Евгения Доброва - Угодья Мальдорора Страница 9

Пока костер разгорался, мы разложили на большом пне провизию: бутерброды с тушенкой, фляжку с водой, два яблока и четыре конфеты «Коровка». Что-то я забыла… Ах, да, «Буратино».

— Хочешь лимонада?

— На обратную дорогу оставь.

Несмотря на влагу, пень, на котором мы разместились, был широким и крепким, без парши, — скорее всего, дерево просто сломал ураган, а кто-то обтесал у корней для привала. Мы перекусили, собрали еще веток, развернулись к трясине и стали смотреть…

Постепенно стемнело. Болотные огни мы караулили часа полтора — но так ничего и не произошло. Ни огонечка, ни искорки. Темно и тихо: только треск прогорающих сучьев.

— Долго еще ждать будем? — спросила я Лифчика.

— Минут двадцать посидим и пойдем.

— Холодно.

Ни слова не говоря, Сашка притянул меня к себе и обнял. Я подумала — вот, первый раз я обнимаюсь с мальчиком. Что я чувствую? Немного сосет под ложечкой, будто хочется есть. И жар — он нарастал изнутри, разливаясь из-за диафрагмы.

— Ты раньше когда-нибудь обнимался?

— С девчонкой? Нет, никогда…

Врет, подумала я сладко и положила голову ему на плечо. Мы еще долго сидели так, глядя на пламя костра, на мертвую плешь болота, надломленный остов ели на островке, черные прутья кустов. Начал накрапывать дождь, мелкий, будто сквозь решето.

— Пошли, что ли, — наконец сказал Сашка. — Нет никаких огней. Я же говорил, вранье.

Он зажег фонарь, и мрак подступил ближе, сдвинулся, охватил нас кольцом. Осторожно переступая с кочки на кочку, мы выбрались на тропинку и повернули в сторону дома. Дождь разошелся и с каждой минутой лил все сильнее. Мои ботинки на тонкой подошве основательно промокли. «А вот и не заболею!» — думала я с мрачным задором. Это была уже вторая пара, первую я промочила в сыром мху по пути сюда.

Фонарик, который вначале светил ярким лучом, теперь давал едва различимый ореол.

— Я выключу, батарейка садится, — сказал Сашка, но вместо этого осветил меня слабеющим лучом с головы до ног.

— Шнурок сейчас развяжется. Поправь.

Я глянула на ноги — узел завязан, но не крепко.

— И так дойду, — у меня не было сил наклониться.

— А если нам придется от кого-то убегать? — с этими словами Сашка присел на корточки и принялся перешнуровывать мой ботинок.

— Дай, я сама.

— Стой, не дергайся.

— Никуда я уже не убегу: устала, — вздохнула я.

— Значит, будем драться, — сказал Сашка.

Я успокоилась: это он умел, и еще как.

Мы миновали стрельбище и теперь шли по широкой продольной просеке. Дождь прекратился. Небо очистилось от туч, дорогу озарила луна. Вдруг Сашка остановился и замер, прислушиваясь.

— Тихо! Тут кто-то есть.

В кустах раздался оглушительный хруст. Из темноты на нас шагнул солдат. За ним еще один, пониже ростом и, видать, помладше.

— Опа! — сказал высокий, раскинув руки. — А ну иди сюда, птенчик. А ты давай, вали, пока живой.

Я инстинктивно попятилась.

— Держи ее!

Но второй не бросился на меня, нет, — он остался стоять, где стоял. Похоже, он и сам не ожидал такого поворота.

Ветер донес удушливую волну перегара.

Дальше события разворачивались стремительно. Лифшиц бросился на старшего, с налета толкнул и поставил подножку. Служивый упал, ударившись виском о корень. Я поняла это по стуку. Убился! — подумала я. Младший бросился его поднимать. Старший что-то промычал и грязно выругался. Живой!

— Бежим! — крикнул Сашка, и мы понеслись со всех ног.

— Догоню — у-убью, суки! — набирая обороты, доносилась вслед нецензурная брань.

Все произошло так быстро — я даже испугаться не успела. Мы летели, как на олимпийском забеге, не разбирая дороги, по лужам, по корням, по грязи. Сердце ухало в горле, в боку кололо, под ребра больно била бутылка лимонада, которую я сдуру положила во внутренний карман. Погони, кажется, не было.

— Что я говорил! — на бегу повторял Лифчик. — Шнурки надо завязывать! Поняла теперь?

— Больше не могу, бок болит, — взмолилась я. — Они за нами не побежали. Давай пойдем быстрым шагом.

— А если догонят? До фермы немного осталось, туда уже не сунутся. Там люди.

— Не могу-у…

— Руку давай. — Я протянула руку, и Лифшиц потащил меня за собой.

Последний километр дался непросто. На околице, как подкошенная, я рухнула прямо в траву. Сашка чувствовал себя куда лучше, пробежка почти не сказалась на нем, вот что значит спортсмен. Нисколько не стесняясь, он расстегнул мою куртку, вытащил из-за пазухи «Буратино», открыл перочинным ножом и жадно стал пить.

— Хорошо, что оставили.

— Я тоже хочу.

— Надо идти, — сказал Сашка. — Теперь уже недалеко.

— Может, здесь переночуем, у тети Лиды?

— Меня мать убьет.

— Меня, наверно, тоже… Пошли.

— Не говори никому про солдат, — попросил Сашка.

— Это беглые были?

— Да нет, эти в самоволку ушли. От них вином воняло — у беглых откуда вино? Они овощи на огородах воруют, грибы собирают в лесу, — Сашка замолк, а потом стал насвистывать мелодию из «Шербурских зонтиков».

Беглецы часто нарушали покой Лесной Дороги: вокруг находилось несколько гарнизонов. В прошлом году на поляну за школой даже вертолет прилетал — ловили трех рядовых. Они были вооружены, и нас до вечера не выпускали из класса. От нечего делать мы прилипли к окну и по перемещению фигур на опушке пытались угадать ход событий. Но на боевик было мало похоже: ни выстрелов, ни погони. Зажатые в кольцо оцепления солдаты сдались, и вертолет улетел.

От фермы до дома рукой подать — километра два, но мне казалось, что мы идем уже целую вечность — идем, идем и никак не дойдем. Но вот лес стал редеть, сквозь просветы между стволами показались огни, послышался лай собак. Мы приближались к поселку. Там нас уже искали.

— Вот они! — раздался чей-то голос.

Навстречу двигалась группа людей. Фонари разрезали тьму. Я различила папу с бабушкой и поняла, что мне капец.

— Где вы были?!

— Гуляли.

— Время час ночи! Где гуляли? В лесу?

— За школой. Мы книжки смотрели…

— Какие книжки?

— Макулатуру.

— Макулатуру в воскресенье увезли! Не ври, вас видели, как вы из леса выходили, — и папа пребольно влепил подзатыльник. — Домой придем, ты у меня попляшешь!

— Все! Никакого театра! Никакого дня рождения! Никаких гостей! Мала еще с парнями по лесам шляться! — подливала масла в огонь бабушка Героида.

— Еще раз вместе увижу, выдеру как сидорову козу! — пообещал папа. — Распишу как бог черепаху! А к парню у меня отдельный разговор.

— Н-ну? — с вызовом сказал Лифшиц.

Но тут подскочила его мама, схватила Сашку за руку и потащила прочь со двора.

— Пусти!

— Пойдем-пойдем-пойдем.

Я успела удивиться тому, что моего супермена так запросто взяли и увели, словно карапуза.

— Они, между прочим, за одной партой сидят, — вдруг вспомнила Героида. У меня упало сердце. — Завтра же скажу, чтоб рассадили. У, сволочь! Завел девочку в лес на ночь глядя. Что вы там делали? — снова накинулась она на меня.

— Огни смотреть ходили, — пролепетала я.

— Какие еще огни?

— Ведьмины…

— Что значит — ведьмины?!

— Так в книжке было написано.

— Я тебе покажу огни! Отвечай, чем вы там занимались?

— Ничем…

— Целовались?

— Нет… — сказала я, а сама подумала: напрасно мы не поцеловались… хотя бы разочек… Эх, счастье было так близко.

— Точно?

— Точно, — вздохнула я.

— Смотри у меня! — смягчившись, все же пригрозила бабушка.

Назавтра нас рассадили. К Лифшицу сел ботаник Карпухин, а меня вернули на заднюю парту к Таньке.

Два дня я ходила и ныла — почему мне нельзя с ним дружить? Не такой уж он и плохой, первое место привез с «Веселых стартов». И по математике у него пятерка… и по ботанике…

И тут бабушка произнесла непонятную странную фразу:

— Потому что мы антисемиты!

— А что это значит? — спросила я.

— Это значит, мы против евреев, — отчеканила бабушка.

Кто такие евреи, я знала.

«Ну что же ты, Сашка… — с сожалением думала я. — Был бы хотя бы цыганом…» И тут мне в голову пришла спасительная мысль: а Клейманы?! Наши соседи сверху, с пятого этажа, родственники известного актера Гафта? Бабушка, когда приезжала, с ними очень дружила. Фамилия соседей произносилась по десять раз на дню, и всегда с большим пиететом: «а вот Клейманы…», «а у Клейманов…» и тэ дэ.

Я думала об этом целый день.

— Баба, — спросила я вечером, — ты говоришь, что с Лифшицем нельзя дружить. А как же Клейманы?

— Что «Клейманы»? — рассердилась почему-то Героида. — Спать иди! Ишь, умная, — Клейманы! Клейманы достойные люди, а этот бандит ничему путному тебя не научит.

Ночью, в постели, я тихо и горько плакала в подушку и подсчитывала количество лет, через которые Героида уж точно умрет.