Дейв Эггерс - Голограмма для короля Страница 9

Молодежь закивала, потом все посидели, ничего не говоря. Начало первого. А впечатление такое, будто они уже которые сутки торчат в этом шатре.

— А мы знаем, где тут едят? — спросила Кейли.

— Я не знаю, — ответил Алан. — Но я выясню.

Пытаясь, видимо, спасти настроение, Рейчел склонилась ближе:

— Но должна сказать, тут просто изумительно. Видели тренажерный зал в отеле?

Брэд видел, Кейли не видела.

— Там бедренный тренажер есть, — сказала Рейчел. — «Наутилус».

И так миновали еще двадцать минут — за разговором о том, почему их положение ново, странно, идеально, хотя, может, и не вполне. Они раздумывали, принесут ли им поесть. Не надо ли сходить за едой в Черный Ящик. Или стоило захватить еду с собой.

Кейли похвасталась, что у нее новый телефон, и всем его показала. Поведала, как искала, куда бы выбросить старый, и в конце концов просто кинула в мусорную кучу.

Алан вскоре потерял нить. Стал задремывать, загляделся в полиэтиленовое окошко. За окошком проступали бледные картинки — песок, море. Хотелось уйти туда, на свет, в жару.

Он поднялся.

— Пойду разберусь, что творится, — сказал он, одергивая рубашку. Пообещал, что решит проблему питания, вай-фая, их пребывания в виниловом шатре на морском берегу.

XI

Вышел — шандарахнула жара — и зашагал к Черному Ящику. По набережной, к стеклянному зданию, огибая недостроенные участки, кучи грунта, штабеля кирпича, груды инструментов. Перепрыгнул пальму, ожидающую посадки, пересек дорогу, остановился перед офисным корпусом. До двери — ступеней сорок, и когда Алан их одолел, впору было выжимать рубашку.

Вестибюль ярко освещенный, блестящий, кондиционированный, полы светлого дерева. Похоже на скандинавский аэропорт.

— Я могу быть вам полезна?

Справа за полукруглым столом черного мрамора сидела девушка в небрежно повязанном шарфе.

— Здравствуйте, — сказал Алан. — Как вас зовут?

— Меня зовут Маха, — сказала она. Черные глаза, орлиный нос.

— Здравствуйте, Маха. Меня зовут Алан Клей, я из «Надежна Системз». У меня в три часа встреча с Каримом аль-Ахмадом, и…

— Ой, вы слишком рано. Сейчас начало третьего.

— Да, я знаю. Но я из «Надежны», и мы сидим в шатре на берегу, и у нас нет вай-фая, а без него мы не можем провести презентацию.

— Ой, про вай-фай я ничего не знаю. Вряд ли в шатре будет вай-фай.

— В том-то и беда. Можно мне с кем-то это обсудить?

Маха энергично закивала:

— Да, это надо с господином аль-Ахмадом. Он отвечает за презентации в шатре.

— Замечательно. Он на месте?

— Боюсь, что нет. Он, наверное, прибудет к вашей встрече. Он почти весь день в Джидде.

Дискутировать бесполезно. До встречи с аль-Ахмадом всего час.

— Спасибо, Маха, — сказал Алан и ушел.

В шатер не вернешься. Новостей нет, но если не показываться молодежи на глаза до самой встречи, они подумают, что все это время Алан сидел и беседовал с аль-Ахмадом и проблемы были решены.

Вновь ступив под жаркий свет, он вспомнил про еду. Он не спросил про еду. Но теперь и в Черный Ящик не вернешься. Жалкое зрелище — настырный потный человек с кучей вопросов, к тому же забыл ключевую проблему питания. Нет, он обо всем спросит в три часа. А до тех пор молодежь пускай потерпит.

Он зашагал по набережной, по извилистой кирпичной инкрустации, размышляя. Ему пятьдесят четыре. Он в белой рубашке и хаки, идет по дороге — вероятно, будущему приморскому бульвару. Он бросил свою команду, трех молодых людей, которым поручено установить и показать королю голографические коммуникации. Но короля нет, а они одни сидят в шатре, и неизвестно, когда же положение наладится.

Чуть не грохнулся. Наступил в дыру, куда еще не лег кирпич. Не упал, но вывихнул лодыжку — очень больно. Постоял, попытался стряхнуть боль.

Все тело в шрамах от аварий последних пяти лет. Алан стал неуклюж. Бился головой о шкафы. Прищемлял руки автомобильными дверцами. Поскользнулся на обледенелой стоянке и потом месяцами ходил как деревянный. А когда-то был элегантен. Ему однажды сказали, что он элегантен, — много десятилетий прошло. Стояло лето, теплый ветер, Алан танцевал. Пожилая женщина, незнакомая, но слово застряло в голове, дарило утешение. Если некогда пожилая женщина сочла его элегантным — это что-то значит?

Он вспомнил Джо Триволи. В первый день, у первой двери тот велел сообщить жилице, что к ней пришли с визитом. Алан инстинктивно потянулся к звонку.

— Нет-нет, — сказал Триволи и постучал — поспешный и жизнерадостный музыкальный рифф. Обернулся к Алану. — Чужак звонит, друг стучит, — пояснил он. Дверь отворилась.

За сеткой стояла растерянная женщина. Лет пятидесяти, седая и всклокоченная, очки на медной цепочке. Алан глянул на Триволи — тот улыбался, будто столкнулся с любимой училкой из первого класса.

— Здравствуйте! Как ваши дела?

— Нормально. Вы кто? — сказала она.

— Мы представляем компанию «Фуллер Браш» из Ист-Хартфорда, штат Коннектикут. Вы слышали о «Фуллер Браш»?

Женщина развеселилась:

— Ну естественно. Но вас, ребята, я уже много лет не встречала. Всё бродите, а?

— Всё бродим, мэм. И я буду вам премного благодарен, если вы уделите нам буквально несколько секунд в такой прекрасный денек.

Триволи оглядел двор, деревья, голубое небо. Затем снова повернулся к двери и зашаркал ногами по коврику. Женщина машинально попятилась и шире открыла дверь. Она не приглашала Триволи и Алана в дом, но теперь пропускала — лишь потому, что Триволи вытер ноги. Будто на гипнотизера смотришь, на фокусника: Алан вдруг увидел, что в мире водятся люди, для которых прочие люди и вообще мир — всего-навсего объекты заклинаний.

Алан шел дальше по недоделанной дорожке. Приблизился к розовому дому, рассмотрел. Сотни раз видел такие на флоридских побережьях. Безликий, огромный; широкое плоское лицо уныло и упрямо взирало на море. Наверняка сотни три квартир.

Заглянул в окна — зрелище обнадеживало. Первый этаж нежилой, и будущие съемщики кое-где уже пометили территорию. Пиццерия «Уно», «Вольфганг Пак». Быть может, однажды здесь появятся люди — станут жевать, смеяться, изображать жизнь.

У него все получится. Он вспомнил свой серебристый велик — свой прототип. Красавец. Все серебристое и хромовое, даже трансмиссия, даже сиденье. Покажите мне творение прекраснее. Прототип так блестел, сверкал с таким вызовом — из космоса видно.

Алан привел Кит посмотреть на прототип.

— Это ты его собрал? — спросила она.

— Ну, его собрали для меня. Я помогал его сконструировать.

— Потрясающе, — сказала она. — И ты на нем можешь ездить?

— И не только я.

Она погладила прототип, попятилась, оглядела его целиком, оценила.

— Очень хорошо, пап.

Вернется в отель и напишет Кит письмо. Несколько дней назад она прислала великолепный трактат — шесть страниц аккуратным почерком, в основном проклинала мать, больше не желала с ней знаться. Теперь Алан в странном положении — вынужден защищать женщину, которая так часто и так бездумно пробивала в нем дыры, что ему еще повезло, если он хотя бы издали кажется целым. Кит обличала, выносила окончательный приговор — ее письмо документировало, оправдывало, прославляло финал ее отношений с матерью.

Так дело не пойдет. Нужно залатать дыру. Алан не желал быть отцом-одиночкой. И опасался — точнее, знал, — что, признав недостойной мать, Кит, используя те же инструменты оценки, сочтет непригодным и Алана. Всему есть предел. Надо поддержать Руби.

Алан и Кит переписывались годами. Первое письмо — когда Руби задержали за нетрезвое вождение. Алан хотел обрисовать дочери контекст. Хорошее письмо, пап, сказала она тогда. И с тех пор Алан записывал для нее свои мысли, по три-четыре страницы, и, как выясняется, не напрасно. Кит говорила, что во дни сомнений перечитывает эти письма. Они остужали ее злость, не раз уводили от края. Обычно она хотела расстаться с матерью, разорвать отношения. Они с Руби по-разному устроены, теперь это очевидно. Кит пошла в Алана флегматичностью — Руби назвала бы это буржуазностью, — но, так или иначе, дочь вымотали эти штопоры, она уставала от глубинной чистки, в которую Руби превращала каждый их разговор.

Но для начала Кит нужны стратегии защиты от хаоса. Ограничение контакта. Алан и сам лишь недавно научился. Спасение — в электронной почте. Они с Руби договорились свести общение к переписке, только о Кит, и не более трех строк. Помогло. Алан два года не беседовал с Руби по телефону, и после прекращения огня его нервы успели окрепнуть, а рассудок — слегка передохнуть. От громких голосов Алан больше не подскакивал.

— Алан!