тебе знать не надо. У меня, как ты знаешь, связи и знакомства на всех этажах, от самых высоких до самых низких. Не скрою, были, были издержки, и я не без греха. Были, так сказать, допустимые и недопустимые потери. Что-то шло не по плану. Погибла красавица Тамара Владимировна… Мне ее было очень жаль. Да и тебе наверняка тоже. Но, слава богу, не ты отрезал голову моему племянничку. А, наверно, мог. Если бы это произошло, ты превратился бы в примитивного убийцу. Правда, Геворкяна ты все-таки укокошил. Но в данном случае он сам напрашивался на смерть. Такое, значит, выпало ему счастье.

Это у авторов детективов все понятно, правильно выстроено, закономерно, логично и округло. Жизнь не такая, она далека от выдуманных идеалов, она хаотична, безалаберна и угловата. Жизнь — та же Женщина: главное ее свойство — это непоследовательность, кроме того, она неожиданна и непредсказуема. Миллионы стрелочек-причин влияют на принятие решений. Эти миллионы причин, как внешних, так и внутренних, каждую секунду меняют картину мира. Мы как-то над этим не задумываемся. А это аксиома.

Я довольна проделанной работой. Я сумела на практике доказать самой себе, что, несмотря на трудности, жизнь при большом желании и большом старании можно сконструировать под себя — то есть так, как тебе хочется. Было бы везение. А везет, как известно, тому, кто хочет, чтобы ему повезло. Ты спросишь, зачем я все это делала? Ах, как это занимательно! Жизнь — это возможность эксперимента. Господь вручил тебе жизнь: бери, распоряжайся! Большинство людей даже не подозревают, что право экспериментировать дано каждому, и дано только один раз — ведь жизнь одна, другой не будет. Большинство людей проживают свои жизни, не испытывая судьбу на вшивость. Живут как бог на душу положит. Не экспериментируют. Я же экспериментировала. Мне не все удавалось, но я довольна. Если бы я этим не занялась, кусала бы себе свои костлявые локти. Страшно умирать, Илюша, знал бы ты! Одно дело отгонять мысли о смерти, другое — осознать и принять это. Умру я, и куда денется огромное здание под названием моя жизнь? Провалятся под землю и исчезнут бесследно годы, когда любила я и когда любили меня? Куда подеваются воспоминания о ночах без сна, о мыслях, о которых знаю только я одна? Прощай, друг мой! Оказалось, что в девяносто жить хочется не меньше, чем когда тебе двадцать. Ах, как страшно…»

Феноменальная старушенция, что и говорить.

Жизнь приучила меня сомневаться во всем. Думаю, в предсмертном письме Бутыльской далеко не все правда. Ей хотелось так думать, ей хотелось думать, что она ловко управляет людьми и искусственно создает жизненные ситуации. Но так ли это?

Я лежал на кровати, рядом по-детски посапывала моя будущая жена. Что ждало нас?.. Впереди была жизнь, которую, сколь бы мучительна и прекрасна они ни была, мне предстояло оттрубить от первого звонка до последнего. Надеюсь, последний прозвенит не скоро. Жизнь шла полосами. Вернее, волнами. Грязная волна накрывала кристально-чистую, потом новая, чистая, смывала грязь, потом опять — грязная, и так без конца.

Мир людей всегда был полон загадок. Письмо Бутыльской мало что прояснило. Даже, скорее, прибавило вопросов. В которых мне было лень разбираться. Но кое в чем все же разобраться стоило. Например, в том, что касалось осведомленности Бутыльской «о кружевах, которые плели Корытников, Фокин, Геворкян и кто-то еще», кто оставался, так сказать, за кадром. Это наводило на мысль, что за всеми моими приятелями и неприятелями стоят силы, действия и намерения которых мне никогда не предугадать и не предотвратить. Она на это, говоря об «этажах», прямо мне указала. Я по-прежнему оставался пешкой. И с этим мне предстояло жить.

Глава 53

Я сею смерть. Сам того не желая, выкашиваю всех, с кем меня сводит судьба. Умерла Рита. Вот уж не ожидал, что эта полная жизни девушка, у которой на уме были только развлечения и удовольствия, закончит свои дни в столь молодом возрасте. Умерла она при родах. Такая редкость в наши дни! И такая вопиющая несправедливость.

— Сапега, ты так и не выполнил своего обещания, — сказала она мне за неделю до родов. Она сидела в кресле на открытой веранде лицом к городу, который тонул в жарком августовском мареве. Я стоял рядом и курил. Мы опять жили в моем доме на берегу красивой реки.

— Какое еще обещание? — переспросил я. Рита выглядела прекрасно. Огромный живот ее не портил.

— Поцелуй меня.

— От тебя пахнет свежим ветром, — сказал я. — Так какое обещание?..

— Когда-то ты обещал мне бушующий океан.

— Вот родишь, будет тебе океан.

— Сапега, я боюсь.

И тут она разрыдалась. Я с трудом ее успокоил. Я вытирал ладонями ее лицо, мокрое от слез.

Потом она плакала не раз. Я слышал, как по ночам она зажимала себе рот руками, боясь разбудить меня.

Ребенок выжил. И я остался с этим ребенком, как говорится, на руках. Сначала я растерялся. Прижимая мальчика к груди, орущего, плачущего, мокрого, я не чувствовал себя его отцом. Ребенок был теплый, мне показалось, что я прижимаю к груди щенка. И тут ребенок затих. Он сделал какое-то едва уловимое движение. Это решило все. И навсегда.

На столе лежало колечко с зеленым камнем. Сын да это колечко — вот все, что осталось от Риты. Я был ее любовником. Не первым, не десятым и даже не двадцатым. Но — последним. Было чем гордиться. А она так и не увидела бушующего океана.

Глава 54

Прошло пять лет.

В Мушероновку я поехал с сыном. Приехали утром, стояла ранняя осень, и солнце еще грело по-летнему. Задержались на платформе, провожая глазами уходящую электричку. Когда-то я любил поезда. Пусть и Илюша полюбит. Я взял его за руку. Вышли на привокзальную площадь. Над площадью клубилась розовая пыль. Притормозили у магазина, из открытой двери которого пахнуло ржаным хлебом.

Пересекли шоссе, и вот она, дубрава, знакомая с детства. Если умирать, то здесь. Или чуть дальше, у колокольни с крестом на макушке. С покоем в душе. Впрочем, покой, как и смутную грусть, облагораживающую душу, а также блаженное томление духа надо не только баюкать в себе — их требуется заслужить. Или завоевать.

А что, если самого себя приколотить к кресту? Будет ли это святотатством? Или станет религиозным подвигом? Приколотить себя к кресту… Вколачивать в себя, в свою плоть гвозди — задача, не простая даже для мазохиста. Да и без помощника с этим делом, требующим сноровки и самоотвержения, не обойтись: я правша, прибив к кресту левую руку, чем я буду вколачивать гвоздь в правую? Лбом? Наверно, лучше попросить кого-нибудь, какого-нибудь случайно подвернувшегося отзывчивого прохожего с молотком и гвоздями под мышкой, оказать мне такую услугу.

Мы брели по лесной тропке. Вокруг ни души. Отзывчивые прохожие не попадались.

Я шел и дивился. Мне казалось, что дубы стали ниже ростом, а я вырос сам, став сказочным великаном, и попал в волшебный игрушечный лес, где щебетали разноцветные птахи и прятались под деревьями мохнатые зверушки.

Мы сошли с тропинки и углубились туда, где был гуще молодой лес, состоявший из дубняка и зарослей орешника. Я выбрал место между двумя кустами, сорвал гроздь поспевающих орехов и сел на траву. Притихший Илюша сел рядом, прижался ко мне и потерся носом о мое плечо. Дышалось легко и свободно, хотелось вобрать в себя весь лесной воздух и не выпускать его из себя, пока он не пропитает голову и сердце.