Алексей Фомин - Затон Страница 9

У Ниночки, глядевшей на это поцелуйно-приторное безобразие, аж скулы свело. Она презрительно дернула плечиком и, всем своим видом выказывая абсолютнейшее презрение этой наглой воображале Аньке, покинула директорский кабинет. Кофе и круассаны остались стыть на столе.

Давай сядем, расскажешь все подробно, – предложил Эдя. – Признаться, не ожидал. Я все-таки считал, что это ошибка – ехать тебе одной, без Вадьки, а тем более без Нефедова или кого-нибудь из его людей, – сказал он, когда они уселись в кресла, полукругом расставленные вокруг низкого столика. – Но каюсь, каюсь… Посрамлен… Посрамлен вместе со своим неверием. В очередной раз ты показала свой класс. Но… Черт возьми, как тебе это удалось? Ведь там же собрались зубры, львы, тигры… Настоящие научно-технические монстры… Нет, ты волшебница. Колдунья! Богиня победы! – снова завопил Эдя полушутя, полувсерьез и, скоморошничая, принялся посылать ей через стол воздушные поцелуи.

Нельзя сказать, что Эдины восторги не были ей приятны. Ушки у нее порозовели, взгляд потеплел и смягчился, а на устах появилась довольная улыбка. Анна прекрасно понимала, что несмотря на шутливый тон, выбранный Эдей, восторги его абсолютно искренни. Он действительно восхищен ею, как профессионалом. В конце концов, им с первого дня работалось вместе легко. У них подобралась хорошая команда. И они вместе добивались успеха. «Тем труднее мне будет сказать ему то, что я собиралась сказать», – подумала она, а вслух, продолжая мило улыбаться, ответила:

Никакого колдовства. Просто тщательная проработка вопроса. И все. Жена у этого Курта наша, из Москвы. Не помнишь? Я же тебе говорила … – Эдя отрицательно помотал головой. – У моей бывшей однокурсницы есть муж. А у него, этого самого мужа… Короче говоря, если отбросить все промежуточные этапы, то вышла я на бывшего бой-френда Куртовой жены. Они, оказывается, и сейчас изредка встречаются, когда она приезжает в Москву. Ну, знаешь, как бывает… Первая любовь, ностальгия… и все такое прочее. В общем, он мне составил небольшую протекцию, и я познакомилась с ней по телефону, еще до отъезда во Франкфурт. Назначила встречу. Ни на какое представление проектов я, естественно, не пошла, а встретилась с этой Ольгой. Знаешь, что доставляет женщине наивысшее наслаждение?

До сих пор думал, что знаю, – ответил Эдя. – Но судя по твоему вопросу…

Дурак ты, Эдя, – перебила его Анна. – Шопинг. А совместный шопинг сближает, как ничто другое. А так как за все покупки платила я, то мы очень быстро стали близкими подругами на всю оставшуюся жизнь.

И все? И это все? – Эдя был потрясен. – Да, поистине все гениальное просто. И что? Эта самая Ольга убедила Курта отказаться от всех претендентов в нашу пользу?

Ну, ты же слышал, наверное, присказку про ночную кукушку… – Анна пожала плечами.

И во сколько нам это стало?

Сам шопинг – сущие копейки. Менее десяти тысяч.

Потрясающе. Ты действительно колдунья.

Подожди, это еще не все.

При этих словах Эдя насторожился, буквально замерев в кресле.

Мы еще должны выплатить ей двести пятьдесят тысяч, – добавила Анна.

Ск… Сколько? – поперхнулся Эдя.

Ты считаешь, что это слишком много? – спросила она, подумав при этом: «Жадность фраера… сгубит когда-нибудь». – Тебе кажется, что это слишком много? – Взгляд Анны оледенел.

Нет, нет, что ты. Ты сделала все правильно. Просто меня заворожили эти десять тысяч на шопинг. – Эдя выглядел смущенным.

Половину мы ей выплачиваем сразу после получения аванса, вторую половину – через полгода. Название банка, номер счета, в общем, все подробности в моих бумагах в папке вместе с контрактом, в моем сейфе. Ключи от кабинета и от сейфа – вот. – Она положила на столик два ключа.

Погоди, погоди, Ань, – с недоумением глядя на Анну, пробормотал Эдя. – Что-то я не пойму. Ты зачем мне ключи отдаешь? Хочешь еще отдохнуть? Тебе нужен еще отпуск?

Нет, Эдя, – она отрицательно покачала головой. – Мне не нужен отпуск. Я просто ухожу.

Эдя вдруг почувствовал, как кто-то неведомый мягкой, но сильной лапой схватил его за горло. Дышать сразу стало неимоверно трудно, в левом боку появилась тупая ноющая боль. «Я чувствовал, чувствовал, что сегодня должна случиться какая-то гадость…» – в такт пульсу застучало у него в висках. Он ослабил галстук и безуспешно попытался расстегнуть своими короткими толстыми пальцами верхнюю пуговицу рубашки. Не выдержав, рванул ворот так, что маленькая беленькая пуговичка отлетела от рубашки и, упав на столик, с костяным стуком запрыгала по его гладкой поверхности. Не понимая, что происходит, Анна с испугом следила за Эдей.

Воды… – сдавленным голосом прохрипел он.

Она стремглав бросилась в приемную. Распахнув дверь, энергично скомандовала:

Воды. Эдуарду Яковлевичу плохо. Сердечное есть что-нибудь? Ну же, Нина, живее. Валидол, валокордин, что-нибудь…

После того, как Эдя пришел в себя, и Ниночка, в очередной раз наградив Анну ненавидящим взглядом, покинула кабинет, разговор между генеральным и коммерческим директором был продолжен.

Нет, я все-таки не понимаю. Разве нам плохо работалось вместе? Я тебя разве в чем-то ограничивал? Хоть раз я тебя обманул? Или, может быть, в деньгах ужал? Ну, почему? – искренне недоумевал Эдя. – Или ты это из-за Вадьки? Да? Ну, хочешь, мы его прогоним к чертовой матери? Кстати, я сегодня уже думал об этом. Возьмем вместо него Нефедова. Он классный мужик, ты не смотри, что он в возрасте. А хочешь, мы кастрируем Вадьку? А? – натужно пошутил Эдя. – Ты только не уходи, – жалостливо попросил он.

Она покачала головой.

Дело не в Вадьке, Эдь. Дело во мне. Понимаешь… – Анна как-то сразу потеряла уверенный вид и стала похожа на школьницу, не выучившую урок и пойманную на этом учителем. – У нас в семье есть… нечто вроде предания. У моего прадеда был пароход, и он на нем спрятал клад. Понимаешь, он был богатый человек. Очень богатый. И вот я решила… – Она набрала в грудь побольше воздуха, собираясь продолжить изложение мотивов своего решения. Теперь, когда она произнесла эти слова вслух, Анна почувствовала, что сказанное ею звучит как-то… не очень убедительно.

Аннушка, солнце мое, – остатки сердечной боли у Эди мигом улетучились, – я тебе обещаю, клянусь тебе, чем хочешь – через три года ты себе купишь собственный пароход и спрячешь на нем, если тебе заблагорассудится, несколько десятков миллионов долларов.

Эдя довольно улыбался. И даже снова подтянул узел галстука. Он то думал, что речь идет о вещах серьезных, которых он, надо признать, всю свою жизнь опасался, таких как: любовь, брак, ревность… А тут – детский сад какой-то: предание, пароход, клад…

Эдя, ты ничего не понял. Может быть, тебе показалось, что то, что я сказала, звучит несерьезно, но я серьезна, как никогда. Своего решения я не поменяю. – Обычная уверенность вернулась к Анне.

Перед Эдей снова сидела энергичная деловая женщина с жестким взглядом зеленых глаз.

Эпизод 4. Анна. Нижний Новгород. 1913

«…Боже наш, вместе со святыми своими учениками и апостолами плававший, бурный ветер утишивший и повелением своим волны на море упокоивший! Сам, Господи, и нам сопутствуй в плавании, всякий бурный ветер утиши и будь помощником и заступником…» – козлиным тенорком старательно выводит пожилой седенький попик в парчовой ризе, кропя окрест себя святой водою.

С высоты помоста, на котором, кроме них с Арсением, стояло заводское начальство в черных инженерских мундирах и капитан со старшим помощником, тоже в мундирах с галунами и золочеными пуговицами, Анна с интересом наблюдала за развертывающимся перед ней действом.

Справа и слева от помоста чинными, нестрогими, кое-где даже, не по-армейски изломанными шеренгами, стоят рабочие. Кое-кто в поддевках и ярких, праздничных рубахах, цветными пятнами выделяющимися на общем темном фоне. Но большинство в черных пиджаках. Ближе к помосту жмется одетая во все белое немногочисленная пока судовая команда. Фуражки, картузы, шляпы сдернуты с голов, а правые руки, следуя за диаконовским: «Аллилуйя», – вычерчивают в воздухе кресты. Кто-то крестится истово, не торопясь, с размахом, кто-то кладет на себя мелкие, кривенькие, торопливые крестики, а кто-то, подняв руку ко лбу, вдруг отвлекается и оборачивается к соседу, чтоб перемолвиться с ним парой слов. А над всей этой празднично разодетой людской массой белым айсбергом громоздится гигантская туша опирающегося на подпорки парохода.

Несколько сотен лохматых, лысых, гладко прилизанных и коротко стриженых голов смотрят в одну сторону, поворачиваясь вслед за процессией.

«…лодию же целу и невредиму соблюдая…» – заунывно тянет попик.

Ражий чернобородый дьякон так рьяно машет кадилом, что искры летят из него во все стороны. Краем глаза Анна заметила, как кто-то из заводских, ухмыляясь, склоняется к самому уху Арсения Захаровича и что-то долго шепчет ему. Арсений тоже начинает широко улыбаться, не забывая, однако, при этом креститься. И эта широкая, белозубая улыбка рождает у нее в груди, там, где сердце, горячую сладкую волну, наполняющую ее до самых кончиков пальцев ощущением подлинного, безграничного счастья. «Боже, как же я люблю этого человека, – подумала она. – И люблю во сто крат сильнее, чем два года назад».