Дэвид Стори - Сэвилл Страница 86

— Тут за оградой поле для гольфа, — сказала она. — Можно пойти туда.

В темноте они отыскали дорожку. За калиткой открывалось озеро мрака, замкнутое темными контурами деревьев и крутым склоном.

Когда они дошли до первого дерева, она остановилась.

— Я рада, что ты приехал, — сказала она. — По-моему, ты им понравился. Понимаешь, я в первый раз пригласила кого-то домой.

Он обнял ее за плели.

— Если хочешь, я приеду к тебе.

— Конечно, — сказал он. — Только у нас немного по-другому.

— В каком смысле?

— Беднее, — сказал он.

— А какое это имеет значение? — сказала она.

— Никакого, — сказал он и мотнул головой.

Дорожка пересекала поле для гольфа и выводила к реке. На более светлом фоне неба вырисовывался силуэт плотины. Они легли на траву.

— Я тут никогда раньше не бывала, — сказала она.

— Никогда?

— Насколько помню. Но мы ведь живем тут всего семь лет.

— А где вы прежде жили?

— В самых разных местах. Но здесь, по-моему, мы осели прочно, — добавила она.

Они лежали рядом.

Он начал называть звезды вверху. Часть неба заслонял абрис древесной кроны.

— А ты за это время еще что-нибудь написал? — спросила она.

В одном из писем он упомянул про свои стихи.

— Кое-что.

— Ты мне их покажешь?

— Не знаю. Возможно, они никуда не годятся.

— Мне они, наверное, понравятся. А если даже нет, я про это умолчу. — Она засмеялась.

— Тогда мне незачем их показывать.

— Нет, правда, я честно скажу свое впечатление.

Через некоторое время они встали. Перед этим он ненадолго завладел ее рукой и теперь снова сжал ее пальцы в своих. Они шли молча, но у калитки она сказала:

— Проводить тебя до города? Я с тем же автобусом вернусь.

— Нет, лучше я попрощаюсь с тобой тут, — сказал он.

— Почему? — сказала она и снова засмеялась.

— В этом больше завершенности, — сказал он. — К тому же твоя мать, наверное, думает, что ты и так уже очень задержалась.

— Ну, какое это имеет значение? — сказала она.

— Очень большое, — сказал он.

— Нет, правда, я совсем не думала, что ты такой, — сказала она.

Они стояли у калитки. Мимо проехала машина и свернула в проезд сбоку. Он различил над рулем силуэт ее отца, потом машина исчезла за углом дома.

— На следующей неделе увидимся? — спросил он.

— Если ты не боишься, что мама будет против, — сказала она.

Как и раньше, он на прощание неловко поцеловал ее в губы. Она неуверенно прижалась к нему, а когда он отпустил ее, добавила:

— Давай встретимся днем и захватим с собой еду. Устроим пикник. Где-нибудь за городом.

— Ладно, — сказал он и назвал час.

— Ты тоже что-нибудь захвати, — сказала она.

Она стояла у калитки и махала рукой в свете уличного фонаря. На углу он встал под другим фонарем, помахал в ответ и пошел к автобусной остановке.

Они бродили среди лесистых холмов к югу от города. По маленькой долине вился ручей и впадал в озеро. С одной стороны озеро окаймляли рододендроны, с другой над ним склонялись ивы, а дальше на склоне раскинули ветви могучие буки. Выше по течению ручья деревья редели. Они свернули туда и вышли на открытое место. Внизу простиралась равнина, слева от опушки поднимался крутой гребень, по его вершине тянулся лес, а склон зарос кустарником. Они сели и развернули оба пакета.

Некоторое время они молча ели.

Потом она без особого интереса заговорила о своей школе — занятия начинались на следующей неделе.

— Большинству девочек совершенно все равно, что они будут делать, — сказала она. — То есть после окончания. Будут они продолжать учиться или нет. Правда, выбор велик: можно стать учительницей, можно медицинской сестрой. — Она провела ладонью по траве и отодвинулась в тень куста. — На самом деле они думают только о том, как бы выйти замуж.

— Вероятно, в этом есть свой смысл, — сказал он.

— Да? — Серые глаза потемнели. — А я так не считаю.

— Почему?

— Кроме замужества, в жизни женщины должно быть еще много другого.

— Согласен, — сказал он. — Но чего именно?

— Да всего! Ей прежде следует найти себя, а уж потом думать о браке.

— Но что может делать женщина? — Он лежал на животе, приподняв голову.

— Например, стать врачом.

— А ты хочешь этого?

— Может быть. А может быть, я займусь языками. Я еще не решила.

— Но ведь на этой неделе тебе придется решить, — сказал он и засмеялся.

— Значит, ты относишься ко мне несерьезно?

— Нет, — сказал он. — Очень серьезно.

— И все-таки смотришь на меня сверху вниз.

— По-моему, нет.

Она промолчала.

— Но что способна делать женщина? — сказал он. — Есть столько сфер деятельности, в которые женщины не внесли сколько-нибудь существенного вклада, что это нельзя объяснить только отсутствием благоприятных условий. Вспомни, сколько женщин обладало досугом, чтобы заниматься живописью, играть на музыкальных инструментах, писать, мыслить, творить, посвятить себя чему угодно. Но ни одна из них не создала ничего выдающегося.

— Потому что от них ничего выдающегося и не ждали — даже они сами. Ты рассуждаешь прямо как Мэрион и Одри. Они считают, что женщина должна быть женственной. Мужчины, мужчины, еще и еще мужчины, что в конечном счете сводится к Хопкинсу и Стэффорду. Как все это жалко!

— Вот почему ты сейчас здесь со мной? — сказал он.

— Вовсе нет, — сказала она. — Если я хочу для себя одного, это еще не значит, что я исключаю другое.

Он снова засмеялся. С соседнего дерева слетела птичка, опасливо запрыгала по траве и принялась клевать крошки.

— По-моему, ты очень самодоволен, — сказала она. — А мне казалось, что ты совсем не такой.

— Да нет же, — сказал он серьезно. — Я просто стараюсь понять.

— Ну, например, ты хотел бы поменяться местом с женщиной?

— Нет, — сказал он. — Но это неправомерный вопрос: я же знаю, что так быть не может.

— А я знаю много женщин, которые хотели бы поменяться местом с мужчиной. И это — как головой об стену биться. Они вовсе не отрицают в себе женщину, но беда в том, что на них смотрят только как на женщин.

— Но как же еще на них смотреть? — сказал он.

— Как на людей! — почти крикнула она, и птичка с испуганным писком взлетела на дерево. — А у тебя законченный умственный склад мещанина.

— Не знаю, — сказал он. — Не думаю.

— Наверное, ты привык, что твоя мать всегда дома и обслуживает тебя. И твоего отца.

— Ну, по-моему, «обслуживает» — не то слово. Хотя она нигде не работает. Кроме дома, — докончил он с ударением.

Она откинулась на траву, подперев щеку ладонью.

— Возможно, я чуточку нетерпима, — сказала она.

— Неужели только внешними условиями можно объяснить, что среди великих композиторов, поэтов, создателей религий, художников и философов нет ни одной женщины?

— А чем же еще? — сказала она. — Человеческую личность можно изменить коренным образом, если изменить условия, в которых она существует, и всю систему мышления. И начать надо с сознательного акта, с акта воли. Я рада, что я женщина. Ведь женщины еще только приступают к открытию своего духовного мира.

Он поглядел в сторону. На гребне возникла фигура мужчины с ружьем. Мужчина постоял, глядя на равнину, откуда доносилось далекое пыхтение паровой машины, потом неторопливо дернул козырек кепки и скрылся за деревьями.

— Тем не менее ведь можно сказать, что люди вроде Ван Гога или Джона Клэра, например, были куда больше стеснены условиями своей жизни, чем тысячи и тысячи эмансипированных женщин, которые располагали не только финансовой поддержкой богатых мужей, но и временем, и всем, что еще нужно человеку, чтобы стать мыслителем, художником, поэтом.

— Боюсь, ты слишком закоснел в своих взглядах и просто не понимаешь, что я имела в виду. Мешают женщине, органически препятствуют ей достичь чего-либо в этих областях определенные элементы ее подсознания.

— Да, — сказал он и с почти безнадежным вздохом перекатился на бок.

— Ты куда? — спросила она.

— Давай поднимемся наверх, — сказал он, — посмотрим на долину. — Он добавил через плечо: — Там был какой-то человек. С ружьем.

И почти сразу из-за гребня донесся звук выстрела.

Наверху он остановился и помог ей взобраться по крутому обрыву. За гребнем протянулся узкий луг, а дальше начинался лес, уходивший вниз, к озеру. Но отсюда были видны только вершины деревьев и треугольный провал долины. У горизонта синим мазком на светлой голубизне неба вырисовывался силуэт города.

— Совсем итальянский пейзаж, — сказал он, подразумевая удивительную прозрачность воздуха: цепь лесистых холмов убегала в бесконечную даль, становясь все более голубой. — Ведь до города по меньшей мере пять миль.