Константин Семёнов - Попытка № 13 Страница 9

Да и не так уж холодно, если честно. Вон бабушка рассказывала, что раньше в Грозном было гораздо холоднее, даже Сунжа замерзала. Правда, у старых вечно так — всё у них раньше было и лучше и больше. Зима холоднее, лето жарче, черешня крупнее, вода мокрее, а люди, понятное дело — добрее, смелее и умнее. Хотя, с другой стороны, может, и замерзала Сунжа. Чего бабушке врать?

Да, придётся сразу идти куда-нибудь греться. Как бы так предложить, чтоб Лена не догадалась? Хорошо в Киеве было, на каникулах — там такой проблемы не было. Там вообще никаких проблем не было — целая неделя сказки! Ни уроков, ни родителей, почти полная свобода и всё почти время — вдвоём. Если бы ещё и ребят с классной не было.… Да бог с ними — пусть завидуют! Только зачем же родителям доносить? И началось: «Так вести себя нельзя! Тебе сначала надо школу закончить, в институт поступить! И вообще, известно ли тебе чем это может кончиться?» Да что они могут понимать? В их-то возрасте! Небось, забыли уже всё. Нет, неправильно устроена жизнь. Надо пенсию давать молодым, лет так до двадцати пяти. Чтоб пожить в своё удовольствие. Ну а уж потом можно и на работу.

Женя завернул за угол, на Интернациональную, миновал вход в диспансер, арку двора, старый жилой дом. Впереди уже прекрасно видна Партизанская с трамвайными рельсами, почти построенный «Дом Радио» на противоположной стороне. Осталось миновать ещё одно здание, вот уже и табличка над дверью видна. Это здание известно не очень, а зря. Впрочем, Жене оно было известно прекрасно. Здесь располагался Художественный фонд и когда-то там буквально блистал Женин дедушка. Блистал, правда, довольно своеобразно.

Дед был художником и в сорок восьмом году угодил в лагерь. Причина этого Жене была неизвестна — дома об этом говорить не любили. Что-то там было связано с портретом Сталина. Освободился дед в пятьдесят шестом году и вернулся домой совсем другим человеком. Весёлый уверенный в себе мужчина исчез, остался где-то там, в ледяных просторах Колымы. Женя смутно помнил угрюмого, вечно подвыпившего старика часами молча сидящего в кресле перед окном. Несколько лет дед вообще не прикасался к кистям и краскам, потом понемногу жизнь взяла своё. Появилось у деда какое-то странное увлечение — он обожал рисовать портреты членов Политбюро. Рисовал их постоянно — карандашом и углем, на листе ватмана и обрывках газет. Через некоторое время дед мог изобразить любого из них, что называется с закрытыми глазами.

Самое интересное, что такое вроде бы бессмысленное умение не только сделало деда довольно известной личностью, но даже позволяло ему зарабатывать неплохие деньги. Происходило это в эпоху оттепели и выглядело довольно забавно. Стоило приехать в город какой-нибудь высокопоставленной комиссии или партийному деятелю их обязательно вели в Художественный фонд. Дед садился перед мольбертом с чистым листом, выпивал рюмку водки — стаканов он не признавал — и выжидательно смотрел на заказчика. Заказчик некоторое время смотрел на бумажку, где у него были написаны фамилии членов Политбюро. Затем, выбрав, называл фамилию или просто номер — тогда у небожителей была строгая иерархия, и они всегда назывались в одной и той же последовательности.

После этого заказчик, ещё немного стесняясь, называл выбранную им часть члена Политбюро. Например, глаз, или ухо, или нос. В этом и было всё дело. Дед изучил портреты лучше, чем филателист свою любимую марку, чем главбух квартальный отчёт. Никакой военный не знал так своё табельное оружие, самая любящая мать не помнила так своего первенца. Дед знал и помнил каждую чёрточку, каждую мелочь и мог изобразить их в любом состоянии и в любой последовательности.

В результате получалось вот что. Деду говорили: «Глаз». Дед рисовал на пустом листе глаз. Потом ему говорили: «Ухо». И на положенном расстоянии появлялось ухо. Затем, например, волосы. Скоро заказчики, войдя в раж, начинали усложнять задание. И на листе в совершенно произвольной последовательности появлялись: пиджак, нос, ещё один глаз, ордена, галстук, ещё ухо. Заказчики удивлялись, заказчики смеялись, хлопали в восторге себя по ляжкам, затем с не меньшим восторгом хлопали водку. В таких случаях дед прекращал творить и смотрел на заказчиков грустно и укоризненно. Ему тут же наливали.

Через некоторое время бессмысленный набор ушей, глаз и галстуков превращался в законченный портрет, с которого строго смотрел член Политбюро под номером N. Его тут же убирали с глаз долой, а дед получал новое задание. Заказчики всячески пытались сбить его с толку, называли части лиц и пиджаков политических деятелей в любой, самой, как им казалось, дикой последовательности. Наливали деду всё больше водки.

Всё было бесполезно — дед работал как копировальный автомат.

Он даже мог рисовать одновременно несколько политических деятелей. Правда, это стоило дороже. В таких случаях в мастерской ставили несколько мольбертов; дед ходил от одного к другому, изображая то глаз, то подбородок, то галстук. Как гроссмейстер на сеансе одновременной игры. Говорят, феерическое было зрелище.

Последние годы дед очень болел, целыми днями лежал, облокотившись на высокую подушку, и молчал. После инсульта правая рука у него не действовала, и он до самого последнего момента пытался рисовать левой. Конечно же, своих знакомых членов Политбюро. Так и умер.

Женя завернул за угол и чуть не столкнулся с оглядывающейся по сторонам женщиной.

— Молодой человек, а где здесь улица Терешковой?

— Вам в другую сторону. Вон туда.

— Да-да, вы совершенно правы. Как я могла забыть? Сама не знаю что это со мной.… А не знаете, на этой неделе землетрясения не будет? Не знаете? Ну, да…ну, да…

На остановке народу почти не было — видимо трамвай был не очень давно. Женя прошёл до угла с Ленинской и стал ждать.

Издалека, со стороны Минутки, прилетел злой холодный ветер, ударил в лицо. Женя смотрел, не отворачиваясь.

Мелкий снег иголками вонзился в лицо, слепя глаза. Женя смотрел, не отворачиваясь.

Наконец около филармонии из снежного тумана вынырнул трамвай, прошел полквартала. Наконец стало видно, что это «тройка».

И сразу стало тепло.

Интерлюдия. Самый зелёный город

Уважаемые товарищи! В последнее время в средствах массовой информации стали появляться странные, я бы даже сказал провокационные заявления. Некоторые безответственные товарищи, которых после этого и товарищами называть неудобно, болтают чёрт знает что. Одни из них утверждают, что самым зелёным городом Северного Кавказа является город Ставрополь, другие отводят эту почётную роль Нальчику. Третьи, видимо совершенно выжившие из ума, называют Махачкалу.

Махачкала — самый зелёный город! Бред!!

Уважаемые товарищи, мы ответственно заявляем, что самый зелёный город на Северном Кавказе — это город Грозный, столица Чечено-Ингушетии!

Тот, кто в этом сомневается, просто никогда не был в нашем славном городе и даже представить себе не может, сколько там зеленых насаждений, сколько деревьев и цветов!

Сейчас мы вам всё это покажем, и ваши сомнения рассеются как дым.

С детства помнится Жене эта картина. Ещё за городом лежит снег, а в городе — грязь, ещё на календаре февраль, а иногда и январь. Ещё не набухли почки на деревьях, ещё даже подснежников нет, а в городе уже пахнет весной. Впрочем, при чём здесь подснежники? Это в других городах весна пахнет подснежниками, а в Грозном весна пахнет черемшой. Тем, кто не жил в Грозном, бесполезно описывать этот запах, всё равно ничего не поймут. Не поймут даже жители других городов Северного Кавказа. Они в глупой самоуверенности думают, что знают всё о черемше. Не знают они ни черта! Что могут знать они, убогие, если продавалась черемша у них пучочками, как укроп и петрушка. Кошмар! В Грозном черемшу мерили всегда только на килограммы, а съедал каждый грозненец за недолгий сезон не менее центнера этого удивительного растения. Бедные греческие боги, сидели они на своём Олимпе и лопали нектар, не зная, что такое черемша. Поэтому и вымерли!

Недолго длится благословленный сезон черемши, но за это время её запахом пропитывается весь город, а слухи достигают самых краёв нашей необъятной страны.

Потом приходит настоящая весна, и Грозный перекрашивается в зелёный цвет. Всё помнит Женя, каждую мелочь, каждое дерево, каждый цветок. Но как это описать? Ведь не поверят же, чёрт возьми!

Клёны! Как забыть грозненские клёны, как забыть эти аллейки, где кроны деревьев соприкасаются вверху, где тень и прохлада в любой зной. А их плоды? Крутясь, как вертолётные винты, медленно планировали они на землю. Их так и называли — «вертолётики». А играли ими в детстве в «солдатики» или «топорики». Берёт каждый по «солдатику», цепляет другого и дёргает. У кого «солдатик» развалился — тот и проиграл. Очень увлекательная и познавательная игра!