Павел Хюлле - Касторп Страница 9

— Сейчас будет остановка на Кленовой. Каштановая улица начинается вон там, по другой стороне путей.

Едва слышно пробормотав «спасибо», Касторп сошел с передней площадки вагона. Ему казалось, что взоры всех пассажиров устремлены только на него. Перейдя брусчатую мостовую, он без труда отыскал угловой, пахнущий свежей штукатуркой, внушительных размеров дом. Большие окна по всему фасаду, просторные балконы бельэтажа и огромные лоджии на верхних этажах, которые в жаркие дни даруют жильцам редкостную возможность дышать свежим воздухом не выходя из дома, — все это произвело на молодого человека самое благоприятное впечатление. Инцидент с кондуктором, правда, не был забыт, однако отступил в тень перед лицом новой ситуации. Поднимаясь по широкой, устланной коричневой дорожкой лестнице, Касторп остановился на площадке между этажами, где обрамленное лепниной большое зеркало отразило его фигуру, будто в театральном фойе. Почти машинально он пригладил ладонью волосы и поправил уголок воротничка. Настал чрезвычайно важный момент: он вдруг с беспощадной ясностью осознал то, что было очевидно, но чему он раньше не уделил должного внимания. Ведь ему впервые предстоит поселиться у совершенно незнакомых людей. Не в гостинице и не в пансионе, где за определенную плату получаешь услуги вместе с суррогатом собственного locum[12], а в кругу чужой жизни, в атмосфере чужих звуков и запахов. И хотя он пока не думал о конкретных сложностях — например, как, приняв ванну, пройти в свою комнату по общему коридору, — само близкое, ба! постоянное физическое присутствие рядом людей, с которыми его ничто не связывало, внезапно показалось Касторпу чем-то неприемлемым, если не сказать немыслимым. Немного приуныв, он поднялся еще на один пролет, чтобы наконец нажать фаянсовую кнопку электрического звонка, который тогда, в провинциальном городе, свидетельствовал о состоятельности и желании идти в ногу со временем.

— Вам кого? — услышал он сквозь щель приоткрывшейся двери приглушенный девичий голос. — Хозяйки нет, мы ничего не покупаем, уходите!

— Я — Ганс Касторп, — успел он сказать. — Я уговаривался с госпожой Вибе относительно комнаты с пансионом! Сюда прислали мой багаж! — Последнюю фразу Касторп произнес, вынужденно повысив голос, поскольку обращался к уже закрытой двери. Сочтя свое поведение безукоризненным, он снова нажал фаянсовую кнопку — дольше, чем в предыдущий раз. И тоже дольше, чем в прошлый раз, ждал прислугу.

— Я ничего не знаю, — на этот раз она оглядела его с головы до ног. — Хозяйка мне не обо всем рассказывает. Багаж? Ничего не привозили, а может…

— Как это? — перебил ее он. — Я же точно назвал адрес. Каштановая, один, второй этаж с фасада, вдова обер-лейтенанта императорского гусарского полка госпожа Хильдегарда Вибе. Правильно?

Прислуга кивнула, но за этим ничего не последовало.

— Твоя хозяйка намерена сдать меблированную комнату, а ты знать ничего не знаешь? Она не велела тебе приготовить постель? Стереть пыль? Поставить в вазу цветы?

На лице девушки, правда, отразилось некоторое смущение, однако ее молчание не внесло ясности. Наконец потерявший терпение Касторп спросил, в котором часу он наверняка застанет госпожу Вибе, поскольку, так или иначе, должен с ней поговорить.

— Наверняка? — прислугу позабавило слово, которое употребил молодой человек, и она, повторяя его, даже фыркнула. — А кто ее знает, может, через час, а может, и через два. Хозяйка не докладывает, когда вернется из города. Обед всегда в три.

Молодой человек вежливо кивнул и, отбивая пальцами по резным перилам маршевый ритм, сбежал по лестнице вниз. Впрочем, выйдя из парадного и заметив краем глаза сметавшего сухие листья дворника, он в нерешительности остановился и подумал, что ему, собственно, некуда идти. Каштановая улица, казалось, была последним застроенным уголком города. За домом тянулись неизвестного назначения склады, какие-то фабричные цеха, за ними сады и, наконец, поля, теряющиеся в которых трамвайные пути производили странное, совершенно нереальное впечатление. Касторп, правда, вспомнил, что, проезжая по центру Вжеща, заметил — кроме нескольких магазинов — маркизу над садиком единственного кафе, но, пожалуй, это было далековато, и при одной мысли о новой поездке на здешнем трамвае его обуяло понятное волнение. Волей-неволей он просто зашагал вперед и через несколько минут, перейдя мостик над быстрой речушкой, оказался перед кирпичной оградой казарм, где, как нетрудно было догадаться, располагался полк, в котором служил покойный обер-лейтенант Вибе. Продолжая идти вперед, Касторп дошел до обширного луга: там как раз проходили учения, а вернее — подготовка к параду. Полковой оркестр бойко играл марш «Preussen Gloria»[13], звуки тромбонов, рожков, барабанов и тарелок далеко разносились в октябрьском воздухе, а эскадрон новобранцев в серых походных мундирах под музыку упражнялся в верховой езде, непрестанно меняя строй. Получалось это у них неважно, и Касторп, теперь немного замедливший шаг, то и дело слышал вопли фельдфебеля: «Стадо свиней!!! Жирные хряки, вас только на бойню, в одну шеренгу еще раз стройсь!!!» При этой команде оркестр на середине такта обрывал мелодию, чтобы начать с начала после того, как гусары, перегруппировавшись, выстраивались в ряд. Когда отряд в очередной раз двинулся шагом, лошадь под одним из всадников понесла, и тот, вылетев из седла, рухнул на землю. Пока он медленно, потирая ушибленное колено, вставал, к нему подскочил фельдфебель:

— Habacht[14], — рявкнул он. — Плохо подтянул подпругу?!

Вытянувшийся по стойке «смирно» новобранец в ответ кивнул и хотел было что-то добавить в свое оправдание, однако фельдфебель, хлестнув его хлыстом по лицу, принялся читать лекцию.

— Подпруги, — громко декламировал он, сопровождая каждый слог ударом хлыста по лицу бедолаги, — проверяют перед падением! А после падения, прежде чем растирать задницу, надо первым делом хватать лошадь! Повторить!

Новобранец попытался исполнить приказание, но произносить слова, стоя навытяжку, да еще получая удар по физиономии всякий раз, когда он открывал рот, оказалось непосильной задачей. Отступив на два шага от палача, он заслонил руками уже окровавленное лицо, чем еще больше разозлил фельдфебеля.

— Я скомандовал «вольно»?! — подскочил тот к пареньку. — Я тебе разрешил шевелиться? — Говоря это, он хлестал беднягу по чем попало, а эскадрон молча наблюдал за этой сценой.

— Неплохая школа, — услышал Касторп голос у себя за спиной. — Не для барчуков служба, а?!

Рыжеволосого коротышку, заговорившего с нашим героем, происходящее, похоже, изрядно забавляло. Появившись невесть откуда, он явно не собирался уходить и намерен был продолжать разговор, поскольку тут же добавил:

— В этом полку никто не имеет права вылетать из седла, понятно? Это все равно как если бы фрейлина, представляясь императрице, громко выпустила ветры!

— В таком случае, — мгновенно ответил Касторп, — мы и ей съездим по физиономии, да?

Сказав так, он повернулся к рыжему спиной и поспешно удалился от плаца, на котором снова заиграли рожки. Хриплый смех незнакомца был отвратителен. Касторпу казалось, что он продолжает его слышать еще добрую сотню метров. Шагая дальше без всякого плана, он не мог избавиться от впечатления, что уже когда-то видел эту одутловатую мерзкую физиономию. Когда же? Во время одного из посещений гамбургских доков? Или на каникулах в Травемюнде, где возле дешевого постоялого двора слонялись подобные личности из низшего мещанского сословия? Почему-то незнакомец производил впечатление иностранца, хотя ни одна деталь его видавшего виды старомодного наряда и уж тем более акцент не позволяли сделать такое заключение.

За оградой казарм, около запруды Касторп наконец остановился и перевел дух. Сейчас не помешало бы съесть второй завтрак, перед чем следовало бы помыть руки, освежить лицо и шею влажным, сбрызнутым одеколоном полотенцем, поправить галстук и манжеты. Куда же он, однако, забрел? На другом берегу речушки, среди жалких одноэтажных домиков замызганные ребятишки катали железный обруч вокруг грязного прудика. До трамвайной линии и дома, где его никто не ждал, было не меньше трех километров, до гостиницы «Deutsches Haus» — наверное, все одиннадцать, а до Гамбурга — о котором Касторп подумал с неожиданной нежностью, как о родном доме, — гораздо дальше. Ничего трагического в этом, впрочем, не было. Мы могли бы назвать положение нашего героя в худшем случае неприятным, но сам он был склонен усматривать в сложившихся обстоятельствах некий поистине роковой узел, разрубить который изнуренному нервным напряжением организму пока не представлялось возможным. Именно поэтому Ганс Касторп впал в юношескую прострацию — такое с ним иногда случалось, — природа которой, по словам доктора Хейдекинда, была понятна и не внушала опасений, хотя в будущем она могла привести к меланхолии. Выражалось это в замедлении мыслительной деятельности при сохранении способности реагировать на сильные чувственные импульсы. Говоря образно, если бы, например, сейчас над Верхним Вжещем пронеслась снежная буря с градом, молодой человек немедленно кинулся бы на поиски убежища. Однако, поскольку Гансу Касторпу ничто подобное не грозило, он переместился во вневременное пространство, где и застыл, стоя на кирпично-каменном выступе плотины и уставившись на зеленое зеркало воды. Разумеется, все ощущения Касторпа были совершенно субъективными, ибо за пределами его сознания — вне чистой субстанции res cogitans[15], если можно так выразиться, — царило довольно оживленное движение, а стало быть, время бежало реально и неумолимо.