Ирен Немировски - Бал. Жар крови Страница 9

— Ну хоть четверть часика, а, мама?

— Что?! — воскликнула ошеломленная госпожа Кампф. — Ну-ка, повтори…

— Ты сможешь пойти на бал к господину Бланку, — пробормотал отец.

Госпожа Кампф пожала плечами:

— Кажется, ребенок не в своем уме…

Внезапно лицо Антуанетты перекосилось, и она принялась кричать:

— Умоляю, мама, я тебя умоляю!.. Мне четырнадцать лет, мама, я уже не маленькая девочка!.. Я знаю, что первый выход в свет всегда совершают в пятнадцать лет; я выгляжу на пятнадцать, и в будущем году…

Госпожа Кампф взорвалась.

— Ну вот, это просто замечательно! — завопила она хриплым от гнева голосом. — Пустить на бал эту девчонку, эту соплячку, видали вы!.. Ну, подожди же, я у тебя выбью из головы все мысли о твоем возрасте… Так ты полагаешь, что в будущем году ты «выйдешь в свет»? Кто это тебя надоумил? Заруби себе на носу, малявка, что и я-то только еще начинаю жить по-настоящему, слышишь, я сама, и я не собираюсь сразу же таскать за собой дочь на выданье… Не знаю, что меня останавливает, — выдрать бы тебя за уши, повыбивать из тебя эти мысли! — продолжала она тем же тоном, подступая к Антуанетте.

Антуанетта отодвинулась и еще больше побледнела; выражение растерянности и отчаяния в ее глазах вызвало у Кампфа нечто, похожее на жалость.

— Да ладно, оставь ее, — сказал он, останавливая занесенную руку Розины. — Малышка устала, она перенервничала и сама не знает, что говорит… Иди ложись, Антуанетта.

Антуанетта не шевелилась; мать легонько подтолкнула ее в спину:

— Давай, брысь отсюда, и без возражений; живей, или уж держись у меня…

Антуанетта содрогалась всем телом, но вышла она медленно, не проронив ни единой слезы.

— Очаровательно, — сказала госпожа Кампф, когда она ушла, — то ли еще будет… Впрочем, я была совсем такой же в ее возрасте; но я не моя бедная мамочка, которая никогда не умела сказать мне «нет»… Я ее укрощу, клянусь тебе…

— Ну, выспится, и все пройдет; она утомлена; уже одиннадцать часов, она не привыкла ложиться так поздно, именно поэтому она так разнервничалась… Продолжим составлять список, это более интересное занятие, — заключил Кампф.

III

Глубокой ночью мисс Бетти разбудили рыдания, доносившиеся из соседней комнаты. Она зажгла лампу и с минуту прислушивалась, приложив ухо к стене. Гувернантка впервые слышала, чтобы девочка плакала: обычно, когда госпожа Кампф бранила ее, ей удавалось проглатывать слезы, не издав ни звука.

— What’s the matter with you, child? Are you ill?[14] — спросила англичанка.

Всхлипывания резко прекратились.

— Полагаю, вас отругала ваша мать, но ведь это для вашего же блага… Завтра вы перед ней извинитесь, обниметесь, и все будет забыто; а сейчас надо спать. Не хотите ли горячего липового настоя? Нет? Вы могли бы мне все-таки ответить, моя дорогая, — прибавила она, так как Антуанетта молчала. — Ox! Dear, dear, это так некрасиво — девочка, которая ведет себя как бука! Вы огорчаете вашего ангела-хранителя…

Антуанетта состроила гримасу, подумав: «Мерзкая англичанка!», и протянула к стене свои слабенькие сжатые кулачки. Все они мерзкие эгоисты, лицемеры, все без исключения… Им всем совершенно безразлично, что она задыхается от слез, совсем одна в темноте, что она чувствует себя скверно и одиноко, как потерявшаяся собака…

Никто ее не любит, ни одна душа на целом свете… Значит, эти слепцы, эти дураки не видят, что она в тысячу раз умнее, образованнее, одухотвореннее, чем все они вместе взятые. И эти люди еще осмеливаются ее воспитывать и поучать… Грубые, некультурные нувориши. Ах! Как она над ними потешалась весь вечер, но они, естественно, ничего не заметили… Она может рыдать или хохотать прямо у них под носом, а они не удостоят ее даже взглядом… Четырнадцатилетний ребенок, девчонка, это нечто столь же презренное и низкое, как собака… По какому праву они отправляют ее спать, наказывают ее, оскорбляют? «Ах, как я жажду их смерти!» Было слышно, как за стеной спокойно дышит во сне гувернантка. Антуанетта снова заплакала, но тише, глотая слезы, которые стекали к уголкам губ и попадали в рот; внезапно она стала испытывать странное удовольствие: впервые в жизни она так плакала, без гримас и икоты, тихо, как плачут женщины… Позднее она будет так же плакать из-за несчастной любви… Она долго прислушивалась к рыданиям в своей груди, напоминавшим приглушенный и глубокий морской рокот… Во рту от слез появился привкус морской соли… Она зажгла лампу и с любопытством посмотрела в зеркало. Веки набухли, щеки были в красных пятнах. Как маленькая побитая девчонка. Какая она уродина… Антуанетта вновь всхлипнула.

«Я хочу умереть. Боже, дай мне умереть… Боже мой, Пресвятая Богородица, зачем вы заставили меня родиться в их семье? Накажите их, я вас умоляю… Только один раз их накажите, и потом я с радостью умру…»

Она оборвала молитву и вдруг громко произнесла:

— Скорее всего, это все выдумки — Боженька, Богородица, — такие же фантазии, как добрые родители в книжках или счастливая пора детства…

Да, в самом деле, счастливое детство — какая это иллюзия, какая нелепость! Она продолжала гневно твердить, сильно, до крови кусая руки:

— Счастливая… счастливая… Лучше бы я была мертва и лежала в сырой земле…

Это же рабство, тюрьма — изо дня в день в одни и те же часы делать одно и то же… Вставать, одеваться… Носить темные платьица, огромные ботинки, плотные чулки; нарочно, нарочно, чтобы выглядеть как прислуга, чтобы никто на улице не посмотрел вслед этой ничтожной девчонке… Дураки, вы никогда больше не увидите эту нежную плоть, эти чистые невинные ясные глаза с синими кругами под ними, красивые испуганные и дерзкие глаза, зовущие, невинные, выжидающие… Никогда, никогда больше… Откуда эта постыдная и бессильная зависть, терзающая сердце при виде прогуливающихся в сумерках парочек, которые обнимаются и пошатываются как пьяные?.. Неужели эту ненависть способна испытывать четырнадцатилетняя девочка? Она же знает, что ее пора еще настанет. Но так нескоро, надо так долго ждать, а пока — убогая жизнь, полная унижений, уроки, жесткая дисциплина, орущая мать…

«И эта женщина посмела мне угрожать!»

И нарочито громко она произнесла:

— Она бы не осмелилась…

И тут Антуанетта вспомнила о занесенной над нею руке.

«Если бы она до меня дотронулась, я бы стала царапаться, я бы ее укусила, а потом… Всегда можно удрать… и навсегда… через окно», — думала она, словно в лихорадке.

И она представила, как лежит на тротуаре, вся в крови… 15-го числа бал не состоится… Будут говорить: «Этот ребенок не мог выбрать более подходящий день для самоубийства…» Как сказала ее мать: «Я сама хочу жить, сама…» Возможно, именно от этого ей было еще больнее, чем от всего остального… Никогда раньше Антуанетта не замечала в материнских глазах ледяную злобу соперницы…

«Мерзкие эгоисты, это я хочу жить, я, я, я же молода… Они лишают меня моей доли счастья на этой земле… О! Если бы чудом попасть на этот бал и быть самой красивой, самой ослепительной, повергнуть всех мужчин к своим ногам!»

Она шептала:

— Вы ее знаете? Это мадемуазель Кампф. Она не отличается, так сказать, классической красотой, но обладает невероятным шармом… А какое изящество… Она затмевает всех остальных, не так ли? Что до ее матери, то рядом с дочерью она выглядит просто кухаркой…

Она опустила голову на мокрую от слез подушку и закрыла глаза; ее усталые члены ощутили прилив какого-то слабого, вялого сладострастия. Сквозь рубашку она нежно и почтительно коснулась своего тела… Прекрасного тела, готового к любви… Она прошептала:

— Пятнадцать лет… Ах, Ромео, ведь это же возраст Джульетты…

Когда ей исполнится пятнадцать лет, мир приобретет иной аромат…

IV

На следующий день госпожа Кампф ни словом не обмолвилась о вчерашней сцене, но в продолжение всего завтрака старалась дать дочери понять, что она не в духе, постоянно делая Антуанетте отрывистые замечания, — это ей особенно хорошо удавалось, когда она была в плохом настроении.

— О чем это ты мечтаешь, разинув рот? Закрой рот и дыши носом. Как приятно родителям видеть, что их дочь вечно витает в облаках!.. Осторожно, как ты ешь? Ты что-то пролила на скатерть, я уверена… В твоем возрасте ты все еще не умеешь есть как все нормальные люди? И нечего хлюпать носом, очень тебя прошу, доченька… Тебе нужно научиться выслушивать замечания, не корча такие рожи… Не желаешь отвечать? Ты язык проглотила? Ну вот, теперь слезы, — продолжала она, вставая и бросая салфетку на стол. — Лучше я уйду, чем видеть перед собой лицо этой дурочки.

Она вышла, оглушительно хлопнув дверью. Антуанетта с гувернанткой остались вдвоем перед ее опрокинутым прибором.