Су Тун - Рис Страница 9

Что-то плюхнулось в реку. У Лун, обернувшись, успел разглядеть, как мужик, стороживший зерно, грузным камнем уходит под воду. Задрав вверх лицо, «озаренное бледным лучом безысходности», сторож как будто пытался промолвить чего-то сквозь хлопковый кляп. Тело кануло в бездну, оставив лишь рой пузырей.

– Там мужик за борт спрыгнул! – оставив кормило, У Лун попытался вслепую нащупать хоть что-то в воде. Но мужик уже был глубоко. На ладони остались одни лишь студеные капли.

– От жизни устал, – равнодушно заметил Крепыш. – Из-за риса паршивого в реку кидаться. Такому и жить-то не стоит. Считай, мы ему помогли.

У Лун прикоснулся к ладони. Она была стылой и влажной – такой же как камень, лежавший в тот миг на душе. Под мертвенным светом луны воды мутной реки устремлялись к востоку. Он думал, что зло, расползаясь как свора лесных муравьев, проникает везде. Сколько слабых беспомощных душ безвозвратно исчезло в стремнине? Своими глазами он снова узрел чью-то смерть. В этот раз ради баржи зерна.

Братва торопливо катила по тёмным проулкам гружённые рисом тележки. У Лун толкал тачку средь их вереницы. Передняя тачка вдруг встала у входа в недавно открытый лабаз. Из ворот его вышла какая-то тетка и стала о чем-то шептаться с ведущим братву Крепышом. Обернувшись, Крепыш помахал им рукой:

– Здесь мы пару тележек разгрузим.

– А здесь-то зачем? – вопросил пораженный У Лун. – Это ж рис для лабаза Большого Гуся!

– Рот захлопни, – ответил толкавший соседнюю тачку. – Ворованным рисом не только хозяин твой сыт. Днесь на это добро каждый виды имеет. К тому же тут платят поболе.

Крепыш, подсчитав деньги под фонарем, подошел, кривя губы, к У Лун’у.

– Старался, – Крепыш, ухмыльнувшись, исторгнул из пачки купюру. – Держи, заслужил.

– И всего-то одну? Я умаялся насмерть.

– Не вздумай болтать, – пригрозил стальным тоном Крепыш, но купюру добавил. – Вернешься в лабаз, скажешь, заняли рис. Проболтаешься, в реку отправлю.

У Лун хладнокровно отправил за пазуху деньги:

– Зачем мне болтать? Им я точно не стану докладывать.

В позднем часу вереница тележек с зерном добралась, наконец-то, до улицы Каменщиков. В зале груз ожидали хозяева. Только тележки застыли у входа в лабаз, к Крепышу подбежала Чжи Юнь и, повиснув на шее, причмокнула в щеку:

– Тебе от мамули награда!

– И только? – Крепыш рассмеялся. – Братва умоталась, как черти. Нам мяса с вином в самый раз.

У Лун протолкался с братвою в лабаз. Его воротило от льстивых улыбок семейки. Но нужно работать – одну за другою таскать на плечах тяжеленные, полные зерен корзины.

Хозяин просеял сквозь пальцы горсть риса:

– Неважно очищен. Но лучше такой, чем совсем ничего. Ныне всякий товар расхватают.

А знает ли он, что за этот товар было плачено жизнью? Ведь знает же что-то про этот «заём», но ему наплевать. Эта улица – логово змей с ядовитой слюной: их глаза наливаются кровью при виде наживы, сердца наполнятся желчью от жажды навара. Здесь всем безразлична чужая судьба. Шагая к хранилищу с новой корзиной, У Лун осознал, что ему, в самом деле, ведь тоже плевать. Наплевать на чужую судьбу.

С той зимней ночи, когда он проведал про тайную связь Крепыша и Чжи Юнь, У Лун до того изнывал от сжигающих душу раздумий, что часто не спал по ночам. Днем с лукавым болезненным блеском в глазах он следил за легчайшей усмешкой, малейшим движеньем бровей, но Чжи Юнь не тревожил его испытующий взгляд. Тайный блуд с Крепышом привнес в жизнь её новые радости. Этой зимой и на улице, и в окруженьи родных Чжи Юнь словно лучилась весельем. Как только достойнейший Лю отравлялся в поход по элитным борделям, Чжи Юнь с Крепышом предавались распутству в лабазе Большого Гуся. Такое бунтарство ей было особо по нраву.

Впервые услышав возню на стене, окружающей двор, У Лун не придал ей значенья: соседская кошка дерется с хозяйским котом. Но однажды, гонимый полночной нуждою, У Лун разглядел, как с высокой стены спрыгнул наземь Крепыш. В лабазе творится бесстыжее дело, успел лишь подумать У Лун, как Крепыш, не заметив его, зашагал прямо к спальне Чжи Юнь. Крепыш стукнул по ставням. Те тихо раскрылись. Крепыш по-кошачьи забрался в окно...

У Лун в изумлении пялил глаза на оконце. Вот вспыхнула лампа и тут же погасла. Ни зги не видать, лишь темнеет оправа окна. Подобравшись поближе, У Лун напряг слух. До него доносились глухой неразборчивый шепот и сдавленный смех. На дворе свистел ветер. У Лун в одночасье продрог и, объяв свое тело руками, пытался представить себе, что творится за темным окном. Внимая средь стужи и мрака возне Крепыша и Чжи Юнь, У Лун наполнялся студеною болью. Вот сучье отродье, уж больно легко ему всё достаётся. У Лун стиснул зубы. Неужто не смеет никто приструнить обнаглевшего пса? Отчего не хватает мне духу запрыгнуть в окно и, стащив его с ложа, сломать позвонки или сплющить стопою мошонку? Ненависть, ревность, обида, сплетаясь в единый клубок, словно черные черви, точили иззябшее сердце У Лун’а. Вернувшись в торговую залу, У Лун, растянувшись на сальной подстилке своей, бредил грёзами необычайными. В самой прекрасной из них, он любился с Чжи Юнь на покрытом слегка желтоватою кожей полу в чистой комнате, благоухавшей духами. Сжимая зубами истрепанный край одеяла, У Лун догадался, что кожу содрали живьем с Крепыша, дабы им, молодым, было задницу чем подтирать.

Сидя в кузне, У Лун с мрачным видом внимал, как в лохани шипит раскаленная до красноты железяка.

– Воришка был ночью в лабазе, – вдруг буркнул У Лун кузнецам. – Влез в покои к Чжи Юнь. Догадаетесь, что он украл?

– Не иначе, как девичью честь, – рассмеявшись, те вновь обратились к работе. – Чай это добро у нее лет в пятнадцать украли. Чего ей бояться? Знать, мил ей подобный грабеж. А тебе, твою мать, что за дело?

– Крепыш, старый свин. Я всё видел: он спрыгнул во двор со стены.

– Ну, увидел, и что? Ты смотри, чтоб Крепыш до тебя не добрался.

Его усадили на черную сталь наковальни и стали советовать:

– Только другим не скажи. Мол, не видел, не знаю. На лихо напросишься.

– Это Крепыш напросился.

У Лун на мгновенье умолк. В уголках его рта проступила кривая усмешка:

– Крепыш до меня доберется. А если достойнейший Лю до него доберется? Если почтенный узнает? Тогда...

Кузнецы обернулись на скрип приоткрывшейся двери лабаза. Ци Юнь, сдвинув тонкие брови, открыла железную крышку ночного горшка, окатила ближайшую стену его содержимым и тут же захлопнула с грохотом дверь.

Кузницы повернулись к У Лун’у:

– Хозяин-то знает? Сестра?

– Им плевать. Их лишь деньги заботят: Чжи Юнь хоть в бордель...

– Раз семье наплевать, ты что лезешь в вонючее дело?

– А если почтенный узнает? – У Лун, обведя кузнецов бесноватым, сверкающим взглядом, вдруг режущим жестом провел большим пальцем по шее.

– Прирежет скотину, – У Лун говорил всё уверенней. – Шкуру с живого сдерет.

– Ну уж нет. Столько лет с господином! Крепыш – самый преданный пес.

– Нет, прирежет, – У Лун покачал головой. – Потому и прирежет, что пес. Не позволит достойнейший Лю псу с Чжи Юнь кувыркаться. Чай, все мужики одинаковы.

– Ты господину решил донести? Вправду смелости хватит?

Оставив вопрос без ответа, У Лун приподнялся, направился к двери и вдруг обернулся назад к кузнецам:

– Вы представить не можете, как я его ненавижу.

На перекрестке, у входа в сбывавшую ткани лавчонку приткнулся лоток составителя писем, судебных бумаг, приглашений на свадьбы и похороны. Дело шло не сказать, чтобы бойко. Хозяин лотка – старичок с пожелтевшим лицом, привалившись к витрине, дремал, обжимая руками жаровню. Почувствовав жар на лице, шум чьего-то дыханья, старик приоткрыл один глаз и увидел юнца, «озиравшегося на восток и на запад».

– Родным письмецо написать?

– Нет родных у меня, – У Лун хрустнул костяшками пальцев. – А письма, что ты составляешь, доходят?

– Всегда. Был бы адрес с живым адресатом, – отставив жаровню, старик взял бумагу и кисть. – Так кому письмецо?

– Да не знаю я адреса, имени толком не знаю, – У Лун пожирал старика умоляющим взглядом. – Почтенный... достойнейший Лю. Ты не знаешь его? Так на почте, наверное, знают.

– Кому... Лю Пи Цзи? – старичок отложил в изумлении кисть. – Ты ему писать хочешь? О чем? Чтоб в Братву тебя взяли?

– «Крепыш», напиши, «прёт Чжи Юнь».

– Что-то я не расслышал, – старик подозрительно зыркнул глазами. – Да кто ты такой, чтоб такое письмо... Отродясь таких писем не писывал!