Бат-Шева Краус - Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1 Страница 9

Когда я вышел, ко мне подошла Михаль и властно сказала:

— Иди сейчас же в ванную.

В ванной комнате, после того как открыла кран, чтобы никто не услышал, она сказала мне, что если мы не уйдем отсюда немедленно, я пожалею о дне, когда решил жениться на ней.

С ЭТОГО момента началось. Если необходим знак начала отсчета, скажем, он был дан. Заголовки, слабый стук барабанов на горизонте, продолжительный звук толстой струны скрипки. Длинный список безымянных участников. Резкий женский крик. Тетя. Кто знает, что думает общество? Возможно, какой-то труп. Возможно, театр ужасов.

Выясняется, что каким-то непостижимым образом исчезла кассета. Кто-то взял ее.

Успокоение. Щебет птиц. Из глубины эвкалиптовой аллеи появляется сыщик. Человек с определенной целью. Он подходит к фотоаппарату. Его задача — найти того, кто взял кассету. Черты лица постепенно проясняются. Обнаруживается, что сыщик — это я.

У меня в мозгу возникает маленькая записная книжечка, и я записываю в ней различные версии. Поднимаюсь и опускаюсь по списку. Утверждаю и отменяю. Для начала я проверяю версию, что кто-то из нашей семьи, не отличающейся чувством юмора, потехи ради утащил кассету в порыве озорства. Эта версия почти полностью рассыпается, когда я осматриваюсь вокруг и не вижу никого из детей какой-либо из находящихся здесь пар. Я вспоминаю, что они ушли в бассейн намного раньше, еще в то время, когда тетя дала нам послушать кассету.

Я оглядываю печальные лица и натыкаюсь на сияющие глаза Элиэзера Лапидута, мужа Ципи Лапидут, сестры моего отца, сестры тети. Он единственный в семье, у кого есть чувство юмора. Я оставляю на маленьком огне версию, что кассету взял он.

Тем временем три женщины организовали поисковую группу и, нагнувшись, искали пропавшую кассету под ногами тети. Они двигали ее из стороны в сторону, ощупывали диван, выглядывая из-за него. В то время, как троица копошится вокруг тети, которая не издает ни звука, я обдумываю возможность того, что тетя действительно потеряла кассету, а кто-то, увидев ее не на обычном месте, решил утаить это. Я держу в голове новую версию, но пока в ней нет смысла.

Выкроив передышку в своих размышлениях, я подошел к Михаль и сказал ей, что не собираюсь уходить в ближайшее время и хочу остаться до тех пор, пока не найду кассету. Сообщив это, я поторопился удалиться с ее глаз долой и поэтому не знаю, как она отреагировала. Одна из женщин за руку уводит тетю в ее комнатку. Тетя послушно уходит. Все уступают ей дорогу.

— Кто-нибудь из присутствующих сомневается в том, что кассета принадлежит тете? — громко спрашиваю я. — Или, может быть, здесь есть кто-то, который думает, что после того, как она нас записала, кассета стала всеобщей собственностью или собственностью того, кто говорил больше всех?

Я стараюсь придать своему голосу оттенок цинизма. Быстрый испытующий обзор лиц присутствующих немного обескураживает меня. Они даже не смотрят в мою сторону. В молчании я усматриваю знак того, что все понимают и знают, что кассета принадлежит тете, хотя теперь я уверен, что никто не понял ни полслова из сказанного мною.

Я продолжаю перебирать подозреваемых. Серьезных и тех, что выдерживаю на маленьком огне. Бабушка, мама, Ципи и Элиэзер, Сара и Моше, Дани и Реувен, Хагит и Матитьягу. Я также не исключаю возможности, что это может быть Михаль или Дани.

— Взявшего кассету прошу положить ее на стол, — я снова повышаю голос и указываю на сервированный стол посреди комнаты, заваленный пустыми тарелками.

Теперь все взгляды обращены ко мне. Дани адресует мне взгляд, полный презрения и отвращения. В комнате воцаряется молчание. Элиэзер Лапидут подавляет короткий смешок. Его жена говорит мне, улыбаясь:

— Ты хочешь сказать, что кто-то украл у тети кассету?

— Не украл, — неужели я пошел на попятный? — Взял по ошибке или шутки ради, — говорю я и чувствую разочарование от себя самого.

— Это не смешно, — категорично заявляет мама, что вовсе неудивительно и даже характерно для нее.

— Тогда где же кассета? — заново собравшись с силами, спрашиваю я, и дядя Моше говорит:

— Наверняка ее взял кто-то из детей.

— Нет, — возражаю я, — это мнение не принимается во внимание. Дети пошли в бассейн намного раньше, чем тетя вскрикнула, еще в то время, когда только дала нам послушать кассету.

— Ну, настоящий сыщик, — говорит Ципи и с удовлетворением оглядывается по сторонам, но ей не удается разрядить мрачную атмосферу. Несколько человек из присутствующих беспокойно ерзают. Я ясно вижу, как Сара и бабушка переглядываются.

— Может, выстроишь всех в шеренгу и обыщешь их карманы, мистер Гольденберг? — бросает вдруг Дани со своего постоянного места на балконе, но я цыкаю на него, я уже объяснял почему.

— Да, хорошая идея, — поддерживает Матитьягу, который в этот миг хочет быть со всеми заодно, несмотря на то, что владеет самой успешной сетью супермаркетов в Савьоне и его окрестностях и поэтому ставит себя и свою жену, по крайней мере, на ступеньку выше всех.

Жена толкает его локтем.

— Люди, мы на травку, — говорит она.

— Никому не двигаться! — крикнул я. — Тот, кто взял кассету, пусть положит ее на стол. Чтобы немедленно положил на стол! — Весь дрожа, я указываю на стол.

— Эхуд, довольно, — говорит мама, приближаясь ко мне, чтобы защитить меня, словно цыпленка. — Он немного грустен с тех пор, как мой муж…

— Я не грустен, — возражаю я. — Я упрямый, вот и все. Теперь оставь меня, оставь. — Я стряхиваю ее руки, обнимающие меня.

В комнате царит растерянность, и гости уже жаждут выйти в сад, чтобы поесть свою фаршированную рыбу с чолнтом. Но все-таки никто не двигается с места. Кажется, мне везет.

— Я не думаю, что это порядочно, — продолжаю я, — взять маленький плод ее труда — вещь, которую ни один из вас не способен понять, верно? — Я действительно сержусь. Слезы застилают мне глаза. Никто не видит. — И я скажу вам, почему вы не способны. Потому что все вы просто заевшиеся буржуи. Бизнесмены, которых интересуют в жизни только деньги. И кроме того, — я лихорадочно подыскиваю слова, — вы жмоты. Да. Вы жмоты. Можно подумать, ни у одного из вас нет денег оплатить тете пластическую операцию тут и там, улучшить ее внешность, хотя бы немножко. Вы даже не думаете об этом, не так ли?

Бабушка бросается ко мне и с силой дает пощечину. Дани уходит. Я не вижу Михаль, но слышу, как горько плачет малыш. Я держусь за свою горящую щеку и не знаю, что делать дальше.

— Дурак, процедила бабушка сквозь зубы, — дурак.

Этот парень — законченный дурак! Что мы только не делали для нее, а? — Она поворачивается ко всем, и они кивают головами. — Что не делали? Где только не были? Покажите мне хоть одного врача, у которого мы не были. Покажите мне — я хочу увидеть. — Она повторяет свои слова на английском, слово в слово, и выходит из комнаты, бормоча себе под нос имена нескольких врачей.

Мама уже не может меня защитить, хотя и знает, что я прав на все сто.

— Эхуд, прекрати, что с тобой? — мягко спрашивает Элиэзер. — Что ты прицепился к такой малости, как кассета? Тот, кто взял — уже взял. Скорее всего взял для смеха, негодяй… — Он на мгновение задумывается и становится серьезным. — А после того, что взял, уже не мог вернуть из-за всего того шума, из-за этого спектакля, который ты тут устроил.

— Элиэзер, верни кассету! — приказываю я, и напряжение нарастает.

— Я думаю, твой сын сошел с ума, как тетя, — говорит Элиэзер маме и, наверняка, спрашивает себя, почему он не согласился пойти с Розенбергами к морю вместо того, чтобы прийти на эту вечеринку в честь нового младенца.

— Может быть, малыш Авшалом взял? — спрашивает он и смотрит на всех, ожидая, что они рассмеются, так как ему все же не нравится, что он обвинен в воровстве. Однако, никто не смеется. Я уже говорил, что у нас шуток не понимают. Бабушка возвращается в комнату, и в руке у нее кассета. Она бросает ее на стол и говорит: «Вот».

— О! — восклицает Реувен, который до этого момента молчал, как рыба.

На миг я теряю дар речи. Думаю, что и на этот раз все окончилось ничем. Но тут я обнаруживаю на кассете цифру три, написанную крупным неровным почерком тети. Все смотрят на меня обвиняющим взглядом, как будто я убил кого-то. Мама не знает, куда деваться.

— Это не кассета, — говорю я.

— Тогда что это, цветок? — сердится Элиэзер.

— Это не та кассета, — говорю я тихим, невыразительным голосом. — Это другая кассета из собрания тети. Это обман. — Я говорю шепотом, но все слышат. Я не осмеливаюсь посмотреть на бабушку.

— Какое-такое собрание? — спрашивает Матитьягу от имени всех гостей.

Я не отвечаю. Я смотрю на Михаль. Она ненавидит меня. Любой идиот может прочесть это в ее глазах. Но мне это неинтересно. Еще немного и откроется правда. Кто-то просит у меня разрешения выйти в сад. Я разрешаю. По-видимому, комендантский час, введенный мною, произвел на них впечатление. Остальные тоже выходят. Михаль остается в комнате со мной. В моих глазах люди в саду подобны разгуливающим птицам, черным и высокомерным.