Каспер Давид - Свиньи олимпийской породы. Страница 9

 Там были и жены «спортсменов», и дети, и, сожалевшие о неспособности принять участие в ежегодном развлечении, старики. Как правило, выпив заготовленного для излечения будущих травм самогона, они рассказывали о прошедших битвах, в которых принимали участие сами. Недостатка в восторженных слушателях не было.

 В кулачном бою существовали незыблемые правила, за нарушение которых виновник избивался своими же земляками. Были запрещены удары ногами и ниже пояса. Драка, в которой обычно участвовало по сто человек с каждой стороны, была чисто кулачная. Она так и называлась — «кулàчки». Любой нежелающий или неспособный продолжать «меситься» мог выйти из боя просто подняв руку.

 Бойцы раздевались до пояса и сходились «стенка на стенку» под улюлюканье болельщиков.

 Как заканчивается битва и кто в ней победил — не оговаривалось. Каждый считал себя победителем, а драка завершалась сама собой. После боя начинался совместный пир окровавленных участников и зрителей. Пьянка и братание недавних врагов, но, на самом деле, старых знакомых и собутыльников, была не менее важна, чем само состязание, приводившее к потере десятков зубов. Как утверждал Федотов, на его памяти дважды случались «смертные» случаи, но ни к каким последствиям это не привело, так как среди «спортсменов» были местные милиционеры и высокопоставленные комсомольцы, а среди зрителей — председатели колхозов, райкомов и другие важные дядьки.

 Максим был равнодушен к столь активному времяпрепровождению, и это огорчало Сергея. Многие их сослуживцы, наслушавшиеся рассказов Федотова, горели желанием поехать в пензенскую область и принять участие в крушении челюстей заранее ненавидимых ими красноперцев.

 Но Серега считал своим главным другом Максима и он никак не мог понять, почему Макс не жаждет сражаться бок о бок с ним. Однако Яцкевич не любил насилие, что не мешало ему частенько ввязываться в драки. Об этом свидетельствовало отсутствие половины переднего зуба и многажды сломанный нос. В последний раз его сломали чуть больше полугода назад в этой же части, из–за категорического отказа унижаться. Самое смешное было то, что «противник насилия» ударил первым в случае, когда ситуацию можно было решить мирным путем.

 Дело в том, что Максим слишком много думал. Он думал о «дедовщине» и о своей незавидной роли «духа» в неуставных взаимоотношениях. Он думал, как ему быть, когда придет его черед прогибаться. Опций было несколько, но он принял самое тяжелое решение. Теория была такова: например его заставляют стирать чужие портянки. Вариантов его ответных действий — три.

 Первый: он подчиняется. В этом случае Максим временно избегает побоев, но на полгода остается «зачмореным духом» — самой бесправной и унижаемой категорией в советско–армейской иерархии.

 Этого он не хотел. Второй: он отказывается, его принуждают, побив. В этом случае он остается обычным «духом», не потеряв самоуважения и не упав в «общественном мнении». Такой вариант развития событий устраивал его намного больше, но наилучшим он считал третий: При первом же проявлении «дедовщины» он сам должен ударить «деда», причем желательно не один раз, нанеся тому максимальный ущерб. Конечно, в результате этого демарша он будет смертельно избит всеми находящимися рядом старослужащими, но Макс надеялся, что его не забьют до смерти и не нанесут ему серьезных повреждений. Ведь и «деды» помнили о военной прокуратуре, а близость свободы усиливала страх перед дисбатом. Зато потом, помня о возможных последствиях, его никто никогда не тронет.

 В результате этих размышлений Макс выбил зуб первому же «деду», который вежливо попросил почесать ему пятку. Ударил без предупреждения, даже не объяснив, почему он не хочет делать такую мелочь. Естественно, Яцкевич был зверский избит, после чего попал в санчасть, о которой оставил самые ужасные воспоминания. К нему приходил следователь и вкрадчиво просил Макса назвать имена нападавших, но «дух» упорно повторял, что он несколько раз упал с потемкинской лестницы. Этим он заслужил общее уважение, что было очень важно для салаги–еврея. Впоследствии Макс понял, что эта теория хороша для любого вида конфликтов, будь то дворовые, семейные или межгосударственные.

 Если ты не боишься, если готов на эскалацию — вовсе не нужно лезть в драку. Достаточно дать понять, что ты готов к бою и не отступишь. И тебя больше никогда не будут трогать.

 Максим прервал разглагольствования Федотова о прелести «кулàчек» и вкратце рассказал ему о своем опыте противостояния со старослужащими. После того, как их на время разделила одна из воронок, которую они обогнули с разных сторон, друзья снова сошлись. Сергей заговорил не сразу. Некоторое время он думал, кривился и сплевывал через выбитый зуб. Потом толкнул Яцкевича плечом и нехотя сказал:

 - Хорошо тебе, Макс, говорить. — Сергей зажал одну ноздрю и выдул соплю на подсохшую землю. — Ты только полтора месяца по–настоящему был «духом», а ведь в «учебке» все равны, все «духи». «Дедов» немного, только сержанты. Уставщина для духов лучше дедовщины. Хотя и тоже, ептать, не сахер.

 - Так–то оно так, Серега, но и там были свои заморочки. Знаешь, что такое шесть часов строевой подготовки в день? Или еще была фишка: каждый вечер отбивались на «три скрипа». Ужас!

 - Какие три скрипа? А это еще что такое?

 Яцкевич ухмыльнулся. «Три скрипа» было излюбленное развлечение сержанта, который, с одной стороны, был старослужащим, но никак не мог использовать свой статус без опасения быть «сосланным» в строевую часть.

 - Кровати ведь скрипят, если на них двигаться. — Максим снова ухмыльнулся.

 - Конечно.

 - Ну так вот, этот гад после отбоя проверит, что одежду ровно сложили и говорит: «Первый взвод — всем спать! На три скрипа — подъем». А сам подойдет к ближайшей койке, нажмет два раза и отсчитывает: «Один скрип, два скрипа… Я вижу, вы духи спать не хотите, ворочаетесь. Еще раз кто–то шевельнется — подъем». А сам сядет и ждет. И вот пятьдесят человек лежат и боятся дышать, чтобы не скрипнуть. Никому неохота быть виноватым. А самое гадкое, что очень скоро начинаешь понимать, что ты лежишь в очень неудобной позе, и надо срочно ее поменять, иначе — просто невозможно.

 - Ну?

 - Ну что — ну? Кто–нибудь, естественно, шевельнется. И… «Взвод, подъем! Сорок пять секунд, выходи строиться! Время на отлично вышло!..» И вот так вот часок отбиваемся.

 - Ну и что? — Федотов презрительно скривился. — Зато тебя никто не бьет…

 - Даже не знаю. — Максим положил руку Сергею на плечо. — Когда бьют, оно, конечно, неприятно, но и «учебка» — не санаторий. Максим задумался, где хуже и чуть не провалился в яму. Сергей вовремя подхватил его под руку.

 - Уф, спасибо. — Выдохнул Яцкевич.

 - Какое спасибо! Зачем спасибо? — Обиделся радист. — Мы ведь друзья!

 Максим помотал головой, соображая, что именно он сказал не так, но осознать противоречие между дружбой и благодарностью не успел.

 - Ну что, свинопас! Всех свиней оттрахал? Скоро роды? — закричал, непонятно как затесавшийся в ряды заступающей смены, кочегар Рахмет Айбеков. Он был необычного для «чурки» высокого роста и черняв. Все лицо кочегара было испещерено оспинами так, что непонятно, как он брился. Электробритв в армии не было. Всем было очевидно, что, нападая на своего религиозного сородича, Айбеков пытается вызвать симпатию связистов и показать, что он — не такой «чурбан», как тот. Но солдаты даже не улыбнулись. Шутки про беременных свиней уже надоели. Неудавшийся офицер интендантской службы тоже реагировал не так эмоционально, как раньше, но, тем не менее, ему нужно было как–то отвечать на оскорбление.

 - Я твою маму топтал! — устало промычал свинарь. Своих подопечных он так и не догнал, и теперь шел на склад, чтобы попить чаю с правоверным Чингиз–Ханом.

 - А я твою папу и маму топтал! — закричал Рахмет и оглянулся на солдат, для которых он так старался.

 - А я вся твоя семья топтал! — повысил голос Джабаров и плюнул под ноги агрессивного соплеменника.

 Айбеков психанул. Губы задрожали. В их уголках запузырилась слюна. Он мычал, не зная, чтобы такого сказать ненавистному Абдулу, которого, несмотря на все старания замполита, уважали. Задира не мог позволить, чтобы последнее слово оставалось за противником. Связисты начали усмехаться, что повысило напряжение затянувшейся паузы. Айбеков часто задышал и в результате тяжелого мыслительного процесса выдал кое–что новое, что развеселило публику:

 - А я твой душа топтал!!

 Джабаров задумался. Думал он недолго и ответил глобальным оскорблением:

 - А я твое все топтал!

 Рахмет завизжал и, бросившись вперед, вцепился в не по возрасту морщинистое лицо свинаря. Джабаров ударил коленом в пах. Противники разлетелись, но через мгновение, крича, снова сошлись в ближнем бою.

 Вокруг дерущихся мгновенно образовался круг. Солдаты, пританцовывая, пассивно участвовали в схватке. Со всех сторон неслись советы.