Заза Бурчуладзе - Минеральный джаз Страница 9

Ну так запомнили, что я сказал? Я сказал, что, если завтра же не наведу на пальцы Пепо бородавок, стало быть, никакой я не проныра и не фигляр. Впрочем, на этом прощайте. До свиданья!

Часть вторая

X

В конце предыдущей главы мы посулили… Что?… Как вы сказали? Кто старое помянет, тому глаз вон? А кто позабудет, тому оба? О-о, милосердные господа, в иное время и при иных обстоятельствах я бы тотчас, не задумываясь, согласился с вами и ради блаженного забвения старого пожертвовал не только двумя, но даже и третьим глазом, когда бы обладал им, однако же, как вам не очень уж мудрено усечь, нынче ни времена, ни паче обстоятельства не иные, а… какие нам выпали. Так что, если на то и ваша, понятливые мои, воля, отложимте их обсужденье, скажем, на завтра… Что же касается дня сегодняшнего, то с ним все вроде ясно: в силу тех ли или иных причин старое ну никак не уходит из памяти, так что делать нечего, вот вам мое око, удовольствуйтесь, мои снисходительные, им одним. Вы медлите, милостивые государи, уклоняетесь от согласия? Что вас смущает? Виноват… моя, должно быть, промашка. Так какое вы предпочитаете око, правое или левое? О-о, последнее, говорите? Ах вы, леваки мои, социалисты! Не взглянуть ли вам, прежде нежели вы мне его выбьете, на него и не признаться ли начистоту, приходилось вам когда в жизни видеть око столь честное и неподкупное, лукавое и непостоянное, игривое и шаловливое, уступчивое и настойчивое, жалостливое и беспощадное, насмешливое и обидчивое, смутное и зоркое… Сколько мне угодно, хотя бы у тех же Абиба Некресского и Иоанна Зедазнийского? Хорошо ли вы, господа, вгляделись в меня? Не смущайтесь, склонитесь поближе! Что-что? Чесноком, говорите, несет? А вы полагали, что я источаю одни лишь амброзию и мускус? Что ж, чесноком так чесноком, и то хорошо! Точней лучше чесноком, чем дерьмом. Это просто пикантная деталь. Ну так пригнитесь ко мне, склонитесь, а уж я задержу дыхание. Вот так! Да поосторожней, козлы! Прошу прощения, благодарю вас, добросердечные. А вообще, до того как выбросить его, око, позвольте мне хоть разок взглянуть на него, уж очень оно — теперь уж, по вашей милости, было — своевольно и самоуверенно… к тому же мне отродясь не доводилось брать его в руки. А я было давеча в простоте душевной подумал, уж не шутят ли милостивые государи? А-а, вот оно! И впрямь, и впрямь я и сам видел где-то подобное… Ну так…

Так вы спрашиваете, больно мне или не больно? Да что вы, мои сердобольные, Господь с вами, вспомоществователи убогих и сирых, не принимайте близко к сердцу и не тревожьтесь, шут со мной, с моей плотью и духом, вам бы было покойно и безмятежно. Ничего приятней выкалывания глаза, уверяю вас, я никогда не испытывал. Скажу больше: если в жизни честного и порядочного человека не наступит пора случиться такому, его имя будет предано позору и осмеянию.

Кто проникает дух, звук и прах словесности прошлых времен, тому невозможно не уловить и не усвоить поразительно странного, любопытного свойства пространства, каковое зовется «взаимоотношением автора и персонажа» и заключается в безусловном и ничем решительно не опровергаемом факте теснейшей связи того и другого, при том, что вольно или невольно автор ли разделяет судьбу персонажа или, напротив, персонаж повторяет долю своего сочинителя. Далеко для утверждения сего постулата идти не придется, когда мы вспомним, что и в нашем повествовании наличествует действующее лицо с выбитым глазом. Ну да, мы имеем в виду медведя, коему неуместно вдруг распалившийся уборщик цирка нанес в коридоре увечье. Более чем убедительное, на наш единственный глаз, доказательство! Если к тому же положиться на ученые лбы — а у нас, нельзя не признать, нет ни малейших оснований не полагаться на них,  — то жизнь медведя — сущее отражение жизни человека. Здесь же, учтя вышесказанное и желая детальней разобраться в вопросе, было бы нелишне допустить некоторое уклонение, легкий зигзаг и подойти к соображенью с другого конца, то есть представить дело в таком разрезе, будто бы жизнь человека — зеркало жизни медведя. При том, что уклонение это было бы многоговорящим и знаменательным, ведущим к несколько, правда, изношенному и потертому, жеваному-пережеваному, но при всем том фундаментальному и совершенно замечательному логическому умозаключению: жизнь автора — зеркало жизни его персонажей, хотя бы некоторое время. Короче, цель сего моего предложения состоит в том, чтобы… надеюсь, вам уже ясно, догадливые мои, какой от всего этого исходит душок.

Поделюсь с вами, когда уж пришлось к слову, некоторой занятной подробностью: медведь уже числится персонажем одной внеконкурсной повести, но, буквоеды мои, сие отнюдь не означает, что он, как бы это сказать, неприкосновенен. Не то как бы не вышло так, что если где-нибудь в тексте прорычит разъяренный зверь, то мы уж не вправе его и пальцем коснуться! Пойдешь ненароком таким путем, и пожалуйста, окажется, что на животный мир наложен запрет. Между тем если скользнуть даже поверхностным взглядом по многим творениям, то выяснится, что всякий чего-то стоящий сочинитель уже обессмертил кого-нибудь из зверей. И что не только в словесности, а и в любом художественном выражении живет целый мир братьев наших меньших. В доказательство довольно было бы вспомнить хотя бы несколько великих имен и персонажей. Мультипликация буквально опустошила весь запас мировой фауны. Вдохнула душу в пространнейший зоопарк. Куда ни взглянешь, напорешься на вырванное из лап забвения насекомое или пресмыкающееся. (Между прочим, это обстоятельство во времена, еще не столь отдаленные, осознал один негодяй, ребром поставивший наводящий на раздумья вопрос: «не пришла ли пора отойти от ветхих форм животных и завести вместо них социалистические гиганты вроде бронтозавров, чтобы получить от них по цистерне молока в один удой?») Так что нынешний сочинитель, каким бы ни был правдивым, какие бы ни прилагал старания использовать новейших персонажей, как бы ни лез из кожи и ни изощрялся, перед его мысленным взором мелькнут то золотая рыбка, то жар-птица, то кентавр, а то ворон и Бог знает какая еще разнообразная живность (это что касается пыли и праха прошедших времен, а если принять во внимание новейшие достижения, то реестр распространится до неудержимости. Следует учитывать и то, что современники сосредоточивают внимание более на цвете, нежели на типе особи, как, скажем, розовая пантера, черный лев, желтая акула, синяя птица и так далее, и тому подобное). Короче, выход один — нам остается прикинуться (при этом не позабыв нахлобучить шутовской колпак с бубенцами, дабы не прослыть близорукими и ограниченными честолюбцами, а я должен со всею убежденностью заявить, что положительно всех сколько-нибудь сносных писак почитаю за ограниченных и честолюбивых дурней), что мы понятия не имеем, о чем здесь идет речь.

XI

Итак, как мы посулили вам в конце предыдущей части, наведем — подумать только!  — бородавки на мягкие ручки Пепо. Вроде бы не Бог весть какая хитрость, для коей потребны незаурядный талант, чуть не три жизни и несколько удачи, везения, что вполне могут выпасть на долю всякого проходимца и сукина сына, но поскольку мы не располагаем ни одним, ни другим, ни, тем более, третьим, то удовольствуемся упованием на свое чутье и сметливость. Впрочем,  — пусть это останется между нами — и сие достояние — дело отнюдь не малое. Этой пары-тройки скользких, увертливых свойств вышеупомянутым проходимцам и сукиным детям, да и не только им (излишков обыкновенно с лихвой хватает на многих) вполне довольно для передачи в щедрый дар их потомкам и, будем уж искренними и откровенными до конца, может и остаться по самое горло. Заботу же и попечение о потомстве, уверяю вас, благонамеренные мои господа, предпочтительней уступить и возложить все на тех же проходимцев и сукиных сыновей, кои встряли в наше повествование (впрочем, что уж тут уступать, когда все и так давно уж уступлено и поныне состоит у них во владении, и если у кого ухватчивый глаз, пусть хоть и один, непременно узрит, что немало припасено и впрок), тем более что за это деянье никто из лиц образцового образа жизни и примерного поведения, то есть таких, что усвоили все потребные для знатных и важных особ предметы, не захочет и не сумеет взяться. То же подсказывает нам и отнюдь не малый опыт человечества: никто за вычетом проходимцев и сукиных сыновей за попеченье о будущем отродясь не принимался. Да, добропорядочные мои читатели, не скрою, соблазн позаботиться о чем-то или о ком-то, паче же разом обо всем, вселенском потомстве, что и говорить, чрезвычайно велик, но когда и выйти в основательные, почтенные люди, как не по преодолению, вовремя спохватившись, первого неосознанного порыва, и не попридержавши за зубами язык. Ладно уж опыт всего человечества, свой ведь тоже не лыком шит, да и свидетельствует о том же. Ко мне, к примеру, частенько жалуют то рядовые, а то и из ряда вон выходящие граждане, спрашивают совета, уповают на помощь, чают обрести во мне якорь упования. Как прикажете мне напитать их опустошенные, иссохшие души благородною верой в лучшее будущее и как возжечь в них погасший светоч надежды? У меня нет для них целительных слов утешения. Оттого я и сник и примолк. Как вам не уразуметь, мои понятливые, сколь тревожны и беспокойны такие мгновения, однако же внедрившиеся в меня честь и порядочность обязывают быть при этом особо, предельно сдержанным и не давать воли речистости.