Рене Френи - Лето Страница 9

Часы на ближайшей колокольне пробили восемь. Восемь страшных ударов. Я чувствовал себя так, словно был один во всем мире. Вот теперь она точно больше не придет. Все, что мне остается, — это вернуться к себе, выложить вещи и идти на работу. Работать до полного изнеможения. Чтобы задавить это бесконечное чувство одиночества.

Она стояла перед моей машиной с огромной сумкой в руке и делала мне какие-то знаки.

— Скорее, поехали! Он способен на все. Я думала, что никогда не уеду!

Она прыгнула в машину, я рванул с места так, что на дороге остались черные полосы от колес.

— Он ударил тебя?

— Не говори мне больше о нем, это просто кошмар! Вези меня куда хочешь, лишь бы подальше отсюда! Он совсем рехнулся! Ревнует ко всему, к воздуху, которым я дышу!

— Не знаю, что бы было со мной на его месте. Он, по крайней мере, позволил тебе уехать. Я бы просто умер. Представить, что ты в машине с кем-то другим убегаешь в страну любви, что может быть ужаснее, Сильвия?

— Знаешь, если ты собираешься его жалеть, я возвращаюсь!

— Это себя я жалею. Я ждал тебя целый час и страдал так же, как он. Я чуть было не пошел за тобой.

— Вот это было бы здорово. Вы бы просто растерзали друг друга.

— Что же в тебе есть такого, Сильвия, что мужчины готовы из-за тебя убивать друг друга?

— Я тебе уже говорила, две ноги и соски, как и у всех женщин. И огромное желание ни от кого и ни от чего не зависеть. Если ты на самом деле хочешь, чтобы мы куда-нибудь уехали, остановись в первом же кафе и угости меня двойной порцией кофе с круассанами. Этой ночью я не сомкнула глаз, потом меня целый час оскорбляли, как последнюю проститутку.

Мы ехали в машине без какого-либо определенного маршрута, без карты, без цели, просто в сторону гор, которые издалека такие же голубые, как и море. Мы просто ехали, и это было прекрасно. Ее коротенькое муслиновое платье скользило по ее ногам, ее лицо никогда не было столь красивым.

Внезапно дорога кончилась. Мы увидели маленькую гостиницу, речку под мостом, лиственницы и мох, повсюду цветы и гранитные скалы, касавшиеся облаков. Балконы «У дороги» были все в герани.

— Если здесь нет свободных комнат, мы устроимся в собачьей конуре, — сказал я Сильвии.

— Ты уверен, что хочешь потратить свои деньги?

В гостинице была только одна свободная комната, прямо под крышей.

Мы начали с того, что сломали железные пружины кровати, более привычной к изнуренным усталостью телам сменяющих друг друга туристов. Нам хватило часа, чтобы она разломалась окончательно. Гостиница была темной, почти янсенистской[2], в ней не было ни романтики, ни роскошеств.

В течение двух следующих дней мы бродили по лесам и горам. У людей, которые встречались нам на тропинках, были ботинки на толстой подошве, рюкзаки и кепки. У нас же было только наше счастье.

Мы побывали на лугах, у горных речек, на цветочных полянах, мы видели облака, золотистых и лиловых, словно цветы, бабочек, которые были нежнее самого неба. Мы бросались голыми под ледяной водопад и кричали от боли и наслаждения. Мы смотрели на блеск ледников и занимались любовью, словно две креветки.

Никогда я не чувствовал себя таким легким, сильным и красивым. Прекрасными были эти цветы, потому что по тропинке впереди меня шла Сильвия. Удивительными были эти горные реки, эти озера, в которых отражались облака, эти отвесные склоны, эти холмы, заросшие мхом, потому что по ним шла Сильвия. Необыкновенным было все, что жило, трепетало, прыгало, ускользало, потому что эта молодая женщина шла передо мной, вдруг оборачивалась и улыбалась мне, а ее платье соскальзывало с плеч, и я видел ее грудь.

Больше не было ничего. Ни «Под соусом», ни Альтона, ни моей ревности. Ничего, кроме ее взгляда и ее груди. Она оборачивалась, и жизнь обретала смысл. Бог нарисовал этот мир кончиком ее груди.

Вечером второго дня мы вернулись в отель посреди ночи. Все двери и окна были закрыты. Все туристы уже давным-давно храпели.

— У нас нет другого выхода, — сказал я Сильвии, — оставайся здесь, я скоро.

Я схватился за виноградную лозу, которая вилась по стене гостиницы, и, рискуя десять раз сломать себе шею, долез до нашего балкона, прямо под крышей. От смеха Сильвии звезды светили еще ярче, этот смех давал мне силы, делал смелым, и я хватался за самые хрупкие ветки.

За те два дня, что мы прыгали в кровати и катались по ней, из нее окончательно вылезли все пружины.

— Мы ни за что не уснем на этом картофельном поле, — сказал я.

Тогда я сдвинул в угол всю остальную мебель, а железную кровать прислонил к стене.

Всю ночь, на матрасе, брошенном прямо на пол, мы сплетали наши тела и жадно набрасывались друг на друга, в то время как первые августовские грозы разрывали небо. Было 15 августа. Каждые тридцать секунд вспышки молний озаряли ее обезумевшее тело. Первый раз в жизни такое исступление овладело моим телом, а я не чувствовал ни малейшей усталости. И целую ночь постояльцы отеля колотили нам в стены и в дверь.

Люди приезжали сюда, чтобы гулять, дышать воздухом, а не заниматься любовью. А мы все делали сразу, везде, с утра до вечера, с вечера до утра. Страсть билась во мне, словно дикий зверь.

Часов в десять на следующее утро я позвонил, чтобы принесли завтрак. Никто не ответил.

Тогда мы спустились позавтракать в столовую. В гостинице было пусто. Все остальные либо ушли в горы, либо разъехались по домам. Хозяин был мрачнее течи. Застыв за своей стойкой, он отказался нас обслуживать. С минуту мы рассматривали чучело оленьей головы, висевшее на стене, прямо над пустым столом, потом я расплатился, и мы уехали. Нам не сказали ни «доброе утро», ни «спасибо», ни «до свидания». Сильвия задыхалась от смеха и от стыда.

— Я чуть не описалась от страха, этот тип был похож на того оленя.

Через несколько километров мы остановились в единственном кафе какого-то городишки и выпили две большие чашки кофе со сливками.

— Я должна позвонить ему, — сказала она.

— Кому?

— Альтона.

— Зачем?

— Я не показываю тебе, но на самом деле я беспокоюсь. Я тебе уже говорила, он способен на все.

— Хочешь, чтобы он тебя снова оскорблял?

— Нет, но я не хочу обнаружить по возвращении его труп.

Телефон был на стойке. Она набрала номер. Стук моего сердца заполнил просторное помещение кафе.

— Это я, — произнесла она спокойно, — как дела?.. Да, сегодня вечером или завтра.

Она стояла ко мне спиной и молчала. Слушала его. Зачем она ему позвонила — из жалости или потому, что любила его? Конечно же, и то, и другое. Какое же место в ее сердце занимал я? Что он ей говорил? Если он ей был нужен больше, чем я, зачем она поехала со мной? Как она могла отдаваться мне с такой искренностью, так самозабвенно, если она не любила меня? Я снова терзался сомнением.

— Вот теперь хватит! — вдруг сказала она. — Прекрати ныть! Или я брошу трубку! Я тебе уже сказала, сегодня вечером или завтра! Лучше приберись в квартире! Давай не будем начинать все сначала!

Категоричным тоном. Даже я удивился. Она произнесла эти несколько слов с ожесточенной непреклонностью.

Мне не было видно ее лица, но то, что я услышал, было ему под стать: один глаз суров и непреклонен, в другом — грусть и обида. Она холодно попрощалась с ним и вышла из кафе.

Мы снова сели в машину, но я не понимал, куда ехать. Везти ее сейчас же домой? В полном молчании мы поехали к морю. К городу, который должен вскоре разлучить нас.

По дороге, еще в горах, мы остановились в каком-то городке — бывшей крепости. Мы снова попали в пекло летнего зноя и толпу изнуренных туристов. Рестораны выставили столы в тени крепостных стен. Я смотрел, как она жадно ела жареную баранью лопатку с помидорами, в тени олеандров. Я пил розовое вино, думая о том, что ей сказать.

После полудня мы укрылись в зеленых глубинах какой-то церкви, я не осмеливался даже коснуться ее руки. На столике перед входом в церковь лежала тетрадь, время от времени какой-нибудь турист писал в ней несколько слов, прежде чем выйти из церкви. Я взял ручку и написал:

«Даже когда мы занимаемся любовью, мне тебя не хватает. Я жду тебя уже так долго. Не уходи, Сильвия, мне так нужна твоя красота, твой прекрасный запах. У ночи — твое лицо, у всех моих дней — твое лицо. Будь со мной!»

Я так хотел, чтобы она прочла эти слова, которые говорило все мое тело и которые я не решался ей сказать.

Она уже вышла из церкви на солнце, и все смотрели на нее так, словно из церкви вышел сам Бог.

Мы снова сели в машину и поехали дальше под палящим солнцем. Я ничего не видел вокруг, когда ехал по этой дороге три дня назад. Только ее лицо, которое было совсем рядом со мной. Я повернулся к ней и сказал ей то, что уже давно сжигало мое сердце.

— Сильвия, давай будем жить вместе.