Мария Эрнестам - Под розой Страница 9

Мое светлое «я» рыдало в подушку из-за маминой жестокости и неспособности любить. Часть меня по-прежнему надеялась, что мама войдет, увидит мои слезы, поймет меня, утешит, и все изменится к лучшему. Но мое темное «я» уже продумывало, как ей отомстить. Пиковый Король навещал меня все чаще, убеждая, что задуманное мною убийство освободит меня раз и навсегда и что он поможет мне его совершить. Иногда он намекал, что мама мне не родная и что мне не должно быть совестно за то, что я собираюсь сделать. Этот поступок должен был избавить меня от страданий. И не только меня — всем будет лучше без мамы.

Он подбадривал меня. Благодаря ему я чувствовала, что смогу совершить то, после чего у меня начнется настоящая жизнь. Я начала с почерка. Я с самого начала чувствовала, что в будущем мне пригодится, если мой почерк будет похож на мамин. Я заставляла пальцы выводить не буквы из прописей, а копировать мамин летящий почерк с элегантной завитушкой вокруг «у», резким «с», размашистым «ш». Нужно ли говорить, что мне это удалось? Я научилась виртуозно подделывать мамин почерк. Наши стили письма были столь похожи, что даже сама мама не могла угадать, где чей.

— Только это и подтверждает, что ты действительно моя дочь, — сказала она как-то раз. А я подумала, что силой воли можно добиться сходства, которого просто не может быть.

Сегодня мне позвонила Ирен Сёренсон. Она больше не в силах выносить одиночество.

— Никто ко мне не заходит, — обвиняющим тоном сказала она, и я представила, как она сидит со своим ястребиным носом и поджидает добычу, чтобы заклевать ее до полусмерти, а потом съесть еще шевелящуюся. Она напоминает мне о пауках, которые оплетают свои жертвы липкой паутиной, впрыскивают в них яд, от которого размягчаются внутренности, и потом высасывают содержимое, оставляя только сухую оболочку. Ирен Сёренсон знает, как обеспечить себе питательный обед, и ей нет нужды прислушиваться к советам кулинарных гуру по телевизору. Она питается чужой энергией. Это ее жизненная философия. Не космической энергией, а энергией других людей, как вампир.

Как получилось, что она прочно обосновалась в моей жизни? Как я такое допустила? Все дело в чувстве вины, в потребности ее искупить. Когда из-за больной спины я больше не могла выполнять тяжелую, но такую любимую работу в туристическом бюро «Якоби», мне пришлось досрочно выйти на пенсию. С таким же успехом я могла бы досрочно отправиться в мир иной. Ни уговоры Свена, ни его слова о том, что теперь у нас, наконец, появится свободное время для себя, не могли убедить меня, что я кому-то еще нужна. Видимо, я прямо-таки излучала никчемность, потому что через пару недель моего вынужденного безделья мне позвонила женщина из местного отделения «Красного креста» и предложила поучаствовать в их благотворительной деятельности по помощи престарелым.

Эта организация не была призвана подменить государственную заботу о престарелых, хотя на практике так оно часто и происходило. Социальных работников не заставишь встать на стул, чтобы достать что-то с верхней полки, а тетушки из «Красного креста» охотно делали все, о чем их просили, не задумываясь о последствиях. Официально их обязанности заключались в том, чтобы периодически обзванивать определенную группу стариков, выясняя, живы ли те и есть ли у них еда. Такая работа показалась мне вполне приемлемой: разве сложно сделать пару телефонных звонков в день. Свен, правда, заявил, что старикам могли бы позвонить и их дети, но я возразила, что полагаться на своих детей еще глупее, чем на социальных работников.

Из четверых доставшихся мне пенсионеров больше всего внимания требовала Ирен Сёренсен. Если остальные любезно отвечали, что самостоятельно встали и оделись: «Спасибо, мне ничего не нужно», — то Ирен язвила по поводу своего одиночества и всячески била на жалость.

— У всех есть родная душа рядом, — говорила она таким тоном, словно это я распугала ее близких.

Ирен очень быстро удалось оплести меня паутиной так плотно, что я сама не сознавала, как оказывалась у нее на кухне за столом перед кофе и свежеиспеченными булочками. Иногда она приглашала меня на обед, и еду, которую она готовила, вполне можно было бы назвать вкусной, если бы не сама Ирен. Она хорошо готовит, разбирается в винах и может устроить вполне изысканный ужин, но только при условии, что есть его предстоит ей самой. Для других она стараться не будет.

Она позвонила днем, и я сразу поняла, что за ее агрессией кроется страх.

— Приходи в гости! Я испекла пирог с ревенем. И еще — не могла бы ты купить по дороге сливок? Мне ведь трудно ходить.

Точнее, трудно открывать кошелек. Но прежде чем я успела придумать уважительную причину для отказа, она положила трубку. С розами я уже закончила, а к пирогам с ревенем неравнодушна, поэтому, оставив Свена на морковной грядке, отправилась в путь.

Последние дни стоит хорошая погода, и к нам понаехала куча туристов с палатками и фургончиками, так что на улицах было многолюдно. Конечно, сказать, что город ожил, было бы преувеличением, но, по крайней мере, улицы не так пустынны, как в другие времена года. Дом Ирен Сёренсон стоит у самой воды в одном из отдаленных заливов, теперь тут строить запрещено. Но старые дома не сносят, вот она и сидит теперь в своем «ласточкином гнезде» с видом на море, имея возможность хоть целыми днями любоваться природой и наслаждаться покоем. Но почему-то Ирен только и делает, что жалуется на свою скучную, серую жизнь.

С риском переломать ноги я пробиралась к ней по берегу, карабкаясь по камням и хватаясь за траву. Запах водорослей был удушающим, и я заметила, что холодная погода пригнала к берегу медуз, которые обычно донимают купальщиков с июля-августа. Желеобразные сгустки покрывали берег, и те немногие, кто отваживался купаться в холодной воде, рисковали серьезно обжечься. Медузы напоминают мне невест с ядовитыми ампулами под вуалью, они очень сильно жгутся, я знаю это, потому что не раз становилась жертвой их прозрачных нитей. Я заметила в отдалении строящийся дом и подумала, что Фриллесос из дачного местечка постепенно превращается для многих в постоянное место жительства.

Ирен Сёренсон открыла, стоило мне коснуться костяшками пальцев двери. Она была в домашнем халате. Это показалось мне странным. Обычно Ирен педантично относится к своей одежде и прическе, наверно, это у нее профессиональное: раньше она владела салоном красоты. Но сегодня она выглядела на свои восемьдесят — беспорядок на голове, из родинки на подбородке торчит волосок.

— Кофе остыл. Мне пришлось выпить чашечку, не то я умерла бы с голоду, тебя ожидаючи, — проворчала она, впуская меня. Она давно уже отучилась произносить банальные фразы, вроде «Добро пожаловать, как приятно, что вы ко мне заглянули». Ирен считала, что делает мне одолжение, приглашая к себе. Как всегда, такой прием вызвал у меня легкое раздражение.

В доме было грязно. Не знаю, когда Ирен в последний раз брала в руки пылесос, думаю, и она сама этого не помнит. Но стоит мне сказать, что неплохо бы прибрать, она отвечает, что только что это сделала, но все так быстро пачкается… Конечно, социальные работники раз в месяц помогают ей с уборкой, но этого хватает только на то, чтобы дом не покрылся плесенью. Иногда я прохожусь тряпкой в кухне, хотя это не входит в мои обязанности. У Ирен вообще-то есть дочь, которая могла бы поработать здесь шваброй пару раз в месяц. Но она этим не занимается, потому что их отношения с Ирен, похоже, еще хуже, чем были у меня с моей матерью.

Я все-таки позвонила ей один раз и пожаловалась, что Ирен живет в грязи.

— Вы бы могли что-нибудь для нее сделать, — сказала я.

— Думаете, моя мать что-то делала для меня? — спросила она с ненавистью.

— Может, оно и так, но зная, что вашей маме не так долго осталось, вы могли бы помириться и помочь ей на старости лет, — заметила я.

— Скорей бы уж это произошло. В аду ее давно поджидают, — сказала дочь Ирен. — А если она хочет, чтобы я убирала ее дом, пусть платит. Я знаю, деньги у нее есть.

Тем не менее, она навестила Ирен, насколько мне известно. Но к пылесосу не притронулась.

В любом случае, что спросишь с восьмидесятилетней старухи? Да и не мое это дело.

Я прошла в кухню. Слава Богу, стол был накрыт. Я взбила сливки, и мы с удовольствием полакомились пирогом. У Ирен есть свои достоинства, пусть их и немного. Потом она достала колоду карт, и мы сыграли партию. Ее неприглядный вид навел меня на мысль, что долго она одна не протянет. Тем не менее, она быстро обыграла меня, лишив десяти крон: мы всегда играли на деньги. Так веселее, считает Ирен, особенно когда выигрывает. Она довольно цокает языком и запихивает купюры в кошелек. Я подавила желание взять с нее деньги за сливки, потому что это сильно подпортило бы ей настроение и сократило мой визит. Возвращаясь домой, я чувствовала себя так, как будто меня одурачили, — Ирен одна из тех, кому это всегда удается. Вероятно, поэтому и дочь отвернулась от нее. Ирен только берет и ничего не дает взамен. Может быть, общением с ней я наказываю сама себя? За все приходится расплачиваться, и я отдаю свои долги, заботясь об Ирен. Жизнь одной женщины за жизнь другой.