Млечный путь - Меретуков Вионор Страница 87

— Терпим это, с позволения сказать, художество, потому что церковь наша поддерживается и существует благодаря вашему деятельному участию, господин Сапега. Подчиняюсь. Если бы не вы, от церкви давно остались бы рожки да ножки. Дачники в церковь не ходят, а местные либо вымерли, либо перебрались в город.

— Сегодня же я заберу у вас эту… картинку.

Отец Леонид просиял.

— Вот спасибо! — сказал он и тут же смутился: — Простите…

— Вера! — воскликнул он спустя минуту, грозя кому-то перстом. — В вере человек находит критерий для правильного распознавания истинного от ложного, должного от мнимого, доброго от злого. А через это человек научается устраивать свою жизнь со счастьем для себя и с пользой для других, с развитием в своих ближних и в себе сторон характера добрых, светлых, радостных. И жизнь в вере в Бога всегда получает покой и удовлетворенность, или, по Апостолу, «правду, мир и радость о Духе Святом»… Что всегда почиталось целью и смыслом жизни вообще? С самого начала своей священнической деятельности я считал своим долгом помочь людям осмыслить, верно понять и определить жизнь человеческую вообще. Только при свете религии человеку становится ясным весь этот мир как в целях его бытия, так и в его конечных результатах. И сам человек находит в нём свое определенное место и…

— …и устанавливает надлежащие отношения к природе вообще и к себе подобным существам в частности, — с усмешкой продолжил я за него. — Я же говорил, что неплохо подкован. Вы только что сказали, что человек научается устраивать свою жизнь со счастьем для себя и с пользой для других. Вы предлагаете мне втиснуть себя в рамки, в то время как я только и думаю, как бы из этих рамок выломиться.

Священник посмотрел на меня с укоризной.

— А чего бы вы хотели больше всего?

— Пока жив — покоя. А после смерти — тоже покоя и вечной жизни в раю. А в рай, утверждает ваша церковь, может попасть лишь верующий. Помимо этого верующий должен быть крещеным. Причем — по-православному. Всем же остальным, то есть католикам, мусульманам, атеистам и язычникам, место в аду. А как же быть тем, кто в силу обстоятельств не был приобщен к православной церкви и кто родился в государстве, где религия была почти под запретом? В чем вина этих людей, к числу которых принадлежу и я, почему им-то путь в рай заказан? Вот он, ваш фальшивый идеологический костяк, вернее, оселок, на котором держится ваша вера в бога. А как же милосердие? Где то добро, о котором талдычите вы, православные священники?

Лицо отца Леонида стало наливаться малиновой краской. Он смотрел на меня с изумлением и молчал. А я уже не мог остановиться.

— Всегда были люди, которые не верили в бога, но совершили столько добрых поступков, сколько и не снилось вашим святым. Почему же им не дарован вечный покой, почему вы отказываете им в жизни на небесах?

— Да воздастся каждому по вере его! — выкрикнул отец Леонид и поднял руку.

— Да бросьте вы! Надо полагать, Господь мудрее всех церковников, вместе взятых. Если мы верим в Его милосердие, которое безгранично и мудро, значит, прав тот, кто утверждает, что вечный покой дарован и тем, кто в Бога не верует. Единственное условие — надо прожить свою жизнь так, чтобы «умирая, мог сказать: самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому главному в мире: борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее». Можно по-разному относиться к убеждениям человека, написавшего это, но сказано очень сильно. Как было бы прекрасно, если бы достойно прожитая жизнь стала автоматическим пропуском в райские кущи! Но нет! Шиш с маслом! — бушевал я. — Без документа, что ты православно верующий, туда тебя ни за что не пустят!

— Пропуск в рай дает не церковь, а Создатель. О, Господи! — отец Леонид схватился обеими руками за голову. — Что это я говорю?!

И тут черт дернул меня спросить:

— Кстати, отец Леонид, а как вы стали священником?

Глаза его беспокойно забегали. Тем не менее он твердым голосом ответил:

— Чтобы стать священником, надо окончить духовную академию.

— И вы?

— Я ее окончил.

— А до этого?

— Надо окончить духовную семинарию.

— И вы?

— Я ее окончил.

— А до этого?

Отец Леонид долго утюжил ладонью бороду и наконец выдавил из себя:

— А до этого я окончил адъюнктуру Военно-политической академии имени Ленина.

Вот тут меня пробило, что называется, до основания! Помнится, Корытников рассказывал о каком-то своем сослуживце, который переквалифицировался в служители церкви. Не об отце ли Леониде он говорил?

— Тогда вы, наверно, знали моего приятеля Корытникова? — спросил я.

— Да, я был знаком с рабом божьим Павлом Петровичем Корытниковым. Но я давно потерял его из виду. Не знаю, жив ли он…

Я чуть было не ляпнул, что Корытников сгорел на пожаре.

— Жив, жив, что ему сделается, — соврал я.

Воспоминание о пожаре подсказало мне, что неплохо бы вызвать из райцентра пожарную машину с выдвижной лестницей. Для подстраховки. У меня, кажется, снова появился страх высоты: при мысли, что мне придется забираться на церковный купол, у меня пересохло в горле.

— Простите, отец Леонид, у вас нет водки? — спросил я.

— Как не быть! — блеснул заигравшими глазами священник. — Вам какой? «Столичной», «Московской», «Посольской»?

Что делает с человеком спиртное! Водка, застолье — основа всего сущего на российской земле! Завязываются любовные отношения, возникает дружба, принимаются важные решения, устраиваются судьбы! Стоит посидеть с незнакомым человеком час-другой, и вот вы уже приобрели друга на всю жизнь!

И действительно, спустя короткое время наши отношения значительно потеплели, и мы заговорили нормальным человеческим языком: то есть перешли на «ты» и стали употреблять крепкие выражения.

— Так есть Бог или нет? — спросил я. А что я еще мог спросить?

— Вот дьявол, так тот точно существует. Доказательство? Вот, взгляни. Сам дьявол водил рукой этого нечестивца, — он указал пальцем с простым серебряным перстнем на «творение» Димы Брагина. — Икона, мать ее…

За годы, что я ее не видел, фон вокруг бородатой головы апокрифического святого поблек: по всей видимости, Дима использовал дешевые краски, зато ярче высветилась сама голова, на которую он не пожалел денег. Что и говорить, эта, с позволения сказать, икона производила сильное впечатление. Особенно поражали глаза, они прожигали насквозь. Страшная картинка!

Через час мы с отцом Леонидом, заботливо поддерживая друг друга, полезли на купол менять крест. Рядом с церковью стояла пожарная машина, возле нее, уперев руки в бока, стояли и курили топорники.

Сначала мы с отцом Леонидом забрались на звонницу. Потом по крепкой деревянной лестнице поднялись выше. И вот мы на куполе. Я ухватился за зеркальный крест. Он был тёплый. Покрутил головой, обозревая окрестности. Вон там, вдали, раскинулся луг, который отсюда виделся правильным ромбом; луг, как когда-то, колосился зрелой пшеницей, и по нему гуляли солнечные волны. Сейчас, пусть и ранняя, но все же осень, странно, что не убрали, колос перезрел, и поэтому кажется, что луг напоен жидким золотом. Почему не убрали? Что-то помешало? Или ждали моего появления, чтобы предъявить мне всю эту красоту?

Я повернул голову направо. Увидел далекую дубовую рощу; ветер донес дурманящий запах подпревающей, уставшей за лето листвы, за лесом — шоссе, по которому в обе стороны шли потоки машин, еще дальше станция, еще дальше строительные краны и тающие в туманной дымке многоэтажные дома. У меня захватило дух. Я и не предполагал, что из Мушероновки видна Москва.

Дьякон и служка с помощью самодельных талей, на веревках, подали нам просмоленный, покрытый прозрачным лаком деревянный крест. Нам предстояло установить его. Но прежде надо было демонтировать зеркальный. Это оказалось нам не под силу. Пришлось призвать на подмогу плотника Василия, дюжего немногословного мужика, который, кстати, несколько дней назад привез новый крест из Пскова, Василию подсоблял водитель. Оба они все эти дни околачивались в Мушероновке, ночуя, как без осуждения поведал мне священник, в доме анонимных представительниц местного женского населения.