Максим Кантор - В ту сторону Страница 9

И разговор откладывали.

Каждый вечер в квартире Татарниковых разыгрывалась одна и та же сцена. Максимилиан Бассингтон-Хьюит, румяная оксфордширская сарделька, добродушный британский юноша, усаживался крепкой попой на кухонном табурете, прихлебывал кофе и с интересом изучал чету Татарниковых. Особенно занимал его Сергей Ильич. Любопытный русский типаж, характерная деталь — беззубый рот; они здесь экономят на дантистах. Видимо, нет привычки ходить к врачам — общество фактически только складывается, нет элементарных базовых обычаев, принятых всеми гражданами.

— Скажите, Максимилиан, читают ли в Британии книги Исайи Берлина? — Зоя Тарасовна собиралась спросить, знают ли родители Бассингтона о связи сына с русской девушкой, но начинала издалека.

Но Бассингтон не успевал высказать мнение о великом либерале, друге Ахматовой.

Атмосферу культурной дискуссии портил Татарников. Сергей Ильич извинялся, вставал, боком протискивался вдоль кухонного стола, ковылял в туалет. Некстати заболев, он всякий раз стеснялся, отправляясь на глазах у всех в уборную, — теперь ему нужно было туда каждые двадцать минут. Бассингтон-Хьюит любезно пропускал хромающего Татарникова, делал вид, что не интересуется, куда это отец семейства ходит чуть что, и не прислушивается он вовсе к журчанью мочи за стенкой. Британец хладнокровно пил кофе, а Зоя Тарасовна восхищалась его выдержкой: все-таки британское воспитание — это вещь особая. Унизительно была спланирована их малогабаритная квартира, в которой туалет выходил дверью на кухню. Не клеится разговор о сэре Исайе Берлине, когда за тонкой перегородкой справляют нужду.

Так в тесноте текли их дни до больницы — и суеты прибавляла домработница Маша: приходила на работу со своим татарчонком, убирала плохо и беспрестанно клянчила деньги.

— Русским языком говорю: нет денег! — Зоя Тарасовна и впрямь думала, что Маша разучилась понимать по-русски, живет в татарской семье, родной язык позабыла.

— На китайцев тысячи тратите!

— Пойми, Маша, это таиландская медицина, они все могут!

— Пусть себе прыщи на роже выведет, если все может! Денег дайте, нам есть нечего.

— Уйди, Маша, нет у меня денег! — Боже мой, до чего неловко перед Бассингтоном!

Маша долго возилась в прихожей, обувала своего татарчонка, тот визжал и просился на руки. Бассингтон-Хьюит деликатно выходил с кухни, чтобы закрыться в спальне. Сергей Ильич выглядывал из уборной: можно ли пройти по коридору? — он протискивался между визжащим татарчонком и деликатнейшим британцем, спотыкался, извинялся. Кошка, старая, больная, сумасшедшая кошка Нюра с воплем кидалась под ноги хозяину. Зоя Тарасовна закрывала глаза, чтобы не видеть, зажимала руками уши, чтобы не слышать. Что за жизнь, Господи, что за унизительная жизнь! А из телевизора еще пугают фондовыми рынками! Где они только находят таких гладких и довольных дикторов? У таких красавчиков, небось, и домработницы вежливые, и кошки не болеют! Телеведущий стращал публику, четко артикулируя слова, выговаривая названия фирм с удовольствием: «Леман Бразерс», «Дженерал Моторе», «Роял Бэнк оф Скотланд»! Обанкротился, разорился, закрылся! А тут еще кошка орет и татарчонок визжит. Акции «Русала» упали в цене! Что это еще за «Русал» такой? Только этой напасти не хватало.

— Повернуться негде, она еще татарчонка приводит. Нет, я не испытываю расовых предрассудков! Татарчонок, китайчонок, ради Бога! Где она его нагуляла, не интересуюсь! Просто повернуться негде — надо думать, куда ведешь ребенка!

— А Бассингтон тебе не мешает? Зачем он здесь торчит? Шел бы в гостиницу!

— Человек в гости приехал! К нашей дочери! Он ее на две недели в Оксфорд зовет!

— У них дом в три этажа — найдется уголок. А у нас стиральная машина полванной занимает — куда здесь Басика селить?

— А вот Бланки, между прочим, квартиру сменили!

— Так Бланк деньги зарабатывает в газете!

— Почему, почему ты не стал работать в «Независимой»? Он же звал тебя!

Все испытали облегчение, когда Сергея Ильича увезли в клинику. И Сергей Ильич испытал облегчение тоже.

— Теперь мне отдельную палату дадут, — сказал он домочадцам, — прошу записываться на прием! Без очереди никого не приму!

Зоя Тарасовна сидела на кухне, отвечала на телефонные звонки подруг, сочиняла сценарий вечернего разговора с Бассингтоном и думала, что в больницу к Татарникову никто не придет. Саша Бланк и Антон — может, они и навестят, отец Павлинов, наверное, зайдет, все-таки священник, а больше прийти некому.

8

Аккуратный и успешный Саша Бланк, приятель юности, действительно приглашал Сергея Ильича к сотрудничеству. И Сергей Ильич пришел однажды к Бланку в кабинет главного редактора. Татарников огляделся, и обстановка поразила его — только кожаных диванов в кабинете было три штуки. Он также обратил внимание на сейф внушительных размеров.

— Что, — спросил Бланк, — ищешь портрет президента? Можешь не искать: мы в оппозиции!

— А в сейфе деньги лежат?

Бланк развел руками: кто знает, что там в сейфе.

— Вот ведь, и у либералов средства имеются! — не удержался Сергей Ильич.

— Пиши, получай гонорары, пользуйся!

— Про что писать, Саня?

— Любая тема — сам понимаешь, цензуры нет!

— Любая?

— Нужна активная жизненная позиция, вот и все. Борцы нужны!

— Боретесь, Саня? За что? — заинтересовался Татарников.

— Как за что? За демократию боремся!

— Зачем? Она везде победила. Кого ни возьми — все демократы! И Зюганов демократ, и Путин. И Берлускони, и Саркози. Где человек, не признающий демократию, покажите мне такого! Не понимаю, как за демократию бороться.

— По мере сил, по мере сил.

— Скажи, а деньги вам кто платит?

Деньги платил сенатор Губкин, но сказать об этом Саша Бланк стеснялся, почему стеснялся — он и сам объяснить не мог. Купил сенатор газету демократической направленности, платит сотрудникам деньги, и что тут такого уж постыдного? Ну, берутся откуда-то деньги, так уж повелось. Ну, идешь в кассу, тебе дают зарплату — чего ж тут краснеть? Однако определенная неловкость возникала при разговоре о сенаторе.

— Акционерное общество платит, — туманно сказал Бланк.

— И кто же акционер?

И опять-таки, почему бы и не сказать: сенатор Губкин? Владеет человек цементными заводами, металлургическими комбинатами, отчего бы ему и за демократию не побороться? Достойный член общества отстаивает общечеловеческие ценности — почему надо этого стесняться? А не выговаривается фамилия, и все тут.

— Независимые, влиятельные люди.

— Вдруг им не понравится, что я пишу?

— Что ты можешь такого написать, что бы им не понравилось?

— Напишу, что демократия не самый справедливый строй. Напечатаешь?

— Ты лучше по культуре что-нибудь сочиняй. Обзоры выставок, например.

— Выставок? — В голосе гостя энтузиазма не было.

— Сходи на выставку в Центр современного искусства. — На рабочем столе Бланка стопкой лежали пригласительные билеты, их рассылали по всем газетам столицы. — Осветишь процесс.

На пригласительном билете — фотография цыпленка под лампой. Цыпленок, судя по всему, умирал, жар лампы испепелял его тщедушное тельце. Сергей Ильич переводил взгляд с цыпленка на друга юности, с друга — на цыпленка.

— Что это, Саша?

— Не видишь? Цыпленок под лампой. Инсталляция такая.

Татарников повертел в руках билет, отложил.

— Инсталляция?

— Произведение искусства.

— Вот это там показывают?

— Радикальная инсталляция. — Бланк старался говорить уверенно, даже небрежно. Словно дохлые цыплята под лампой его нисколько не шокируют. — Сходишь на выставку? Сорок тысяч знаков.

— Про цыпленка? — уточнил Татарников.

— Про новое радикальное искусство.

— Ты, Саша, обалдел.

Бланк обиделся. Интеллигентные люди — ничем не хуже Сергея Ильича — пишут обзоры выставок, им это не кажется зазорным, а вот Сергей Ильич презирает их труд. Сам Александр Бланк не брезгует являться на вернисажи, ему смотреть на цыплят положено! Мало того, надо читать рецензии, обсуждать их на редколлегии, выслушивать нытье авторов, и так далее, и так далее. Не всем так везет, как лентяю Татарникову. Большинство людей в поте лица добывает свой хлеб.

— Отец Николай Павлинов для нас пишет, — сказал Бланк, — находит время. Историк Панин, Лев Ройтман, поэт. Борис Кузин, культуролог. Лучшие перья у нас.

— И все за демократию борются?

— А как же! Юлия Ким пишет репортажи.

— Так она же твоя жена!

— Хочешь сказать, я развожу семейственность? Юля прекрасный журналист.

Юлия Ким, тонкая кореянка, с возрастом превратилась в полную даму, критика и активиста. Бланк никогда не обсуждал ее творчество с Сергеем Ильичом, но чувствовал, что Татарникову творчество Юлии Ким не понравится.