Сергей Сакин (Спайкер) - Умри, старушка! Страница 9

ГЛАВА 10

Я не всегда был такой сволочью. Да и сейчас думаю о себе более чем хорошо, а то, что у большинства людей (предвижу, что читатель уже (тоже) считает меня гадом. Так вот, знай, читатель, мне на это… положить) есть какие-то принципы и взгляды, следуя которым можно считать меня подонком, что государство таких людей устанавливает не нравящиеся мне законы — это их личные, меня не колышущие, проблемы. Такая вот — ни в рот ни в жопу — промелькнула у меня сейчас мысль. Просто раньше я был более романтичен (и еще не знал крылатую фразу д-ра Геббельса: «Романтика — слово для идиотов…». А если углубиться в психоанализ, то я по-прежнему, ах, романтик. Например, мне льстит то, что кое-кто считает меня говном.) И одно из любимых развлечений было изучать мою Москву, часами шляться по переулкам центра. Плюс тогда у меня в принципе не бывало денег на кабаки. (Забавно… Это что ж, получается, что начало заработков в биографии ведет к исчезновению в этой самой биографии романтики… Хм, логично:).) Таким образом, я изучил все улицы и улочки внутри Садового лучше, чем свой хуй. Любимым кварталом был и остается промежуток между Китай-городом и Чистыми прудами. На небольшом пространстве можно гулять часами — столько там замороченных переулков. Там — всегда пустынно, все гда тихо, чисто, всем домам не меньше чем по сто лет,… Романтика… Когда я хочу произвести на чиксу впечатление, я тащу ее на Китай-город. Недавно здесь еще появился необыкновенно качественный клуб с открытым рестораном. Столики были прямо под деревьями, на которых горели свечи, и маленькие огоньки светились в кронах деревьев. Это очень красиво и не оставляет равнодушной ни одну чиксу из тех, которых я сюда таскал. Сумерки сгущаются, пламя свечей становится все ярче, играет тихая музыка. Так редко в кабаках (по-модному — «в клубах») можно услышать правильный музон… А сейчас хрипит пропитой Том УЭЙТС. Его песни просто созданы для того, чтобы женщины раздвигали колени. Сейчас она сидит напротив меня, я лакаю виски со льдом, вешая попутно лапшу на красивые ушки, и смотрю, как она изящно кормится форелью, которую я для нее заказал. (Интересно, а в койке она такая же ненасытная?) Она выпила два бокала, и я вижу, что она уже чуть пьяная, но хочется довести ее до полной кондиции. Спешить некуда. Гуляя, я пару раз брал ее за руку, и она сжимала мои пальцы. Когда я вел ее сюда, нарочно петляя по переулкам и читая лекции про стоящие в этих местах через дом церкви (понтовался своей эрудицией), то видел, что ей здесь по-настоящему нравится, даже слышал, как она репетирует в изящной головке рассказы подружкам о чудес ном вечере в компании романтичного парня с красивыми глазами и умной головой. Хахаха, скоро ты получишь шанс оценить не только мою голову, но и головку. Боюсь только, что вечер для тебя уже не будет таким томным.

Я улыбаюсь собственному каламбуру, и она с готовностью улыбается вместе со мной. Улыбка у нее очень сладкая, она не растягивает губы, а как бы складывает их колечком, словно готовясь к минету. Я поднимаю виски, в котором приятно постукивают кубики льда, и смотрю на нее поверх краев стакана. Она поднимает свой бокал и тянется ко мне. Мы чокаемся, улыбаясь, и я протягиваю вперед свою руку и накрываю ее длинные пальцы, провожу по ней ладонью. Она не убирает руку, просто продолжает смотреть мне в глаза и улыбаться, ее взгляд (отлично!!!) на доли секунды перескакивает на мои губы. У нее очень нежная кожа, как персик или нубук, теплая, мягкая, покрытая чуть заметным золотым пушком. Я говорю самым беззаботным тоном, на который способен:

— Слушай, давай напьемся?

— Ты хочешь напиться?

— А тебе разве не нравится быть пьяной? Это, кажется, мое самое любимое состояние (легкая улыбка, подразумевающая, что последняя фраза просто шутка). Это единственное, что делает этот город приемлемым для меня, я только так расслабляюсь и становлюсь человеком.

— А так ты кто?

— (Комок нервов.)

перестаю испытывать ненависть. Ты Ремарка любишь, помнишь, как он восхищался всеми крепкими напитками мира? Умел, да?

Вы представляете, она знает Ремарка. И читала, и любит. Нет, определенно, это будет жемчужина моей коллекции. В те годы моей жизни, которые я вспоминал минуту назад, я любил Ремарка. Только теперь мне на это плевать, потому что Геббельс был прав, и слава богам.

— Да, конечно, у меня «Три товарища» любимая!

— И у меня, представляешь? — и покатилось, как по писаному, я почувствовал секундную скуку. Сейчас очень мало найдется стосов, которые шарят в книжках, а чиксы все-таки в массе более начитанные. Так что сейчас я сразу демонстрирую свой интеллект и невзначай намекаю на чувственную тонкость своей натуры. Ей нравится романтичность. При слове Ремарк ее лицо на секунду заволокло невысказанными мечтами, и я понял, что она мечтает (в глубине души любая чикита о чем-нибудь мечтает) о каком-нибудь таком же идиотизЬме. И я тоже заволакиваю глаза романтичной грустью, глядя чуть вниз и в сторону, как бы сам этого чуть смущаясь. ЕЙ должно это нравиться. А когда посмотрел ей в глаза, то увидел, как они потеплели. Я улыбнулся, уже второй раз, своим мыслям. С этой девушкой ко мне как будто возвращалась на один вечер моя девственная юность. Удивительно всетки, как чиксы, если они читали Ремарка, ведутся на стосов, которые тоже его читали. А ведь совсем недавно я сам любил этого бумагомараку до того, что помнил его книги наизусть, и человек, Ремарка не любящий, воспринимался с каким-то подозрением. (См, Больше Бэна:).) Умора!!

— Смотри, — и я показываю ей наколку на левой руке — бутылку рома и слова «Уо-уо-уо!»

— Ух ты, здорово! А еще какие-нибудь тута-ировки у тебя есть? (Она так и говорит «тутаи-ровки»:).}

— Я тоже хочу себе какую-нибудь ту-таировочку, какую-нибудь маленькую, только не знаю, какую! (Какие же все-таки бабы дуры! Никакой Ремарк не поможет.)

— Да. Есть. Хочешь покажу?

— Ад, да! Покажи!

— Только не здесь, без свидетелей, — и я позволяю себе первый раз за день улыбнуться открытым текстом, похотливо, глядя в ее зрачки и ничего не скрывая. Но ненадолго — она еще недостаточно пьяная, можно спугнуть. Так просто, показать ей на секунду настоящего мужика.

Я говорю: «Знаешь, ты сегодня удовлетворила одну мою просьбу, рискнука я попросить тебя кое о чем. Я очень люблю танцевать, но совсем не умею, поэтому танцую только медленные танцы. Давай потанцуем?» — и она немедленно соглашается. Никому до сих пор не приходила в голову танцевать в этом ресторане между столиками, и поэтому все сейчас смотря на нас. А я полузакрываю глаза и щекой касаюсь ее волос, подчеркивая, что мне на все и вся плевать, когда она рядом. Ей должно это льстить.

У нее очень твердые сиськи, они упираются в мою грудь, а талия тонко-тонкая. Я несильно выставляю вперед ногу и просовываю ей между ног, прижимая ее к себе, а губами чуть целую волосы и лоб. Но как только хрилак УЭЙТС замолкает, я снова сама чопорность. Под руку подвожу ее к столику, прежде чем усадить, переворачиваю ее руку ладонью вверх и целую.

Сегодня мне везет во всем. Она никогда не пила «Лонг-Айленд-Айс-Ти» и согласна его попробовать. Этот коктейль совершенно не имеет вкуса алкоголя, но я точно знаю, что после вина он ее сшибет. Ей понравилось, и я тут же заказал еще один, пока ром из первого еще не ударил ей по шарам и она не забила тревогу.

…Потом мы шли по темному переулку, я обнял ее за талию, и она прижалась ко мне. Выйдя на Маросейку, я поднял руку, и почти сразу остановился частник. Мы уселись на заднее сиденье, и тогда я поцеловал ее первый раз. Потом еще и еще, глубоко засовывая язык в ее рот. УМНЫЙ еврей Фридлянд однажды написал, что в голове у женщин есть порно-кнопка, которую надо нажать языком. У меня, кажется, получилось. Руками я гладил ее круглые колени, поднимаясь выше и выше, пока не надавил всей ладонью на ее трусики. Даже сквозь ткань я почувствовал жар и влагу.

Дома я стянул с нее платье, едва закрыв дверь и крепко сжав, протащил в комнату и бросил на диван. Если я не присуну ей сейчас же, мои яйца просто лопнут. Когда я ее трахал, она громко кричала и повторяла, как заведенная: милый, милый, любимый, любимый, а ее груди прыгали у меня под ладонями, соски терлись между пальцами. Лишь один раз она открыла глаза, когда я кончил прямо в нее. Она даже чуть протрезвела и побежала в душ. Потом мы обнялись, и она заснула, пьяно посапывая, а я трахнул ее еще раз спящую, поставил будильник и, счастливый, отрубился.

…Я разбудил ее очень рано и, торопя словами «Скорей, милая, я на работу опаздываю, скорей!», впихнул ее в платье и, схватив за руку, поволок на улицу. Быстро поймал машину и сказал — до «Щукинской». «Щукинская» от моего дома очень далеко, и дорога туда настолько замысловата, что запомнить ее она никак не сможет.