Катя Ланге-Мюллер - Животная любовь Страница 9

Именно в этот момент, среди унылых пьяных раздумий, меня осенило, и я придумала то, что на протяжении следующих четырех с половиной дней казалось мне грандиозной идеей.

Все тоскливые мысли моментально испарились, я вскочила, отыскала отвертку, перочинный ножик, мамин пинцет для удаления волос, суперклей «Дуозан-рапид», барсучью кисточку, растворитель и шесть тюбиков художественных красок, и принялась за дело.

С величайшей осторожностью — в той мере в какой это позволяло мне мое состояние, — я тоненькой отверткой, шильцем, как именовал ее сведущий в электротехнике отец, вскрыла крышки ящиков, извлекла трупики жуков вместе с булавками и крохотными, мелко исписанными этикетками, подсунутыми им под пузо, вырвав их из пробкового дна, обклеенного зеленым бильярдным сукном, и стала складывать их на небольшом журнальном столике, который я специально придвинула поближе. Вскоре этот столик стал напоминать сухой док ремонтной верфи, где горой были свалены катера без такелажа и со стеклянными шариками на покривившихся мачтах, а я стала выдумывать новые модели, но, прежде чем расчленить их на части, из которых можно создавать новые комбинации, я на всякий случай стала карандашом делать эскизы.

Мои творения должны были выглядеть необычно, завлекательно и в высшей степени интересно, но ни в коем случае не напоминать грубый монтаж, — лучше всего, если это будут не отмеченные до сих пор вариации уже известного, возникшие при загадочных, до сих пор неведомых науке обстоятельствах, мутации известных в принципе видов.

…А потом я собиралась, придерживая кончиками пальцев ящичек с наиболее удачными моделями, словно величайшую драгоценность, подкараулить за дверью в конце урока моего учителя биологии. Естественно, я не идиотка и не буду утверждать, что сама поймала этих жуков и препарировала их. Нет, я стыдливо опущу глаза перед этим человеком, который от возбуждения обхватит меня за плечи, и прошепчу что-нибудь вроде: «Это тайна, ничего не знаю, можно я просто вручу вам это», потом нежно склоню голову набок и легкими стопами удалюсь. «Нет, вы не имеете права уйти вот так просто. Вы вообще представляете себе, вы, кроткое, доверчивое дитя, какое значение имеет все это для науки?!» — воскликнет мой обычно столь уравновешенный учитель и попытается удержать меня, во всяком случае — одной рукой, потому что другой он будет прижимать к сердцу драгоценных жуков. Но я не пророню больше ни слова, я еще всего только раз взгляну на него, откинув назад волосы, взгляну серьезным, непостижимым взглядом.

Я взяла перочинный нож и отрезала сначала все головы жуков-носорогов от их телец, затем головы жуков-оленей, затем — майских, навозных жуков, бронзовок, пока передо мной наконец не оказалась целая горка жучьих головок, рядом — горка телец, горка булавок и стопка этикеток.

Вот теперь я устала, к тому же я была пьяна. Я бы мастерила и дальше, но, прекрасно понимая, что следующий этап, то есть собственно монтаж, потребует величайшей аккуратности, я решила, что на сегодня хватит, свернулась калачиком на диване и тут же заснула.

На следующий день, проснувшись, я обнаружила, что все тело у меня налилось тяжестью, ноги замерзли, а голова горит огнем. Я тут же увидела на столике пустую бутылку из-под ликера, — из-за белесого налета на стенках она выглядела точно так же, как и полная бутылка рядом с ней; потом мой взгляд упал на усердно рассортированное месиво из насекомых. Все это явно было моих рук дело.

Не без тени раскаяния припоминала я все события вчерашнего вечера.

Я решила не ходить в школу, а отправиться под душ и после этого продолжить работу над жуками, пока не подойдет время идти в больницу, чтобы навестить мою бедную бабушку, — ведь это уже давным-давно пора было сделать.

У самых больших жуков, то есть у носорогов и оленей, я решила удалить лапки и переставить их: носорогам — оленьи, а оленям — носорожьи, но при первой же попытке выяснилось, что это слишком сложно: мутант с туловищем жука-оленя и головой бронзовки на своих непропорционально больших, угловатых, вывернутых, нелепых, измазанных клеем носорожьих лапках, которые я ему кое-как с помощью пинцета прикрепила к животу, выглядел совсем неубедительно; даже желтые полоски колорадского жука, которые я ради эксперимента пририсовала у него на спине, не могли улучшить общего впечатления.

После этого я решила не предпринимать больше столь дерзких попыток и действовать тоньше, в меру своих сил. Поэтому я вернула самцам носорога, туловища которых были устроены особым образом и не гармонировали ни с какими частями тела других жуков, их собственные головы и ограничилась скромными цветовыми преобразованиями, например покрыла тельца жуков прозрачной глазурью из лака для ногтей — перламутровой, вишнево-красной, фиолетовой; лапки я больше вообще не трогала. У четырех оставшихся жуков-оленей самцы и самки поменялись головами; золотисто-зеленая головка бронзовки в сочетании с оранжевым тельцем майского жука тоже неплохо смотрелась. Но самый большой простор для моей творческой фантазии открывали навозные жуки, которых природа, казалось бы, украсила излишне скромно, но зато тельца у них так замечательно скруглялись; на темно-синем фоне их гладких хитиновых крыльев мои разноцветные узоры были особенно хороши.

Как я теперь понимаю, все эти перекрашенные жуки-носороги и превращенные в гермафродитов жуки-олени напоминали в результате моих усилий индейцев на тропе войны, а помесь майских жуков с бронзовками и навозными жуками — пестрые елочные украшения из Рудных гор, но тогда по крайней мере некоторые из этих тварей казались мне вполне презентабельными и достойными восхищения.

Я насадила своих жуков на булавки, пользуясь старыми отверстиями, засунула их обратно в ящики, но уже без этикеток — ведь они больше не подходили, закрыла ящики стеклом, аккуратно обтянув закрытые гробики по краю черной изолентой.

Бабушка чувствовала себя уже лучше, но ей еще в течение трех дней нужно было оставаться в больнице под наблюдением врачей; родителей я тоже раньше понедельника не ожидала, так что все выходные мне предстояло провести одной. Я просто не знала, куда девать столько времени; ночи становились всё длиннее, а жуков я уже сделала. Да и вообще, скорей бы наступил вторник, ведь во вторник по расписанию — урок биологии.

«Подождите минуточку, пожалуйста, я вам что-то принесла», — тихо сказала я учителю биологии, протягивая ему черный ящичек, который только что, дождавшись, когда все выбегут из класса, достала из пластикового пакета. Учитель биологии строго, недоуменно, даже, пожалуй, слегка недовольно посмотрел сначала на меня, потом на ящичек. «Что это у тебя, зачем ты мне это даешь? Это что, так срочно?» — отрывисто произнес учитель, который еще во время урока был, как мне показалось, сильно не в духе. Он равнодушно сунул под мышку ящичек с редкостными жуками, отодвинул меня в сторону и смешными короткими шажками, как человек, которому срочно надо в туалет, поспешил к лестничной клетке.

«Там, внутри, кое-что замечательное!» — крикнула я вслед учителю, хотя и без особого энтузиазма, но он меня, наверное, уже не слышал.

Ну ладно, подумала я, он сегодня просто очень устал, у него и очков-то с собой не было, позже посмотрит — вот удивится-то.

Я была твердо уверена в том, что учитель биологии, по крайней мере на большой перемене, точно подойдет ко мне, и встала прямо в проходе на школьный двор, словно турникет, надеясь, что уж тут-то он меня не минует, но я ждала совершенно напрасно; и после окончания занятий, когда я полчаса простояла возле учительской, он тоже не появился.

Да, он действительно сегодня плохо выглядел, ну просто ужасно; может быть, у него зубы разболелись или мигрень замучила, утешала я себя вечером, перед сном, уже в постели. Я знала, что в среду учитель биологии никогда в школе не появляется и только в четверг у нас опять будет биология, последним уроком.

За пять минут до звонка я уже сидела на своем месте и не спускала глаз с двери. Мне уже дурно было от волнения — я столько времени ждала этого часа! Сейчас, сейчас он войдет, мой учитель, возможно, бросит на меня короткий, заговорщический взгляд, потом прибегнет к хитрости — заведет речь про морских млекопитающих, ведь это тема нашего сегодняшнего урока. Я подниму руку и, как всегда, всё буду знать, а потом, когда другие, оторвав задницы от сидений, займут стартовую позицию, учитель биологии скажет: «Так, всё, урок окончен, а вот вы, крайняя колонка у окна, третий ряд, слева, вы, пожалуйста, на минутку задержитесь». Тут вой сирены, призывающий на перемену, сметет весь класс в коридор, и мы с моим учителем биологии останемся наконец вдвоем.

Как только прозвучала сирена, означающая начало урока, заставив меня вздрогнуть, хотя я дождаться ее не могла, учитель биологии появился в дверях кабинета. Справа от головы учителя, совсем рядом, так, что мне на мгновение показалось, что он раздвоился, показалась вторая — голова нашего директора. Учитель биологии встал у самой доски, а директор сбоку, чуть позади от него.