Андрей Шляхов - Клинический случай Страница 9

Все наказанные обычно считают, что их, таких хороших и красивых, наказали без достаточных оснований или вообще без оснований. У Анны был как раз тот случай, когда «вообще».

Привезла «Скорая» бабушку, тихую, маленькую, седую. Про таких еще говорят — божий одуванчик. Из дома привезла, в домашнем халате и тапочках. Родственники, то есть единственный сын-алкаш, бабушку не навещали. Анна покупала ей со своей небольшой ординаторской стипендии питьевую воду, чтобы не приходилось пить отдававшую ржавчиной водопроводную, соседки по палате делились передачами. В положенные сроки — на третий день после поступления, определились с бабушкиным диагнозом, который оказался онкологическим и собрались переводить «по профилю» — в городской онкодиспансер. Собрались да обломались — в суете сборов бабушка прихватила из дома предметы первой необходимости, а вот паспорт и полис обязательного медицинского страхования забыла. Ну по «Скорой»-то можно без полиса и без паспорта, а вот для перевода они нужны. Больная теребила звонками сына, тот обещал принести, да все не нес. Анна попыталась уговорить заведующего отделением из онкодиспансера принять больную без документов, но тот отказался. Анна позвонила бабкиному сыну, высказала ему все, что о нем думает, и потребовала немедленно привезти документы матери в больницу. Сын поклялся, что завтра с утра «все будет», но так ничего и не привез. После работы Анна отправилась за документами сама. Караулила «объект» в подъезде у дверей квартиры до половины двенадцатого, перезнакомилась со всеми соседями (информации про бабушкины дела, кстати говоря, не разглашала, просто говорила, что прислали из больницы за документами), дождалась, высказала еще раз, пожестче прежнего, забрала документы и уехала довольная собой, ну, то есть своим героическим подвигом.

Наутро выслушала похвалу от заведующего отделением, получила «добро» на перевод, вызвала перевозку, написала переводной эпикриз, пожелала больной всего хорошего (шансы определенные там были) и на этом сочла дело законченным. Но сказано же — «не обольщайтесь!». Спустя две недели Анну срочно вызвала к себе заместитель главного врача по медицинской части Тамара Семеновна, женщина, существовавшая отдельно от своего почти шестидесятилетнего возраста. Тамара Семеновна любила кислотные цвета, обильную яркую косметику (в тех объемах, когда ее уже называют не косметикой, а «штукатуркой») и обувь на высоченнейших каблуках. В медицине она разбиралась неплохо, характер имела спокойный, почти нордический.

На сей раз никакого нордического спокойствия не было и в помине. На Анну сразу же обрушился поток эмоциональных, не слишком-то связанных между собой восклицаний, весь смысл которых сводился к тому, что произошло нечто ужасное. В понимании руководителей всех рангов «ужасное» начинается с перспективы лишения своего руководящего поста. Минут через пять Анна поняла, в чем дело, — кто-то в онкодиспансере, главный врач или его заместитель, возмутился «задержкой» с переводом бездокументной бабушки и накляузничал в департамент здравоохранения. Из чистой незамутненной вредности или, может, были какие-то свои счеты с администрацией сто седьмой городской больницы, в которой Анна проходила ординатуру. Если уж начистоту — то совсем не тот был случай, чтобы прямо сразу и в департамент.

Анна за собой вины не чувствовала. На сына больной надеялась недолго, несколько дней, в истории болезни оставляла записи: «сыну пациентки передана просьба срочно привезти документы матери», в итоге съездила за паспортом и полисом сама, хоть и не было такого в ее должностных обязанностях. А если онкодиспансер так за больных радеет, то могли бы в порядке исключения и без документов принять. Так и Тамаре Семеновне объяснила, и главному врачу и какой-то шишке в департаменте здравоохранения. Итог ударил как обухом — строгий выговор с занесением. Кто из клинических ординаторов мог бы похвастаться чем-то подобным? Практически никто. Во-первых, большинство клинических ординаторов подчиняются не департаменту, а министерству (это у Анны была целевая городская ординатура, от департамента), а, во-вторых, как-то не принято делать виновными тех, кто пока еще учится. Клиническая ординатура есть не что иное, как высшая форма профессиональной подготовки врачей-специалистов, основанная на принципе индивидуального обучения, вот как.

Сказать, что Анна расстроилась, это не сказать ничего. Главное — грызла обида. «Ни за что ни про что, полна жопа огурцов» так говорила в подобных случаях кузина Вероника, непутевая, но удачливая дочь родной сестры Анниной матери, тети Оли. Заведующий отделением утешал: «Ничего страшного — через месяц все про это забудут, через год — снимут выговор, и будешь ты чиста и невинна, Андреевна. А еще знай, что жизнь она такая, сбалансированная, сейчас ни за что получила по полной программе, а в другой раз за что-то ничего тебе не будет». Заведующему тоже дали выговор, как непосредственно отвечающему за все происходящее в отделении, но он уже был к этим подаркам судьбы привычный и, в отличие от Анны, не расстраивался.

Первый из двух молодых юристов, экономя на офисе, забился в какую-то запредельную дыру примерно посередине между Волгоградским и Рязанским проспектами. Завод, автосервис, гаражи, склады, автосервис, снова гаражи, три автосервиса подряд, и вот он — четырехэтажный офисный центр «Караганове Плаза». Плазе вообще-то полагается быть торговой, но здесь кроме офисов ничего не было. Зато была огромная, с самым, что ни на есть оптимистичным прицелом на будущее, парковка и — совершенно пустая, если не считать двух автомобилей в дальнем углу.

И охранник в просторном псевдомраморном холле оказался не занудливым. Вместо обычного «вы к кому… Позвольте ваш паспорт… Возьмите пропуск и не забудьте отметить его на выходе», сказал, едва Анна успела войти:

— Адвокат Ушаков на втором этаже. Первая дверь.

— А как вы догадались, что мне нужен именно он? — удивилась Анна. — Или он у вас тут единственный арендатор?

— К нам все больше прорабы ездят, — ответил местный Шерлок. — У нас же одни стройматериалы. Если приезжает кто-то не похожий на прораба, значит — к Саше. Без вариантов.

Анне не очень понравилось, что адвоката запросто называет Сашей охранник. Что ни говори, а адвокатам не следует панибратствовать с окружающими. Надо держать марку, знамя своей профессии. «Будь проще — и к тебе потянутся люди» — это не про адвокатов. И не про врачей, и не про педагогов, и уж, тем более, не про тех, кто только начинает. Это корифеям можно иногда «быть проще», в эти моменты получаются очень трогательные, поистине незабываемые, фотографии.

Лестница поражала воображение расставленными по углам огромными пластиковыми вазами с пластиковыми же цветами.

— Ле жарден де Люксембург![5] — вслух «одобрила» Анна.

Сразу же вспомнилась одноименная песня Джо Дассена, не пропитанная лирической грустью, а прямо-таки вымоченная в ней. Прошел еще один день без любви, ля-ля, дождливый день ля-ля, жизнь без тебя мне не мила, успех это еще не самое главное… Сплошной декаданс, сопли-опли.

Анна тряхнула головой, прогоняя грустные мысли. Вот она, зашпонированная под дуб дверь со скромной табличкой «Адвокат Александр Оскарович Ушаков». Табличка была скромна не только по содержанию, но и по исполнению — лист формата A4, приклеенный четырьмя полосочками тонкого скотча, одна из которых уже успела отклеиться и некрасиво топорщилась.

Анна открыла дверь только благодаря привычке доводить начатое до конца. Ясное дело — молодой, на старте, но уж пятьсот рублей на табличку наскрести по-любому можно. Театр начинается с вешалки, а контора — с вывески. Если провести аналогию с врачами, то можно сказать, что молодой врач может приезжать на работу на метро или на велосипеде, одеваться «с рынка», но вот халат у него просто обязан быть не только опрятным, но и не заношенным и руки ухоженными, без траурной каймы под ногтями. Хоть бы бумажку поаккуратнее на дверь наклеил, Александр Оскарович! Интересно, какая у него мебель?

Мебель была обычной, икеевской. Стол, кресло, два шкафа, пять стульев. Больше ничего в маленькой комнатке и не поместилось бы. Щуплый, лопоухий, очкастый и местами прыщавый Александр Оскарович («мужчинка минус третьей категории», по классификации кузины Вероники) оказался явным неврастеником, потому что во время разговора постоянно вертел что-нибудь в руках. Если не вертел, то теребил, а то начинал разминать свои длинные, уставшие от постоянной работы, пальцы и делал это очень усердно, до хруста в суставах. Хрустели суставы звучно, казалось, что сейчас Александр Оскарович переломает себе все пальцы. Анну все это почти не напрягало, потому что ей было важно не то, что делал руками адвокат, а что он при этом говорил. А говорил Александр Оскарович дельно и совершенно не «грузил», то есть — не пугал. Даже наоборот — успокаивал.