Энн Брашерс - Имя мое — память Страница 9

В той жизни у меня была добрая мать, но даже она устала от меня. Я жил в ином мире и не мог отказаться от него.

Память, которая у меня есть, исключительна, однако ее толикой обладают многие люди. Когда-то в Саксонии я знавал мальчика, жившего по соседству. Однажды, когда он, Карл, был совсем маленьким, к нам зашла его мать и увидела мой нож, мое сокровище. В то время мне было лет десять или одиннадцать, а ему не более трех. Этот малыш еще почти не говорил, но пошел за мной в сад, отчаянно пытаясь рассказать мне, как его три раза пырнул ножом в ребра какой-то вор, разбойник, заговоривший с ним по дороге в Силезию. Увидев мое замешательство, он изо всех сил старался мне все объяснить.

— Не сейчас — прежде, когда я был взрослым, — повторял он, поднимая руки, чтобы привлечь мое внимание. — Когда я был большим.

Задрав рубашку, он втянул живот и показал мне родимое пятно с неровными краями поперек грудной клетки. Нечего и говорить, что все это меня удивило и потрясло, и я принялся подробно расспрашивать его. Я подумал, что нашел родственную душу. Когда за ним пришла мать, она заметила его оживление и устало спросила у меня:

— Он рассказывал тебе про вора на дороге?

Вскоре я уехал. Началось мое обучение у кузнеца, живущего в нескольких милях от города. Я не видел Карла пять лет, но сотни раз вспоминал о нем. Когда я наконец с ним увиделся, то сразу спросил о том ножевом ранении. На лице его отразилась заинтересованность, но лишь слабый отблеск воспоминания.

— Вор на пути в Силезию, — напомнил я. — Шрам у тебя на груди.

На сей раз я, а не он, отчаянно пытался его убедить.

Взглянув на меня, он покачал головой.

— Я действительно тебе это рассказывал? — воскликнул он и убежал играть с товарищами.

С тех пор я знаю, что для маленьких детей не так уж необычно помнить что-то из их прошлых жизней, в особенности если они в последний раз перенесли насильственную смерть. Или, вероятно, насилие обостряет у них потребность в общении. Обычно, едва научившись говорить, они начинают озвучивать свои старые воспоминания и пару лет продолжают их всем навязывать. Со временем они обычно забывают о своей смерти, а их родители либо волнуются, либо им это просто надоедает. Воспоминания тускнеют, и дети отбрасывают их в сторону. Возникают новые переживания. К сознательному возрасту все, за исключением лишь немногих, забывают об этих воспоминаниях и двигаются вперед.

Все это достаточно широко подтверждается документами, и я стал знакомиться с исследованиями. Есть ученые, собравшие материалы тысяч интервью и конкретных случаев на данную тему. Естественно, многие из них неохотно объясняют, что же это означает в действительности, и кто станет их винить? Я лучше всех знаю, насколько бесполезно пытаться заставить поверить рационально мыслящих людей.

Мой случай отличается от прочих. В моем случае память по мере моего взросления укреплялась и наполнялась. Чем более разумным я становился, тем больше я мог вспомнить — мелочи и значительные события, имена, места, пейзажи и запахи. Выходило так, словно моя смерть являлась долгим сном, и, когда я пробуждался и перенастраивался, все возвращалось. Мне не представлялось, что эти вещи происходили с кем-то другим. В моих воспоминаниях они случались именно со мной. Я помнил сказанные мной слова и испытанные чувства. Я помнил себя самого.

К десяти годам я знал, что не такой, как все, но перестал об этом говорить. Понимал, что уже жил прежде. Не имело смысла убеждать посторонних в том, что это правда. Больше всего мне было жаль, что другие люди не обладают такой памятью, как я. Мне интересно было узнать, были ли у них прошлые жизни, которые можно вспоминать, или только я один могу возвращаться. Я спрашивал себя, не ошибка ли я в планах Господа, которая будет исправлена в конце моей жизни.

Мне кажется, я до сих пор ощущаю себя ошибкой. И по-прежнему жду, когда ее исправят.

Каждая жизнь начинается более или менее одинаково. Поначалу младенческое сознание, как расплывшееся темное пятно, но потом, рано или поздно, я начинаю видеть ее лицо в дверном проеме. Оно вырисовывается все четче, а затем я вижу пламя. Стараюсь не расстраиваться сильно. Я знаю, что произойдет дальше, и думаю: «Вот я здесь снова». Каждую жизнь я начинаю с нее, моего первородного греха. Я узнаю себя через нее.

— Что с тобой творится? — шепотом спросила Марни по пути от трейлера.

— Ничего.

Люси опустила голову. Она плотно закрыла за собой дверь, убедившись, что защелка сработала, вздохнула. Джеки и Суми уже стояли у машины.

— Неужели действительно так плохо? Почему бы тебе не рассказать, что она говорила?

— Ничего особенного. Много всякой чепухи.

Лгать Марни было трудно и совсем невозможно, поэтому она не поднимала головы.

Небо уже потемнело, но свет, идущий из окна трейлера, освещал розы. Там были пластиковые розы, пропущенные через неопрятные белые шпалеры. Рассматривая их, Люси заметила, что есть также и настоящие, красивые китайские розы, которые в поисках солнечного света и пространства протискиваются между пластиковыми.

— Какого рода чепуха? Ты расстроилась?

Марни ей докучала неспроста. Она хорошо знала Люси и чувствовала ее неподдельную тревогу. Из-за этого оттолкнуть ее было сложнее, но тем более необходимо.

— Итак, оказалось, что я люблю воду, — сообщила Джеки. — К тому же я — мой лучший советчик.

— Эй, это я — мой лучший советчик! — воскликнула Суми.

Марни пыталась что-то вспомнить.

— Кажется, я тоже могу быть своим лучшим советчиком.

— И это стоит двадцати долларов? — усмехнулась Джеки.

— Может, и нет, но глубоко ли запрятана твоя энергия? — спросила Суми.

Джеки рассмеялась.

— О господи! Моя энергия действительно глубоко запрятана. Каковы шансы?

Марни пристально смотрела на нее, и Люси догадалась, что было бы вполне уместно засмеяться. Или по крайней мере улыбнуться, что она и попыталась сделать.

— Ты не против сесть за руль? — обратилась она к Марни.

— Нет.

Марни забрала у нее ключи. Она соглашалась позволить ей на время спрятаться.

Люси села на переднее пассажирское сиденье и, пока они ехали, прижимала горячую голову к прохладному стеклу.

— Люси, а ты — лучший советчик для себя самой? — спросила Суми, заметив, что подруга не участвует в разговоре.

— Нет, — с трудом поднимая голову, ответила та.

После того как они вернулись, Люси выскользнула из Уайберн-Хауса и направилась бродить по темному студенческому городку. Большая часть народа была на вечеринках или занималась уборкой комнат. Некоторые студенты уже уехали. Немногие, возможно, доделывали курсовые работы. Она прошла по Джефферсон-авеню в сторону парка. Потом пересекла лужайку, вошла в свой самый любимый сад и взобралась на извивающуюся стену, сооруженную ее давней пассией Томасом Джефферсоном. Она жаждала дуновения ветерка или нескольких капель дождя. Что-нибудь, что взбодрило бы ее.

Потянувшись, Люси улеглась на верхнюю часть стены и свернулась калачиком. Ее одолевала усталость, но она боялась уснуть. Дэниел умел находить ее в снах, и она почти не сомневалась, что этой ночью он постарается нарушить ее покой.

«Никаких снов сегодня», — наставляла она себя. Это удивительно хорошо ей помогало. С девятилетнего возраста, когда однажды ее сильно напугало шоу с акулами, Люси приказывала себе не видеть ночных кошмаров, и это помогало. Начиная лет с шестнадцати, когда она писала в конце семестра работу по «Джейн Эйр», она просила для себя сны, которые показали бы ей какие-нибудь идеи или понимание вещей. Иногда это срабатывало.

Снова София. Война. Госпиталь, где она за ним ухаживала. Глубоко в ней запрятаны были какие-то обрывки ассоциаций, не связанные с ее переживаниями, разговорами или памятью. То, что они могли существовать вне ее, тоже казалось неправильным.

Не сошла ли она с ума? Может, она все выдумала? Трем другим девушкам мадам Эсме говорила совершенно тривиальные вещи. А не говорила ли она банальности и Люси тоже, и та превратила их в нечто фантастическое? Подвергая сомнению собственное здравомыслие, Люси вынуждена была спросить себя: существует ли Дэниел в действительности? Или он — романтическая выдумка девушки, истосковавшейся по красивому незнакомцу?

Если вы обеспокоены тем, что могли сойти с ума, не означает ли это, что вы не помешались? Или помешались не окончательно? Люси примирилась с мыслью, что помешалась не окончательно.

Позже в общежитии Люси приняла душ. Иногда это здорово помогает.

— Поговоришь со мной? — спросила Марни, когда Люси, закутанная в полотенце, взгромоздилась на кровать.

— Попытаюсь.

Люси снимала с ногтей оранжевый лак. Если у вас на ногтях два или три слоя лака, то снимать его одно удовольствие, но у Люси был один тонкий слой, и она долго ковыряла и скребла ногти.