Леонид Бородин - Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова Страница 9

Потом, уже лежа в своей постели, Лизавета еще долго думала о том же: о жизни, о работе, о людях всяких вообще. Спроси, к примеру, любого и разумного, особенно путейца или фабричного: что нужно для порядка в жизни? Любой и ответит, что строгость нужна, чтоб соблюдались законы писаные и особенно которые неписаные. С ней-то самой что получилось — избаловало ее районное партийное начальство, ну как же, молодая, шустрая, исполнительная, язык на месте — вот и возомнила, что ей можно неписаный закон побоку, закрутила любовь с женатым человеком. Тут ее партия на место и поставила. Еще легко отделалась — строгачом. Но это не потому, что повезло, а потому, что начальство знало: не повторится. Так что строгость если не первое, то второе уж точно правило для всех без исключения. В этой войне страшенной разве победили бы, когда б не строгость во всем? За последние два-три года со многими фронтовиками общалась, всякого наслушалась, порой уши заткнуть хотелось от страхов рассказанных, потому что одно дело войну в кино смотреть, а другое, когда человек перед тобой с медалями да планками на груди душу изливает не про подвиги, а про саму жизнь военную, в которой обычная человечья справедливость будто в монетку игручую обращена: выпал орел — повезло, решка — все наоборот, и у этого, которое наоборот, смерть еще совсем не самое страшное.

Нынче, когда войны теперь навсегда нет, нужно делать так, чтоб глупой монетке никак ходу не давать в людских делах, но чтоб все вершилось по справедливости, а справедливость, она опять же строгости требует, чтоб какая-нибудь горячая голова дурную свою волю со справедливостью не попутала. Для того и власть. Большая и маленькая. У Лизаветы она называется — советская власть, пусть и самая маленькая. А дальше уже все от человека зависит…

Уже засыпала почти, но все еще думала, и не о пустяках, а о большом и важном, как и положено ей по должности, и сон начинался значительный, хотя утром никак припомнить его не могла.

4

Все было просчитано старшиной Нефедовым так, чтоб копейка в копейку — ровно в десять открыть дверь в помещение сельсовета. Десять часов — это такое время, когда весь основной рабочий люд поселка уже по своим местам. Но есть еще и не основной, а вспомогательный, так сказать. И потому старшина предусмотрел, что на его пути от гарнизона к сельсовету кто-нибудь да непременно встрянет поперек дороги с каким-нибудь вопросом или просто с долгим здравствованием: это когда руки трясут со взаимным уважением, про погоду — когда ж, наконец, лед уйдет от берегов — да про здоровье присказки обычные.

Так и случилось. Только начал спускаться, а по обходной дороге, как по заказу, водовозка к гарнизону подбирается, и поперек пути. Громкое, на всю падь: тпру-у-у! Слезает с телеги, бросив на телегу вожжи, водовоз Михалыч, хромоногий, но кряжистый старичок по кличке Нерпач (это потому, что дважды по похмелью в ту самую прорубь падал, из которой воду набирал для поселковых нужд), слазит, значит, и за пять шагов уже руку тянет.

— Никак, в сельсовет собрался, Александр Демьяныч? Ну да, тебе-то сподручнее под гору, чем бабе на гору карабкаться.

Старшина понимает: водовоз Михалыч тактичное оправдание произносит старшинской уступчивости, потому что тоже понимает, что мог бы старшина бумажкой сельсоветской по самому простому попользоваться. Но старшина Нефедов на такие дешевки не покупается и выговаривает Нерпачу доброжелательно, но с поучением:

— Темный ты мужик, Михалыч. Знаешь ты, что такое советская власть? Не знаешь. А это, между прочим, если с плюс электрификацией, и есть как раз коммунизм, и я в этом масштабе рядовой человек, как и ты. Усек? То-то.

И далее под гору, не оглядываясь. Десять часов в последние апрельские дни — это такое время, когда солнце, если небо чистое, мощи набрать еще не успевает, а с байкальского льда холодина втягивается в падь без помех, так что только по браваде можно, как старшина, шинельку офицерскую нараспашку и грудью навстречу сквозняку. Глина-земля еще в ночной подморозке, сапогам скольжения нет, а главное — ущерба блеску сапоговому не учиняется, но все равно под ноги смотрит старшина и шаг выбирает так, чтоб не только носки сапог не помарать, но и края подошвы, густо гуталином промазанные, сохранить в должном виде. Но со стороны глянь — ступает старшина уверенно и вовсе не под ноги смотрит, а просто, задумавшись, идет себе, куда ему надо. Вот уже сошел он на падинскую дорогу, теперь полста шагов влево до путей железнодорожных, далее через них по дощатым мосткам промеж рельс, а там и уклон специальный с перилами вниз к Байкалу, где у самой воды на дамбе из камней береговая часть поселка, в том числе и сельсовет. Все просчитано старшиной до минуты…

Но там, где человеческие судьбы расписываются помимо их воли, там на этот день для старшины Нефедова совсем другое было запланировано. А именно было запланировано совершить Александру Демьянычу свой первый подвиг, о котором и двадцать лет спустя еще будут вспоминать те, кому определено будет жить в жизни долго, а то и до смерти.

Только ступил старшина на падинскую дорогу, как тут же и услышал выстрелы. Дорога падинская извивистая, и дома по бокам ее тоже — один видишь, а два за ним нет, выстрелы где-то за вторым извивом прозвучали. Собственно, даже не выстрелы, а дуплет из ружья охотничьего, старшина и калибр определил с ходу — шестнадцатый, самый любимый у местных охотников. Отродясь в поселке никто из ружей не палил. Однажды только, девятого мая сорок пятого, — но то ж особый случай. Даже в сентябре, когда с японцами разобрались, такого уже не было. Так что нынче не иначе как ЧП. А тут еще и визг бабий, чуть ли не хоровой, и все там, за поворотом падинской дороги. Не раздумывая, крупным шагом направился старшина в падь, но только несколько шагов сделал — увидел: вынеслась из-за поворота собака, мало того что как-то необычно вынеслась — словно заносило ее в стороны, — так еще и вся в кровище, пасть нараспашку, а в пасти — будто снегу нахваталась бело-желтого. В поселке не только все собаки знали старшину, но и он знал всех собак по кличкам и по способностям. В поселке вообще все про всех знали все. Этот пес, по кличке Брюх (от слова «брехать»), хороший бельчатник, по породе полулайка, был собственностью дорожного мастера Старкова, охотника по любительству. Как все охотничьи собаки, Брюх был безобиден, смирен и общителен. И вот на тебе!

Полста метров от поворота до места, где остановился старшина Нефедов, сообразивший, знать, что летит на него взбесившийся пес, в которого только что стреляли, да недострелили.

Кто-то, значит, видел, если уже через час все, кто был в поселке по домам, а к вечеру вообще все узнали и друг другу пересказывали, как спокойно и отважно встал старшина на пути бешанины, как не желавший никуда сворачивать пес кинулся на старшину, как взвизгнул, поддетый носком сапога старшины, как на самый край дороги отлетел, подергался на спине и издох окончательно тотчас же. Попробуйте-ка убить собаку одним ударом, хотя бы палкой какой, или колом, или жердиной! Ломом разве только… А иначе никак. После кошек собака самая живучая тварь при человеке. А тут один мах сапога — и не просто псина, а форменная бешанюга хвост откинула!

Первым подоспевшим старшина делово объяснил, что касаться собаки нельзя, что надо найти кусок толя, завернуть и закопать как можно глубже. И еще хорошо бы выяснить, отчего собака взбесилась.

Лишь в половине одиннадцатого старшина Нефедов переступил порог кабинета председателя советской власти. Ожидал увидеть… Ну, кого ожидал, это дело второе. Важно — кого увидел. А увидел белолицую молодуху в строгом сером костюме в талию, совсем как у актрисы Орловой в кинофильме «Весна». Только молодуха чернявенькая, бровки дужками, губки бантиком, а волосы темные, прическа — как у актрисы Дины Дурбин в кинофильме «Сестра его дворецкого», что прокрутили в местном клубе на прошлой пятнице. Другой какой мужик смутился бы, голосом дрогнул да в спине прогнулся — только не старшина. Прошел к столу, за которым стояла, ожидаючи его, молодая председательша, руку пожал делово, представился по имени и отчеству, с приступлением к должности поздравил, за опоздание извинился, понятно, без пояснений. Сама узнает сегодня же и еще поахает… Шинель снял, на вешалку аккуратно пристроил, чтоб беленой стены не касалась.

Она села, и старшина сел напротив, глаз не отводя: мол, прибыл, слушаю. Но силу своего взгляда знал, и не такие моргать начинали. Вот и она — моргнула раз, другой и взгляд отвела, будто по делу, на бумаги под рукой на столе глядючи.

— Вы уж извините, Александр Демьяныч, — заворковала, — что оторвала вас от дел ваших военных, да только вопрос такой, что обсудить его не спеша надо.

Голосочек у нее звонкий, как у актрисы Ладыниной в кинофильме «Свинарка и пастух», а вот ручки-то не такие, как у актрисы, погрубее чуть. Из народа в начальство выбилась, ручки не соврут.