Евгений Бухин - Записки бостонского таксиста Страница 9

Тут следует сказать несколько слов о стиле руководства моих начальников. Например, вызывает президент компании Тома с Тимом и говорит, что поступила рекламация — коллектор спроектирован неверно. А они отвечают, что виноват Джим, и этого Джима немедленно выбрасывают за ворота. Я только пять минут назад у этого человека консультировался, потому что он был грамотным парнем, и вот — нет его. Так мои начальники выбросили на улицу человек десять, а сами ходили с незапятнанной репутацией. Меня в Киеве тоже однажды хотели уволить. Но там все было обставлено солидно. Начальник конструкторского бюро товарищ Калошин пригласил секретаря партийной организации, председателя профсоюза, представителей общественности; а здесь — был человек и вдруг испарился.

— Гриша, — обратился я к своему напарнику, — пора начать собирать компромат.

Я только что вернулся из кабинета президента, где мне предложили в трехмесячный срок исправить все свои недостатки, потому что поступил сигнал о моей плохой работе. Я достал из ящика стола папку и на обложке большими красными буквами вывел фломастером: «Дело №…». Тут я задумался.

— Пишите «1837», — предложил мне Гриша. — Это год дуэли Пушкина. Ведь вы, как я понимаю, собираетесь вызвать на дуэль компанию «Конус». Надеюсь, что у вас получится удачнее, чем у Александра Сергеевича.

Итак, Том и Тим придумали простой выход из сложного положения. Каждую пятницу они выдавали сотрудникам план на очередную рабочую неделю. Обычно он состоял из 5–7 наименований коллекторов в зависимости от их сложности. Мне же Том написал 10 — он же не знал, что я придумал систему. План я выполнил, и на следующую неделю моё задание составило уже 14 наименований. Но система опять сработала на отлично. На следующий раз мне записали спроектировать 17 коллекторов. Система выдержала и это испытание. Тогда мне записали 23 наименования. Всё в этой жизни имеет свой предел и моя великолепная система тоже. Я сделал только 22 наименования. Но тут Том с Тимом сообразили, что жаловаться на меня нельзя — я сделал три человеко-нормы, и даже в Америке стал ударником коммунистического труда. Как же так — передовик и одновременно отстающий. Так не бывает.

В это время руководство компании «Конус», усомнившись в способностях Тома и Тима возглавлять работу отдела, учредило новую должность — вице-президента. Фамилия нового руководителя по-русски означала «мох», и Гриша мгновенно окрестил его товарищ Мохов. Внешним видом и вкрадчивыми повадками этот человек походил на группенфюрера СС Мюллера из известного телефильма. — «Гриша, — сказал я своему напарнику, — с помощью товарища Мохова меня постараются выгнать. Пора доставать из ящика «Дело № 1837». И действительно вице-президент через два дня вызвал меня.

— Было много сигналов о вашей небрежной и некачественной работе, — сказал мне товарищ Мохов. — Президент дал вам три месяца срока, чтобы исправиться. Они истекли, а воз и ныне там. У президента, видимо, не было времени, чтобы решить этот вопрос. Я даю вам три недели, чтобы вы изменили ваше отношение к работе.

И тут я достал свою папку. Я рассказал ему, как мне, плохому работнику, дали три важных работы, а десять передовиков взяли на себя ответственность за четыре других; я сообщил ему, что когда группа получила переходящий красный вымпел победителя в социалистическом соревновании, моя доля составила 22 коллектора, то есть 70 % от общего объёма, и т. д.

— Вы человек новый в организации, — сказал я вице-президенту, — и ещё не успели вникнуть во все детали. Но тут какое-то несоответствие фактов.

Товарищ Мохов опять стал что-то талдычить о сигналах общественности, о трёх неделях срока, но потом всё-таки отпустил меня восвояси. С тех пор меня оставили в покое. Через неделю я случайно услыхал, как товарищ Мохов, обсуждая с Томом какое-то важное задание, предложил: «Отдай Юджину, — то есть мне. — Он сделает это быстро». Не знаю, может быть, он догадывался, что у меня есть система. А через два месяца мне позвонили с прежней работы и предложили вернуться, и я согласился. Я вновь возвращался на передовой фронт науки и техники.

После подачи заявления об увольнении, в обеденный перерыв меня окружили все сотрудники компании «Конус», принесли вино, закуски. — «Я не знал, что вы такой популярный», — сказал мне Гриша. Потом мы с ним вернулись на рабочее место, и я стал чистить ящики стола. Кое-какие материалы могли пригодиться в будущей работе, но большинство следовало выбросить. Первым делом я вытащил пухлую папку, на которой красными буквами было выведено «Дело № 1837». Бумаги я порвал и бросил в урну, а за ними последовала и сама папка. Мне было жаль это делать, вроде резал по живому, ведь это была часть моей жизни. Мой напарник молча наблюдал за моими действиями. Никогда я не видел таких грустных глаз. Возможно, он вспомнил мой анекдот о старом армянине. Я посмотрел на экран его компьютера. На нём был изображён причудливой формы коллектор, похожий на жука, который словно замер в испуге, растопырив лапки. Поскольку чертёж был достаточно сложным, Гриша посчитал необходимым сделать несколько разрезов, чтобы у слесаря-сборщика не возникало сомнений как устроен жук, то есть коллектор.

— Вот вы изобразили несколько разрезов коллектора, — сказал я Грише, — а Великий конструктор, который спроектировал быстротекущую вечность жизни, тоже, наверно, сделал для ясности миллионы разрезов на чертеже мира.

— Да, конечно, — отвечал Гриша, но видно было, что его занимают какие-то другие мысли, с которыми он хотел бы поделиться.

— Из этих миллионов разрезов один ваш, — продолжал я, потому что, как и все люди, люблю слушать себя, а не других, — и на нём виден внутренний мир с вашими маленькими радостями и огорчениями. А другой разрез — мой, но с этой минуты они начинают стремительно удаляться друг от друга.

— Квартира эмигранта в разрезе, — задумчиво произнёс мой, теперь уже бывший, напарник.

В заключение этой истории, следует сказать, что мой анекдот о старом армянине, который призывал родственников беречь евреев, к сожалению, подтвердился. После того как я расстался с компанией «Конус», то есть когда исчез громоотвод, которым я служил, Том и Тим стали придираться теперь уже к Грише. Он работал неплохо, но был куда более уязвим, потому что, будучи инженером-электриком, попадал зачастую впросак в вопросах, которые следовало знать конструктору-механику, а подсказать было некому. Через несколько месяцев его уволили, и он более года числился на бирже труда безработным.

Золотая середина

I

Самолёт поднялся со взлётной полосы московского аэропорта Шереметьево. Толстая серебристая сигара прорезала нижние слои земной атмосферы и стала набирать высоту. В хвостовой части самолёта, недалеко от туалета, в пассажирском кресле у окна примостился пожилой еврей. Лбом, на котором неумолимое время прорезало глубокие морщины, он прижался к оконному стеклу. Со стороны могло показаться, что ещё усилие и этот человек выдавит стекло, и тогда вихревые потоки воздуха ворвутся в салон самолёта. Но авиационные конструкторы предусмотрели такую аварийную ситуацию. Стекло стояло плотно в предназначенной ему раме и не думало поддаваться усилиям пожилого еврея. Человек этот не был террористом или какой-нибудь отрицательной личностью, которая живёт только для того, чтобы делать неприятности окружающей публике. Нет, он просто хотел запечатлеть в памяти вид Москвы, в которой прожил долгую и, зачастую, трудную жизнь, и которую покидал навсегда. Может быть, в этот момент в его голове вихрем пронеслись разнообразные картины: коммунальная кухня, первая любовь, свары с соседями, развод с женой. Да мало ли какие события могли произойти в жизни рядового еврея, и вообще, человека любой национальности, прожившего долгие годы в Советском Союзе. Серебристая сигара, взлетевшая в аэропорту Шереметьево, имела конечной точкой назначения столицу мира город Нью-Йорк.

В этот же самый час, с точностью до минуты, со взлётной полосы нью-йоркского аэропорта Ла Гардиа взлетел другой самолёт и стал набирать высоту. Толстая серебристая сигара прорезала густую облачность, которая в тот день нависла над грандиозным мегаполисом. В хвостовой части самолёта, недалеко от туалета, в пассажирском кресле у окна примостился другой пожилой еврей. Этот человек не смотрел в окно. Во-первых, была густая облачность, и даже наблюдатель с острым зрением, сколько бы ни таращил глаза, ничего не сумел бы разглядеть. А во-вторых, этому другому пожилому еврею не было интересно что там внизу. Хотя этот еврей родился также, как и первый, в Советском Союзе, может в Киеве, а может в Одессе, но какой-то отрезок жизни он провёл в Нью-Йорке и знал в этом мегаполисе все ходы и выходы. Самолёт, поднявшийся в аэропорту Ла Гардиа, имел конечной точкой назначения столицу великого Советского Союза. Где-то на половине пути между Москвой и Нью-Йорком две серебристые сигары поровнялись, и тогда первый еврей стал крутить пальцем у головы, стараясь дать понять сотоварищу: идиот, мол, куда ты возвращаешься. В ответ еврей в американском самолёте тоже стал крутить пальцем у головы: идиот, мол, куда ты едешь.