Алекс Тарн - Боснийская спираль (Они всегда возвращаются) Страница 9

Он вышел из машины и быстро пошел к дому, держа у бедра глок с навинченным глушителем. Как всегда в таких случаях, Берл ощущал необыкновенный подъем, злую и веселую обостренность чувств, утонченную обнаженность каждого нерва. Ему казалось, что взгляд его способен проникать сквозь стены, не говоря уже о негустом предрассветном сумраке; слух улавливал мельчайшие шорохи; ноздри раздулись, как у охотничьей собаки; мозг работал ясно и быстро, безупречно обрабатывая окружающую картину; мышцы постанывали в ожидании действия. Он превратился в сгусток адреналина, в совершенную, не знающую сомнений машину убийства.

Перемахнув через ограду, Берл перебежал к ближнему дереву и осмотрелся. Все было тихо; даже птицы еще не думали приступать к своему утреннему концерту. Дом высился перед ним, молчаливый и сонный в покрывале утренней росы. Во дворе стоял раздолбанный армейский джип со странной эмблемой: белая рука на черном фоне, сжимающая белый же, расширяющийся к концу меч-ятаган. Берл заглянул внутрь, чтобы застраховаться от возможных неожиданностей: а вдруг там кто-нибудь дремлет? Нет, джип был пуст, если не считать груду амуниции, громоздящуюся на заднем сиденье: пыльные бронежилеты, каски, автоматные рожки и картонные пачки с патронами. То, что все это хозяйство было столь беспечно брошено во дворе, свидетельствовало о том, что обитатели дома пребывали в полнейшей уверенности, что ни одна живая душа не осмелится даже приблизиться к ним на расстояние прямого взгляда. Это не могло не порадовать Берла.

Может, они и входную дверь не запирают? Зачем тогда в окошко лазить? «Остынь, приятель, — одернул он сам себя. — Охолони чуток. Наглеть-то не надо. Войдешь, как и планировал, через кухню».

Берл осторожно обошел дом. Ставень кухонного окна поддался сразу; еще минута ушла на проделывание аккуратного отверстия в стекле. Просунув внутрь руку, Берл бесшумно растворил окно и, подтянувшись, одним длинным кошачьим движением оказался в кухне. Дом по-прежнему молчал, но — особым, спящим, обитаемым молчанием. В горнице горел свет: похоже, дали электричество… «В самый раз», — весело подумал Берл и выглянул из кухни.

За столом сидел человек в камуфляжной форме без знаков различия и спал, положив голову на руки. Автомат Калашникова со вставленным рожком стоял рядом, прислоненный к стулу.

— Надо же, какой бдительный! — восхитился Берл. — Спит-спит, но оружие при себе держит. Надежные у них сторожа…

Он сунул глок за пояс, сделал два длинных шага и, встав за спиной у спящего, тихонько потряс его за плечо.

— Эй, бижу, просыпайся, — прошептал он ему на ухо. — Подними немножко голову, а то мне так неудобно.

Человек разлепил веки и недоуменно приподнял со стола кудлатую со сна башку. Быстрым движением обеих рук Берл свернул ему шею. В тишине горницы раздался только негромкий хруст и какой-то придушенный писк. Так пищит рыба, когда рыболов, чертыхаясь, вытягивает из нее вместе с внутренностями глубоко заглоченный крючок.

— Спасибо, бижу, — благодарно прошептал Берл, осторожно укладывая на стол неестественно вывернутую голову. — Приятно иметь дело с такими гостеприимными хозяевами.

Последние слова он бормотал, уже поднимаясь по лестнице наверх.

Так. Две комнаты слева, две справа и кладовка. Начнем, как и положено, справа, уж больно там храпят. Дверь в комнату была приоткрыта; внутри на походных раскладушках спали двое. Берл не стал их будить — зачем домать людям кайф? Предутренний сон самый сладкий. Оба умерли мгновенно и безболезненно. Нож Берл оставил в комнате, чтобы не пачкать кровью ножны… потом помоем, главное — не забыть… Теперь следовало действовать быстро, ибо тишина после резко прервавшегося храпа могла встревожить остальных. Держа перед собою тавор, он толкнул дверь напротив. Пусто. Пусто? Как же так?.. Уже чуя недоброе, он снова рванулся направо… никого!

Последняя дверь оказалась запертой, и Берл высаживал ее, не таясь, с соответствующим шумом. Комната была пуста, как и две предыдущие, как и весь этот проклятый дом, обернувшийся пустышкой, ложной приманкой, потемкинской деревней, если, конечно, не считать этих троих. Вот же гадство! Берл присел на ступеньки и сокрушенно посмотрел на собственные руки. Он не питал ни малейших сомнений относительно людей, которых только что хладнокровно, походя, погубил — они не имели к делу ровным счетом никакого отношения. Конечно, бандюги, и все-таки…

Больше всего на свете Берл не любил убивать, хотя, по странному стечению обстоятельств, именно это являлось его профессией и даже в некотором роде призванием. Он умел убивать превосходно, сотнями разных способов, любым оружием и просто голыми руками. Он старался делать это возможно чище, не причиняя своим жертвам излишних страданий. Проблема заключалась в том, что все они потом приходили к нему, возвращались хотя бы по одному разу, а кто и чаще — во снах или даже наяву, в памяти. Поначалу он избегал смотреть им в лицо, полагая что таким образом избавится от незваных визитеров, но в итоге получалось еще хуже: они все равно приходили, только теперь он безуспешно напрягал воображение, пытаясь представить себе, какими они были тогда — например, цвет глаз, форму рта или случайный порез от бритья, сделанный утром того самого дня, под конец которого им столь фатально не повезло.

Как правило, Берл справлялся с такими визитами без особого напряжения. Совесть мучила его не больше, чем любого солдата: в конце концов, он сражался на войне, и цели этой войны были несомненны, святы и благородны. Именно это он и объяснял своим гостям, и они, как правило, понимали. Смерть, она ведь меняет человека, даже если при жизни он был заклятым террористом.

— Послушай, бижу, ну какие могут быть претензии? — к примеру, говорил Берл, обращаясь к нагловатому красавцу с кровавым пятном на груди и аккуратной дырочкой точно над переносицей. — Если бы ты, подлец, успел изготовить этот самый пояс и передать его своему упертому приятелю, то ты представляешь, что могло бы случиться? Там ведь дети ездят, в этих автобусах… Ну как тут было тебя не пристрелить?

И красавец, подумав, согласно кивал простреленной головой. А и в самом деле, что тут возразишь? Дело-то бесспорное.

Но бывали случаи, когда Берл чувствовал себя весьма неуютно. Ну что он скажет этим троим? — «Извините, ребята, ошибочка вышла»? Или: «Вы лучше к своему начальству сходите — это оно вас, дураков, подставило»? Или… Берл вздохнул и оглянулся на раскрытую дверь спальни. Отсюда, с лестницы, ему была видна мертвая кисть, свесившаяся с края кровати, и лужа крови на полу. Черт… Ладно, хватит переживать. Самое время подумать — что теперь делать дальше? Возвращаться? Продолжать поиски? Но где?.. Он задумчиво спустился в горницу. Усатое пожилое лицо удивленно смотрело на него мертвыми глазами, упираясь подбородком в собственный позвоночник.

— А вот не надо спать, бижу, когда сторожишь, — сказал Берл назидательно. — Будет тебе наука…

На душе у него скребли кошки. Задание выглядело безнадежно проваленным. Он попробовал входную дверь… Точно, не заперто; зря в окошко лазал… Все зря, черт тебя забери! Найдут этих жмуриков — утроят меры предосторожности, поди их потом достань… Да и тебе, дураку, оставаться здесь дальше никак нельзя: городок крошечный, во всей округе чужих — никого, сразу ясно, что ты за фрукт. Тем более что эти двое на площади тебя уже видели… плохо дело, приятель. По всему выходит, что надо уматывать, и поскорее, топить в речке оружие и уматывать…

Берл вышел на улицу. Шестой час. Надо торопиться. А если все-таки немного поупираться? Но как? Кого ты тут знаешь? Как собираешься искать иголку в стоге сена, не зная даже двух слов на местном наречии? Погоди-ка… А те арабы на площади? Глупости, не дури, заводи мотор и вперед, в Загреб, по аварийному плану. С дороги позвонишь, пусть начальники решают, у них головы большие. В конце концов — не твоя вина, что все так получилось. Неправильная ориентировка, бывает. Вон указатель в конце улицы. На Загреб — налево, в центр города — направо. Куда уж проще… Берл решительно кивнул и свернул направо, в сторону рыночной площади.

Он ехал быстро, чтобы не было возможности передумать, сердясь и одновременно уговаривая самого себя в пользу этого совершенно безрассудного решения. В конце концов, ничего страшного не случится — все равно их там уже нету. Больше им, дуракам, делать нечего — всю ночь на площади сидеть, тебя поджидать. Наверняка уже дрыхнут где-нибудь на своей, неведомой тебе базе. И хорошо, что — неведомой, а то бы ты еще и не таких дров наломал. Тебе ведь только дай волю, ковбой недоделанный. Ну куда ты прешься, куда? Зачем на рожон лезешь? Берл упрямо набычился и прибавил газу. Машина взвизгнула на круто заложенном повороте, по-лошадиному закинула круп и выправилась на прямой.

— Да ладно, — пробормотал он, по-мальчишески подмигнув самому себе в зеркальце заднего обзора. — Ну чего ты так распереживался-то? Подумаешь, большое дело. Сейчас приедешь, сделаешь круг почета, никого не найдешь — и кончен бал. Дуй себе тогда в свой Загреб, но уже, заметь, спокойно, без всех этих дурацких сомнений. Ага…