Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу Страница 9

… Уставилась на отвернувшуюся и лениво облизывающуюся за толстыми прутьями решетки огромную полосатую кошку.

— Что ты, Рыжик? — раздался голос где-то рядом, но… мне показалось, что он шел откуда-то издалека, хотя мой красавец по-прежнему обнимал меня за плечи.

— А что случилось? — спросила я, наконец, вытолкнув из легких застрявший там воздух.

— Ты как-то побледнела… Все в порядке?

— Все классно, просто… Просто жарко.

— Да? Ну, сейчас посидим где-нибудь, перекусим… Но ты мне так и не ответила. Со мной ты, или… — он не договорил и внимательно посмотрел мне в глаза. Его ладонь замерла у меня на шее, перестав поглаживать ее, и весь он как-то замер — нет, не от волнения, не от беспокойства (эти чувства вообще как-то не очень клеились к нему), а просто в ожидании, как хищный зверь, как… Лежащая за прутьями решетки огромная полосатая кошка, смотрящая теперь куда-то мимо нас…

Я отвела глаза и теснее прижалась к нему бедром. А потом — всем телом. И он понял, что я сказала «да» еще до того, как я сказала:

— Да… Я с тобой.

— Ну, и отлично. Все будет о‘кей, Рыжик. Все будет… правильно. Пошли, — он потянул меня прочь от клетки с тигрицей.

Отходя, я обернулась и в последний раз взглянула на нее. Полосатая зверюга тоже, как и волки, проводила нас взглядом своих желтых фонарей и… Широко зевнув,

(Огромные, белоснежные клыки на фоне жаркой красной глотки.. Господи, у нее же только одно страшное назначение, откуда же… Откуда в этой жуткой древней силище, созданной лишь затем, чтобы убивать — раздирать и рвать податливую живую плоть, — такая жуткая… Красота!..)

презрительно фыркнула. Словно ясно и просто выразила свое отношение к моему страху перед одиночеством, моей попытке уцепиться за силу…

Обида и злость вдруг захлестнули меня изнутри, и, стиснув зубы и уставясь в холодные желтые круги ее глаз, прямо в черные точки зрачков, я мысленно крикнула ей: Хорошо тебе так фыркать, но со всей своей силищей это ты — в клетке, а я… Хоть и трясусь от страха, но я — на свободе!..

Это была подлая мысль, и мне сразу стало жутко стыдно — так стыдно, словно она могла понять, прочесть мои мысли, но она… Не шелохнулась, не отвела глаз, вообще никак не отреагировала,

(на что?.. Неужели я хоть на миг и вправду подумала, что она может прочесть?…)

только в мозгу у меня опять звякнул странный, чужой голосок, растягивая слова, насмешливо произнесший: Ты ещщще не за-а-ешь, что такое настоя-а-а-щий стра-ах… Ещще не вре-е-мя…

Всю дорогу до открытой кафешки мы молчали. А когда уселись за столик, я вдруг неожиданно для себя попросила:

— Давай возьмем котенка… Маленького… Ну, знаешь, на счастье…

— Давай, — легко согласился он, равнодушно пожав плечами, а потом взглянул на меня как-то… С интересом, причем, не с простым, а каким-то задумчивым… даже тревожным… протянул: — Я и не знал, что ты любишь кошек…

— Я сама не знала, — пробормотала я.

6

Вряд ли меня можно назвать впечатлительной, а уж тем более сентиментальной особой, но еще много лет я вспоминала тот эпизод и… Пускай это звучит бредово, но — просила прощения у той огромной рыжей зверюги с жуткой пастью и страшными клыками, способными легко перекусить мою шейку, как тонкую травинку. Просила прощения за тот вырвавшийся у меня подлый мысленный вскрик про… Про страх и про клетку.

Это накатывало на меня в самые неожиданные и неподходяще моменты — например, когда шейку моей матки дергала судорога оргазма… Или когда я смотрела по телеку, как подъемный кран стаскивает с постамента памятник супер-чекиста, с горячим сердцем, холодной башкой и еще чем-то чистым…

(… Концы у них холодные были, Рыжик, — пробормотал мой Ковбой, равнодушно взирая на этот спектакль, транслирующийся по телеку, — вот и хотелось хотя бы ручки в горячей кровище искупать…)

Когда смотрела на широко раскрытый рот с фарфоровыми зубками модного эстрадного певца, трясшего длинным «конским» хвостом и орущего: «На падайте духом, поручик Голицын…»

Когда впервые входила в нашу роскошную новую квартиру с только что сделанным евроремонтом — в элитном доме недалеко от станции «Проспект Мира», — держа в руках кошачий домик-переноску, где мирно спал подобранный на улице маленький рыжий котенок… Когда засыпала одна на широченной койке-аэродроме, не дождавшись мужа, мотающегося где-то по своим бизнес-делам (а может, расслабляющегося на другой, деловой квартире с молодыми длинноногими профессионалками, появившимися в столице нашей новой-старой родины в таком количестве, что предложения явно превышали спрос), и с удовольствием слушала сладкое мурлыканье нашей упитанной рыжей кошки,

(твоя рыжая сестричка…)

в которую превратился маленький тощий котенок… Когда напивалась одна от скуки в нашей огромной гостиной, сидя за тяжелым овальным столом карельской березы и пьяно бормоча что-то, гладила маленького пушистого зверька, серьезно глядевшего на меня холодными зеленовато-желтыми фонариками глаз…

(так похожи на глаза той, огромной и страшной…)

Когда шлялась по Нью-Йорку с жутко повзрослевшей дочкой, не уставая радоваться от сказочной возможности швырять зеленые как и куда мне захочется…

Все это так или иначе было связано, было привязано к тому, что он мне говорил тогда — в зоопарке, — и так или иначе возвращалось к… Огромному полосатому зверю, которому я посмела крикнуть

(пускай мысленно — неважно… Она видела меня насквозь…. Или не она, а что-то очень древнее, на мгновение проступившее в очертаниях огромной морды, выглянувшее из ее светящихся холодным и каким-то яростным светом глаз…)

про клетку.

Я ужасно привязалась к моему маленькому зверю — могла часами наблюдать, как она вылизывается и играет, и тихонько разговаривать с ней. Нет, не просто привязалась — муж был прав, когда с усмешкой говорил, что я сдвинулась на ней и вообще на кошках. Что ж, наверное, сдвинулась. Удивительные существа…

Такие ласковые и такие отчужденные. Такие игривые и такие серьезные. Дающие столько уюта, столько тепла и смотрящие такими глазами — далекими и холодными… Как могут сочетаться такие разные свойства? Как можно давать такое тепло, просто физически распространять его вокруг себя, и в то же время смотреть такими холодными, чужими глазами? Даже не смотреть, а рассматривать… Нет, им не нужны никакие извинения. Они просто не знают, что такое просить прощения, и они…

Никогда не простят.

Я много рассказывала дочке про нее, показывала фотографии. Та слушала вежливо, но довольно равнодушно — на фотографиях ее внимание больше привлекал интерьер нашей квартиры, она расспрашивала про старинную мебель (в основном про цены), про модные кухонные агрегаты, про цены на бензин. И только однажды, когда мы забрались с ней на главный нью-йоркский небоскреб и я уставилась вниз со смотровой площадки, она вдруг искоса глянула на меня, потом всмотрелась внимательнее и пробормотала:

— Странно… Ты так любишь кошек и у тебя глаза… Похожие на кошачьи…

Я повернулась к ней и… На мгновение увидела ее как-то странно — наверное, закружилась голова от высоты. Исчезли все цвета. Черно-белая «картинка», даже не черно-белая, а какая-то темно-серая, и ее силуэт… Очень четкий, но какой-то плоский, как бы… двухмерный… словно фигурка, вырезанная из картона.

Это продолжалось какую-то долю секунды, не больше, а потом все цвета вернулись, а с ними и нормальное зрение. Я рассмеялась и сказала:

— Так бывает. Говорят, собаки и хозяева становятся похожи друг на друга, если долго живут вместе…

— То — собаки, — возразила дочка, покачав рыжеватой головой и поправив майку на уже вполне созревших грудках, — а кошки — совсем не то. И глаза у них… Другие, не… Не человечьи.

— Что же, и у меня — не человечьи?

— Ну… Иногда так кажется. Когда задумаешься о чем-то и уставишься так… В одну точку. Ладно, пойдем? Я уже есть хочу.

Стоя в несущемся вниз скоростном лифте, я прикрыла глаза и, вызвав в воображении огромного полосатого зверя за толстыми железными прутьями, в очередной раз мысленно прошептала, почти вскрикнула: прости меня за тот крик, я… Я просто жутко злилась на себя — что я такая слабая и вынуждена цепляться за силу, высасывать ее, как… как пиявка, из кого-то. И на тебя — за то, что ты такая сильная, и тебе это не нужно. Прости…

А потом во мне вдруг проснулась злоба на это дурацкое наваждение, и, стиснув зубы, я еле слышно пробормотала: