Отохико Кага - Приговор Страница 9

Коно было всего двадцать восемь, но он уже сильно поседел, наверное потому, что три последних года ночами читал, отрывая время от сна. Началось всё с того, что в соседнюю с ним камеру поместили деятеля студенческого движения Карасаву, который стал беседовать с ним о марксизме. Идея о том, что «преступление — это революционный поступок», перевернула всю духовную жизнь Коно. Он начал с «Манифеста Коммунистической партии», прочёл от корки до корки «Избранное Маркса и Энгельса», полное собрание сочинений Ленина, «Избранное Мао Цзэдуна» и свято уверовал, что в «Капитале» содержится окончательная и непреложная истина. Как только он узнал, что Такэо — выпускник университета, то стал при каждом удобном случае втягивать его в какой-нибудь спор. У всех этих споров была одна цель — разоблачить «эксплуататорскую сущность» выпускника университета Такэо и заодно потренироваться в применении «революционного диалектического метода», как наиболее подходящего для подвергающегося дискриминации выпускника средней школы Коно.

— И тем не менее… — Седые волосы на голове у Коно встали торчком. У него на самой макушке торчал хохолок из жёстких седых волос, он приглаживал его водой, но при каждом движении хохолок всё равно вставал дыбом.

Потрясая крепко сжатым кулаком, он продолжал менторским тоном:

— Для тюрьмы этот довод не применим, здесь своя логика. Ясно? Знаешь, почему среди нас, преступников, мало людей с высшим образованием? Потому что они привилегированные, а такие сюда не попадают. Преступления совершают люди бедные, неграмотные, не получившие высшего образования. Это подтверждается статистикой. А теперь возьмём суд. Судьи, следователи, адвокаты — все они имеют высшее образование. Почему не бывает судей со средним образованием? Ответ прост — потому что подсудимые — люди в большинстве своём малообразованные. И вот выносится приговор. Начальник тюрьмы — с высшим образованием, то же самое можно сказать о начальнике канцелярии, главном враче тюремной больницы, короче, вся тюремная верхушка — это выпускники университетов. Разве не так? И разве способны они понять, что на душе у нас, людей малообразованных? Да никогда. Что я хочу этим сказать? А то, что в нашей среде встречаются инородные элементы, аутсайдеры, то есть люди с высшим образованием, и ты один из них. Из тебя никогда и ничем не выбьешь ощущения своей принадлежности к привилегированному классу. И здешнее начальство этим пользуется, делая тебя стукачом. Или я не прав?

Не зря тебя так часто вызывают к начальнику тюрьмы, настоящая причина именно в этом. Хватит! Нечего нам тут лапшу на уши вешать насчёт того, что в современном обществе полно людей с высшим образованием. Ты не наш. Ты — воплощение привилегированного сознания.

— Ну, не ожидал… — проговорил Такэо, улучив момент, когда фонтанирующий поток красноречия его собеседника на миг иссяк. — Никакой я не стукач, тут ты ошибаешься. Я уже говорил, меня вызвали, чтобы сделать соответствующее внушение по поводу моей рукописи: якобы в ней слишком много разоблачений. Тебе, наверное, известно, что в последнее время тюрьмы придерживаются линии на конфиденциальность, иначе высшую секретность.

— Не знаю, ошибаюсь я или нет, но ты должен быть стукачом просто по логике вещей. Может, ты и сам того не сознаёшь, так сказать, потенциальный стукач.

— Брось. Нечего молоть вздор, — Такэо оглянулся по сторонам.

Если уж Коно что-то вбил себе в голову, возражать ему бессмысленно. Но в неистовом напоре, с которым он нападал на собеседника, в его стремлении идти напролом было что-то комичное, и Такэо невольно улыбнулся. Однако сам Коно был настроен весьма серьёзно, распалившись ещё пуще, он сделал несколько шагов вперёд, но тут же отскочил в сторону, чуть не столкнувшись с проходившим мимо Сунадой. Тот, не обратив на него никакого внимания, продолжал, резко двигая плечами, переть вперёд, как самосвал.

— Что это с ним? — удивился Коно.

— Разминается, — ответил Такэо. — Холодно голому, вот и хочется двигаться.

— Есть такая игрушка: заденет за что-нибудь, повернёт, а потом опять движется по прямой до тех пор, пока на что-нибудь не наткнётся. Вот и он так же.

— Мне тоже хочется подвигаться. Отойди-ка! — Такэо подобрал скакалку и стал прыгать через неё, но на третьем же прыжке запутался.

— Дай я, — потянулся к нему Тамэдзиро, которому, как видно, надоело играть в шахматы.

Взяв скакалку, он стал резво прыгать, как будто и не жаловался только что на невыносимую усталость, даже сумел сделать два двойных прыжка подряд, со свистом разрезая воздух верёвкой. Андо захлопал в ладоши. Тамэдзиро, торжествуя, стал прыгать разными способами: то скрещивая руки, то просто высоко подпрыгивая вверх — каждый прыжок отлично ему удавался.

— Кошмар! — сказал Коно. — А ведь ему уже за шестьдесят, совсем старик.

— Тело-то его всегда и кормило, — заметил Такэо. — Раньше он был форточником, специализировался на кражах в высотных домах. Для того чтобы без страха подниматься на верхние этажи, необходима особая лёгкость и подвижность.

— Ну, если он такой замечательный форточник, зачем ему было убивать?

— По глупости. Да и здоровье, видно, уже не то. Кто-то заметил, ну и… Сам понимаешь…

— Вот чёрт! — вдруг рассердился Коно. — Ну и сволочь же!

— Это ты обо мне? — спросил Такэо и с горькой усмешкой захлопал глазами, будто пытаясь отогнать от себя слова Коно.

— Да нет, о нём. — И Коно досадливо скривился.

— О ком «о нём»?

— Ну и тупой же ты! — расхохотался Коно. — О Нихэе, о ком ещё? Разве мы не с него начали разговор?

— A-а… — улыбнулся Такэо.

— Он меня ненавидит. — В этот момент Нихэй посмотрел на часы, и золотой браслет блеснул в солнечных лучах. — Когда он заступает на ночное дежурство, то непременно притаскивает с собой огромную связку ключей. Я знаю, у него их там штук двадцать и все звенят, как индийские колокольчики. К тому же они к нашим камерам не имеют никакого отношения, так, дубликаты. Только я лягу, как он начинает трясти ими у самой двери, никаких сил нет терпеть. Я вскакиваю, нажимаю на кнопку сигнала и высказываю ему свои претензии. Но ему всё нипочём. Начинает мне зубы заговаривать, что, мол, нельзя допоздна заниматься, кровь приливает к лицу и пр. Я урываю от собственного ночного сна время для чтения, а он набрасывается на меня так, будто я пытаюсь поднять бунт. Тут как-то я не понял одно место из третьей главы «Капитала», то, где говорится о доходах и прибавочной стоимости, о том, как они соотносятся, и спросил у него, а он ушёл от ответа, мол, занят.

— На самом деле-то он, наверное, просто не читал Маркса.

— Но ведь он же учился в университете.

— Ну, из нынешних студентов мало кто штудировал «Капитал» от корки до корки.

— Чего тогда они ходят в университет? Ты, небось, тоже не читал? А ведь ты с юридического.

— Не читал.

— И на таких мошенников, как ты, общество тратит деньги! Чудовищно! Вот я хотел бы ходить в университет, но не смог, потому что у меня не было денег, хотел бы заниматься сам, но не было времени. А те, у кого есть и деньги и время, учиться, видите ли, не желают!

— Что ж, извини, коли что не так… — И Такэо, желая перевести разговор, кивнул в сторону подходившего к ним Нихэя. — Расскажи, наконец, что он сделал?

— В общем, его действия можно квалифицировать как оказание противодействия осуществлению решений суда и попрание основных прав человека. Он строил против меня самые разные козни, как то: лишал права на сон, на учёбу, доносил на меня судье, не останавливаясь перед прямой клеветой, ограничивал моё право на свидания, занимался перлюстрацией писем, и таким образом способствовал вынесению мне смертного приговора. Однако это я ещё могу ему простить, поскольку он работает в тюрьме и должен исполнять свой служебный долг. Но почему и теперь, после того как суд отклонил апелляцию и вынес мне приговор, он продолжает нарушать мои права и чинить насилие над моей личностью? Он что, нарочно издевается надо мной, пытается довести до ручки, чтобы я сам начал мечтать о смертной казни как об избавлении? Подонок!

Нихэй как раз приблизился к ним, когда Коно воскликнул: «Подонок!» Заинтересовавшись, он остановился.

— Что тут у вас? — спросил он и с высоты своего роста посмотрел вниз на Коно. На нём было новенькое, с иголочки, тёмно-синее пальто, но по засаленному воротничку белой рубашки нетрудно догадаться, что он ведёт безалаберную холостяцкую жизнь, снимая где-нибудь квартиру. Лицо у него совсем ещё юное, его можно даже принять за студента, но движения медленные, степенные, как у человека много пожившего, скорее всего, он кому-то подражает. Ходит он с высокомерно поднятыми плечами, чуть-чуть помахивая висящими вдоль туловища коротковатыми руками. Совсем как заводная кукла, которую вдруг обесточили.