Патрик Нит - Новоорлеанский блюз Страница 9

— Лик! — шепотом позвал его Соня, и тут до Лика дошло, что наступило время действовать. Мальчики, пригнувшись, прошли по балкону и оказались над самой головой Добряка, когда он вышибал из клуба двух буянов, давая при этом волю и рукам, и языку. Соня едва мог сдержать смех, когда они с Ликом наклонили ящик со льдом. Молча переглянувшись и кивнув друг другу, они наклонили ящик еще ниже, так, чтобы ледяная вода полилась на голову ничего не подозревавшего Добряка.

Реакция швейцара-вышибалы на холодный душ была уморительной. Сперва он, казалось, не заметил потока, обрушившегося ему на голову и намочившего рубашку и жилетку. Но вдруг все его тело перекорежилось словно от удара молнии, и он издал громкий и хриплый вопль, похожий на рев взбесившегося быка. Добряк, закрыв голову руками, перегнулся пополам, и поток ледяной воды полился ему на спину. Он с трудом сообразил, что надо отскочить в сторону, а когда он наконец сделал это, вид у него был такой, словно он только что подвергся каре небесной. При этом его громкий надсадный рев не умолкал ни на секунду.

А на балконе Соня, забыв обо всем на свете, неудержимо хохотал, высоко приподнимая ящик — ни одна капля не должна пролиться мимо цели. Лик тоже смеялся, но вдруг до его слуха донесся звук скрежетания металла о металл, и он увидел, как тяжелая остро заточенная лопатка, которую старик Стекель называл «эта хреновина», скользнув по настилу балкона, упала вниз. Ее заостренный конец с точностью шпаги в руках опытного дуэлянта вонзился Добряку между лопаток. Рев его мгновенно прервался, он грохнулся на колени и остатки холодной воды из ящика обрушились на его согбенную фигуру. Соня, не осознавая того, что произошло, хохотал, но для Лика, видевшего, как швейцар упал, время словно остановилось. В глазах у Лика потемнело, руки и ноги стали ватными; до его слуха не доносилось ничего, кроме звуков трубы Бадди Болдена. И Лику казалось, что эти звуки указывают ему путь к спасению, толкают его на крутую тропу, ведущую куда-то прочь отсюда. Обо всем, что было, и все, что будет, казалось, играл оркестр, возглавляемый корнетом Бадди Болдена.

К счастью для Лика и Сони, Добряк Эванс не умер (хотя, после того как хирург не совсем умело удалил из его спины «хреновину», он уже не мог самостоятельно передвигаться). А иначе никогда бы им снова не бывать в Култауне. Им повезло, что они вляпались в неприятности с законом — все кончилось бы намного хуже, попади они после всего того, что случилось, в лапы других вышибал клуба «У беззубой Бесси». Им повезло, что их дело в суде по делам несовершеннолетних рассматривал судья Августус Пинкни, считавшийся сторонником либеральных реформ. В результате их приговорили к четырем годам заключения в Монмартрской исправительной школе для негритянских мальчиков (которую все для краткости называли «Два М»), расположенной на окраине Монмартра. К счастью, Лик в ночь своего ареста слышал трубу Бадди Болдена, и, хотя ему только что исполнилось восемь лет, он воспринял эти звуки как призыв к действию, к тому, как жить дальше. А Соня — у которого не было такой цели и которому не сопутствовало везенье — благодаря своему хорошо подвешенному языку добился в жизни лишь того, что стал сутенером и ловким пронырой. Не повезло и Болдену. Не прошло и месяца после той ночи в Култауне, как он оказался в больнице для душевнобольных в Джексоне, штат Луизиана, за то, что избил свою тещу. Когда спустя четыре года Лик с корнетом в руках покинул «Два М», Болден был помещен в сумасшедший дом, где пробыл четверть века до своей смерти в 1931 году. Великого джазмена погубили неприятности третьего вида. Что уж тут поделаешь?

I: Джонс по прозвищу Собачий Клык и кулачное право

Монмартр, штат Луизиана, США, 1907 год

Монмартрская исправительная школа для негритянских мальчиков (в возрасте от восьми до четырнадцати лет) производила впечатление солидного и респектабельного заведения. Здание школы, расположенное на Джексоновом холме примерно в миле от городской черты, было выкрашено в ослепительно белый цвет, и когда солнце, клонясь к закату, скрывалось за домом, его окна казались угольно-черными. Некоторым новичкам школы «Два М», которых на раннем рассвете доставляли в их новую обитель (нередко со связанными руками), здание казалось лицом со множеством пустых глазниц, в котором канут их жизни, если, конечно, они не воспротивятся этому; что касается младших, так они попросту плакали навзрыд, и не только потому, что их тонкие шеи сжимала рука изнывающего от жажды блюстителя порядка, который спешил как можно скорее напиться кофе.

В прежние времена здание школы «Два М» принадлежало семейству Фредериксов, владевшему самыми крупными хлопковыми плантациями в Луизиане. Во время гражданской войны Фредериксы потеряли большую часть своих земельных угодий, и в 1870 году бо́льшая часть многочисленного семейства перебралась на запад и (как это ни странно) на север, спасаясь от нового уклада жизни и новой культуры (или, как они считали, от бескультурья), привнесенных союзными войсками, захватившими Новый Орлеан и его окрестности. И лишь одна ветвь этого многочисленного семейства пожелала остаться на небольшой плантации вблизи Монмартра, и, будьте уверены, проявили себя они еще более жестокими и нетерпимыми даже в сравнении с наихудшими представителями белой расы.

Предки многих мальчиков, заточенных в стенах школы «Два М», были рабами на хлопковых плантациях Фредериксов и по этой причине воспринимали свое пребывание здесь с неподдельной иронией («Мы же негры-слуги по дому!» — горько шутили они). Это не слишком способствовало их становлению на путь исправления.

В 1885 году здание и прилегающие к нему несколько акров земли были изъяты у прежних собственников, перешли во владение города Монмартра и стали использоваться по нынешнему назначению; созданная здесь исправительная школа «Два М» очень скоро обрела устрашающую репутацию. Хотя контингент школы был исключительно чернокожий, директором был белый янки, настоящее имя которого — Теодор Спинкс — было напрочь забыто и заменено величественным прозвищем Генерал. Никому было не ведомо, какой армией командовал Генерал, да никого это и не интересовало. По правде сказать, Генерал в своей жизни и пороху-то не нюхал, однако он был мерзким и трусливым типом, для которого главное — это чин, а что касается нравственности, то этой категории в его сознании места не было.

Генерал управлял школой «Два М» по принципу, который сам придумал и которому дал название «две дисциплины». Суть этого принципа заключалась в следующем: днем жизнь школы была организована по уставу, близкому к армейскому, а ночью действовало право, установленное самими воспитанниками, которое они называли «правом кулака». Логика Генерала была предельно простой. С одной стороны, он полагал, что, подчиняясь дисциплине и соблюдая ее правила, мальчики смогут применять и использовать их в своей дальнейшей жизни. С другой стороны, он был убежден, что с наступлением темноты его подопечные сами разберутся в том, что упустили воспитатели в течение дня. В общем, Генерал пытался прикрыть фиговым листком гниль «плодов просвещения»: сами преподаватели с хладнокровной жестокостью и без всякого стеснения пользовались «кулачным правом» (причем никто из взрослых не испытывал ни угрызений совести, ни страха перед законом за свои противоправные действия).

Одним из следствий политики «двух дисциплин» было разделение воспитанников «Двух М» на две группировки: на «стрелков» и «кулаков». Стрелками по большей части (но не всегда) были младшие ребята, которым удавалось избежать самого худшего в ежедневной режимной рутине. Но страдания их начинались после того, как Старая Ханна прекращала заливать своим золотым светом Монмартр и орда кулаков с гиканьем и ржанием неслась, сотрясая стены спален и желая вершить суд и мстить согласно своему функциональному назначению в воспитательной системе.

Кулаков, в свою очередь, питала энергией неутолимая жажда воспитательского коллектива к побоям и издевательству. Некоторые преподаватели хищно облизывались, слыша свист хлыста, врезающегося в голое тело, или видя лицо ребенка, голову которого только что вытащили из наполненного водой корыта и который тужится от усилий освободить легкие от набравшейся в них воды. Неудивительно, что кулаки блестяще умели вести свои собственные «уроки» в тишине ночи.

В школе в то время было немало трудных подростков, отбывающих наказание за тяжкие преступления, совершенные на улицах Култауна. Тот факт, что детей старше четырнадцати лет в школе не было (администрация строго следила за тем, чтобы сразу же после своего четырнадцатого дня рождения подростка переводили досиживать срок во взрослую тюрьму, расположенную в другом конце города), отнюдь не свидетельствовал о том, что в школе не было серьезных преступников: там были малыши, которые, вооружившись самодельными пистолетами, совершили попытку вооруженного ограбления ночного клуба «Жженый сахар»; лица многих воспитанников были в шрамах, полученных в ожесточенных драках с применением бритв; была там и шайка подростков, которые убили маленькую девочку только ради того, чтобы показать, какие они крутые. На вершине этой криминальной пирамиды восседал тринадцатилетний Джонс по прозвищу Собачий Клык, громадный увалень с дикими глазами. Он провел в школе «Два М» всего год, но еще до его появления там его приключения попали на страницы «Монмарт Кроникл», а здесь кулаки считали его главарем, то есть «человеком с идеей в голове».