Admin - Торжество возвышенного Страница 9

— Как в добрые дни!

Мы не ответили ни словом, ни улыбкой. Перед началом мы заняли свои места в первом ряду. Зал был набит до отказа. Халима произнесла:

— Это успех.

Я пробормотал:

— Только через неделю можно будет судить.

Мой цинизм не спасал, я разнервничался. Почему меня волнует только пьеса и ничего более?! Занавес поднимается и приоткрывает наш дом. Наш дом, никакой другой. Интересно, это решение аль-Агруди или Аббаса?! Отец, мать и сын. Это, попросту говоря, притон и игорный клуб. Здесь не одно преступление и не одно предательство. Мать выглядит беспринципной шлюхой. Ее партнеры сменяются — директор, режиссер, критик и Тарик Рамадан! Я шокирован. Бросаю взгляд на жену. Она дышит тяжело, сдавленно. Вот — ад. Кто бы мог подумать, что в голове у нашего педанта вся эта труха? Я доволен тем, как он представляет себе свою мать. Доволен, что ей интересно, как он ее видит. Эта пьеса чинит за меня расправу, мстит за меня. В этот момент позора я наслаждаюсь победой над обоими — над матерью и сыном. Над своими заклятыми врагами. Меня он не понял. Он преподносит меня как слабака. Человека, который при столкновении с реальностью сворачивает с прямой дороги. Я не такой дурак. И не настолько запутавшийся человек, чтобы дать слабину. Я вырос простым, открытым, свободным. Я видел лицемерие и осуждал его. Тебе этого не понять. Секрет твоего успеха в том, что ты льстишь притворству и лживому превосходству. И плевать мне на твой окончательный уход!

После того как стихла буря неистовых аплодисментов, нас, по старой традиции, пригласили в буфет отметить успех.

Я спросил ее шепотом:

— Останемся или уйдем?

Она была категорична:

— Как мы можем не участвовать?

«Ты зря притворяешься, что не придала этому значения. У тебя нет крыльев, как у меня». Она проговорила:

— Ему не следовало совершать самоубийство…

Я сказал, чтобы позлить ее:

— А какого конца ты хотела для убийцы?

— Он вызывает сочувствие…

Последовали тосты. Сархан аль-Хиляли сказал:

— Моя интуиция не обманывает.

Салем аль-Агруди:

— Дикость, конечно, но впечатляет.

Фуад Шельби:

— Пьеса напоминает публике о ее собственных ежедневных страданиях. Все же пессимистично…

Сархан аль-Хиляли переспросил, передразнивая:

— Пессимистично?!

— Не обязательно было совершать самоубийство после того, как публика в него поверила.

Аль-Хиляли сказал:

— Это не самоубийство, такова судьба молодого поколения в борьбе за спасение!

— А мерзавцы будут здравствовать?

Аль-Хиляли захохотал:

— Да хранит их Бог!

Повернулся к Тарику Рамадану, директор поднял бокал со словами:

— За открытие великолепного актера в возрасте пятидесяти лет!

Фуад Шельби вдохновенно произнес:

— Это важнее, чем открытие нефтяного месторождения!

Аль-Хиляли посмотрел в нашу сторону, но я опередил его, подняв бокал:

— За отсутствующего автора!

Тут же прокатилась волна восхищения. Вино лилось за счет театра. Серьезное и комичное смешалось. Я смаковал, вспоминая позор каждого из присутствующих. Почему же тюрьма стала именно нашей судьбой? Пейте за меня, вольные коллеги. Я — ваше истинное отражение.

На рассвете мы вернулись в наш старый дом. Никакого желания спать у нас не было. Я разжег уголь в печи, и мы сели в зале. Керамическая плитка, покрытая старым ковром из Асьюта… Несмотря на взаимную неприязнь, мы почувствовали, что нам необходимо побыть рядом друг с другом, хотя бы недолго. С чего начать разговор? Я чувствую, что у нас обоих тревожные мысли.

Я спросил у нее:

— Тебе понравилась пьеса?

— Очень… очень…

— А сюжет?

— Что за глупый вопрос от того, кто всю жизнь провел в театре?

— Почему мы изображены не такими, как в жизни? Здесь не приходится сомневаться.

— Брось эти дурные мысли.

— Все правда, более чем правда…

— Вздор. Я увидела, что мой образ не имеет ничего общего со мной настоящей.

Я от души рассмеялся. Она возмутилась:

— Это иллюзия.

— Разве мы не увидели всех театральных такими, какими знали их в жизни?

— Автор вправе сохранить или изменить образ любого. Мне кажется, что в этой пьесе много надуманного.

— Почему он так тебя изобразил?

— Это его дело.

— До сегодняшнего вечера мне казалось, что он любит тебя, уважает…

Она ответила раздраженно:

— Ты сомневаешься в этом?

— Правда глаза колет!

— Я уверена, что права.

Я презрительно сказал:

— Даже Тарик! Я не представлял, что ты настолько распутна.

— Избавь меня от своих грязных догадок.

— Если бы не ложь, мы не заработали бы и сотой доли того, что имеем!

— Откровенно говоря, он изобразил тебя лучше, чем ты есть на самом деле, а это значит, что, прежде всего, он подошел к делу с фантазией…

Я рассмеялся еще громче. Она закричала:

— Тебя услышат возвращающиеся с утренней молитвы!

— А что здесь такого? Чокнутый сын, который бросил нас за решетку.

— Как ты можешь требовать от других соблюдать приличия, если ты сам живешь только собственными прихотями?

— Он так изображал идеалиста, что у меня голова от него начала раскалываться.

Она сказала с напускным воодушевлением:

— Он чудесный мальчик! Выдающийся драматург… мой сынок…

Я ответил с издевкой:

— Я восхищен его жестокостью!

— Когда он вернется, я уйду вместе с ним из этого проклятого дома!

Я продолжил дурачиться:

— Каждая комната здесь говорит нам о его славе…

На этих словах она покинула меня, и я остался один греть руки над печкой. Конечно, я был бы рад узнать побольше о своем отце. Был ли он одним из этих лицемеров? Он рано умер, и мать опустилась. Я рос как бесенок. Что до тебя, Аббас, то ты — темная лошадка! Как же скучно… Я словно черт, запертый на замок, который не может придумать способа вырваться на свободу…

Пьеса привлекла всеобщее внимание и снискала любовь публики. Я ожидал, что автор вернется, хотя бы с новой пьесой. Надеялся, что успех избавит меня от рутины. Время от времени я наведывался в театр, чтобы разузнать новости о нем. И однажды утром, когда я переступил порог, дядюшка Ахмед Бургуль бросился ко мне и провел меня в пустующий буфет. Его печальный взгляд встревожил меня — в нем я увидел дурное предзнаменование. Он сказал:

— Карам… Я уже собирался к тебе…

Я спросил его:

— Что? Что случилось?

— Аббас…

— Что с ним? Выкладывай, что у тебя, дядя Ахмед!

— Он исчез из пансиона, в котором остановился в Хелуане, и оставил странное письмо…

— Какое письмо? Рассказывай!

— Он написал, что хочет свести счеты с жизнью…

Мое сердце на мгновение куда-то ухнуло. Но вот оно снова забилось, как все людские сердца, охваченные ужасом. Мы молча обменялись взглядами. Я спросил:

— Нашли?

Он печально ответил:

— Нет… поиски не окончены…

Я бормотал, не в силах собраться:

— Ох… быть может… кто знает… Но он бы не писал письмо, если бы…

Дядюшка Ахмед произнес так, словно дело было решенным:

— Господь упокоит…

— Я должен поехать в Хелуан.

— Тебя опередил Сархан аль-Хиляли.

Напрасная и тяжелая поездка. Ничего, кроме письма. А что касается Аббаса, то он пропал. Появился и снова исчез. Самоубийство подтвердится, если только найдут его труп. Но зачем же писать что-либо на бумаге, если на самом деле не принял твердого решения уйти из жизни?

Аль-Хиляли спросил:

— Если он и вправду хотел покончить с собой, почему не сделал это прямо в комнате?

— Сомневаешься в его искренности?

— Да…

Таков был его ответ.

Я вернулся в старый дом вечером и не обнаружил Халимы. Я догадался, что она пошла в театр, выяснить, почему я задержался. Закрыв пустую лавку, я сел в зале, ожидая. Через мучительный час она вернулась с глазами, полными безумия. Доли секунды мы обменивались взглядами, потом она закричала:

— Нет! Если бы он захотел покончить с собой, он бы это сделал, слышишь… Но он не может так поступить с собой!

Она рухнула на диван и разрыдалась, хлеща себя по щекам…

Халима аль-Кабш

Я рождаюсь заново. Из каменного мешка — на земную поверхность. Передо мной возникает лицо Аббаса, я обнимаю его обеими руками, от стыда и позора прячу свою голову у него на груди. Я прошептала:

— Какую боль мы причинили тебе, лучше бы Господь совсем избавил тебя от нас…

Он ответил с нежностью:

— Мне причиняют боль только твои слова.

Я расплакалась, а он сказал:

— Сейчас мы должны быть благодарны. Давайте подумаем о будущем.

Я проговорила сдавленным голосом:

— Единственный мой сынок… Господь послал тебе испытание, отобрав жену и сына… Да и мы тебя не пожалели…