Алексей Иванов - Ненастье Страница 9

— Вон ту халабуду видите? — Серёга обратился сразу ко всем парням.

Ближе к станции стояла сквозная трёхэтажная громада недостроенного товарного терминала: горизонтальные плоскости и колонны вместо стен.

— Говорите всем, что с завтрашнего дня рынок работает только в этом здании. Вход платный, но порядок мы гарантируем. Рэкета не будет.

Серёга Лихолетов, настойчивый и предприимчивый, выяснил, что брат замначальника Батуевского железнодорожного узла — инвалид Афганистана. Пограничник с Пянджа, командир мотоманевренной группы, в рейде он подорвался на мине и остался без ноги ниже колена. А у Серёги было что предложить таким инвалидам для ускорения жизни. И замначальника узла у себя в конторе продвинул Серёгин проект.

Дорога подписала соглашение, что недостроенный товарный терминал бесплатно передаётся «Коминтерну» в пользование на пятнадцать лет. Потом «Коминтерн» зарегистрировал на себя новое предприятие — рынок. Доходы от рынка шли на счета «Коминтерна». «Коминтерн» обретал независимость.

Заброшенный терминал «афганцы» прибрали, сколотили трапы вместо лестниц, приварили решётки вместо стен. Получился торговый центр для «челноков». Тут «Коминтерн» мог охранять своё стадо от волков и спокойно стричь шерсть. Оставалось перевести баранов на это пастбище. Но бараны не хотели уходить с прежней поляны — они просто не понимали ситуации. И Серёга решил загнать баранов палками. Так он прибирал ресурс к рукам.

— Готовы, туловища? — с презрением спросил Егор Быченко, командир «коминтерновских» боевиков. — Разбираемся по боёвкам. Руки‑ноги лохам не ломать, бить только по жопам. Задача — выгнать всех, чтобы обосрались и не вернулись сюда никогда. Их место там, где приказал Лихолет, — в терминале.

Быченко бравировал армейской грубостью. Он был невысокого роста, а бодибилдингом довёл себя до того, что казался вообще кубическим: руки в толщину равнялись ногам. Все знали, что он жрёт стероиды и курит анашу. Его принимали за добродушного силача — и напрасно. Вопросы он решал упорством и силой. То, что сделано силой, он считал сделанным правильно.

— Виктор, со мной Немец останется, он ещё «черпак» в наших делах, — сказал Серёга. — А ты забирай своих волкодавов и шуруй к Бычегору.

— Понятно, к Бычегору, — повторил Басунов.

— Смотри, салабон, идём в психическую атаку. Последний день Бомбея!

Герман не мог оценить, сколько человек топчется на рынке. Он видел пространство в несколько футбольных полей, сплошь заполненное людьми. Продавцы располагались неровными шеренгами; одни стояли, другие сидели на туристических стульчиках; товар показывали с рук или раскладывали на ящиках, заменяющих прилавки. В толпе громоздились машины: фургоны с раскрытыми дверями, грузовики, торгующие из кузова, маленькие пикапы.

Герман догадывался, что на самом деле пространство барахолки чётко структурировано и поделено. В одной стороне продавали пуховики и куртки, в другой стороне — обувь; в одной зоне — аппаратуру, в другой — бельё. Места и границы были обозначены затоптанными досками, колышками, кирпичами, покрышками. Продавцы окликали покупателей, расхваливали товар, курили, помогали примерить, считали деньги, ссорились, пили чай из термосов.

Тётки в куртках и беретах, с турецким загаром и в беспалых перчатках трясли импортной синтетикой химически‑ярких цветов. Интеллигентные мужчины в кепках с наушниками предлагали букинистические редкости. Бабки из деревень, в платках и телогрейках, безменами взвешивали картошку и вертели из газет кульки под семечки. Работяги в спецовках раскладывали на лоскутах замасленного брезента ка‑кие‑то грязные железные узлы. Старик, дрожа от похмелья, продавал орден. Парни с ухмылками сутенёров переминались возле коробок с видаками «Сони» и блоками «Мальборо».

В гомоне и суете рынок не сразу осознал, что начинается заваруха: на дороге завыли сирены‑ревуны, как при воздушной тревоге. Люди умолкали, озадаченно прислушивались — и слышали голоса, усиленные динамиками: «Рынок закрывается! Всем покинуть территорию! Торговля переносится в здание терминала!» А потом люди увидели, что от дороги в толпу двинулись высокие кабины грейдеров. И тогда скопище народа задёргалось в судорогах паники: «Это «афганцы» устроили погром! Бегите! Бегите! Они идут!»

— Боятся нас, моральных уродов, — злорадно заметил Серёга. — Как они к нам, так и мы к ним. И не жалко нихера. Да, Немец?

Герман, как и любой «афганец», знал, что их, ветеранов, часто считают калеками: их изувечили бесчеловечные порядочки армии, лживая идеология государства и безнаказанность того насилия, которое они творили в Афгане.

Дудоня и Вован Расковалов в упоении крутили рукояти ручных ревунов. Серёга, ухмыляясь, с восхищением смотрел, как грейдеры, мигая маячками и квакая клаксонами, медленно прут на народ. За рычащими грейдерами, словно автоматчики за танками, шагали бойцы Быченко: в руках у них были гибкие хлысты — велосипедные цепи, толсто обмотанные изолентой.

Толпа ошеломлённо попятилась перед грейдерами. Люди поняли, что их просто вытесняют с пустыря: грейдеры не остановятся, а «афганцы» врежут по шее, если не уберёшься отсюда. Покупатели кинулись в разные стороны, а продавцы, матерясь, принялись лихорадочно распихивать свой товар по сумкам и коробкам, сгребать в охапки.

Егор Быченко обогнал грейдер и вломился в сутолоку: левой рукой он выхватывал у торговок вещи — куртки на плечиках, джинсы на держалках — и швырял под ноги, а в правой руке у него была цепь, и он хлестал орущих тёток по круглым бокам и по широким задам и насмешливо приговаривал:

— Торгуй, где разрешают, мамаша! Торгуй, где разрешают!

Только в таких акциях Быченко ощущал, что «Коминтерн» существует и занимается нужным делом, и потому одобрял любое применение силы.

Другие парни‑«афганцы», смелея, тоже лезли в толпу и махали цепями.

— Круто, блин! — признал Серёга. — Немец, пошли за нашими.

«Афганцы» гнали торговцев прочь от бетонки, хотя не имело значения, куда гнать, лишь бы сорвать с места. Страх взбудоражил всех. Люди, очумев, носились, сшибали друг друга с ног, топтали вещи. Никто не сопротивлялся погромщикам, но порой из толпы истерично выкрикивали: «Нелюди!», «Фашисты!», «Привыкли в Афгане грабить и насиловать!»

В суматохе уже сноровисто шныряли мародёры — те, кто сообразил, что под шумок можно урвать добычу. Какая‑то женщина, спотыкаясь, катила по ямам велосипед. Мужчина в пальто упал на четвереньки и что‑то колупал в земле. Два парня, семеня, упрямо тащили из давки коробку с телевизором. Уползали машины: на рытвинах высокие фургоны опасно раскачивались. Всё пространство было взболтано хаотичным, бессмысленным мельтешением.

— Смотри, Немец, никто не защищается, — пренебрежительно заметил Серёга. — Точно — бараны. Вон по рельсам дриснули на станцию…

Дальше всех оторвался от своих Басунов. Он уходил вперёд в одиночку, провоцируя, чтобы на него напали. Он хотел, чтобы противник был перед ним виноват — тогда сам он автоматически чувствовал себя правым.

В переполохе общей эвакуации Басунов наткнулся на парня, который собирал рассыпанные по земле грампластинки в ярких импортных конвертах. Басунов опустил берц на конверт с надписью «Def Leppard». Под ботинком захрустело. Парень вскинулся: это был длинноволосый неформал с бородкой.

— Вроде блядь, а с бородой! — деланно удивился Басунов.

Музыкой он не интересовался, а доморощенных нефоров терпеть не мог. Для Басунова их понты означали, что эти сосунки присвоили право раздавать оценки, что хорошо, а что плохо, но право на такие оценки Басунов ревниво считал исключительно своим, потому что заслужил его в Афгане.

Басунов давил берцем диски — «Scorpions», «Rainbow», «Deep Purple».

— Да вы же просто гиббон… — с тихой ненавистью сказал нефор.

Басунов стегнул его цепью поперёк плеча, чтобы сломать ключицу.

— Садист! — закричал нефор, кривясь набок. — Вы все в Афгане садисты!

Басунов тотчас размахнулся цепью, ощущая себя полностью свободным. Длинноволосый нефор кособоко бросился прочь, и Басунов ринулся за ним.

«Афганцы» зачистили уже половину территории. Грейдеры двигались, словно тралы: их огромные рубчатые колёса ломали доски и давили коробки, бульдозерные ножи сгребали ящики и покрышки, волочили грязное тряпьё. За «афганцами» оставалась просто свалка: рваная одежда, пластмассовый лом, сплющенные флаконы, мятая обувь, блестящие клочья упаковок. Среди мусора бродили потрясённые люди, что‑то подбирали, отряхивали. Пожилая женщина в пальто с оторванным хлястиком сидела на земле и плакала:

— Я же… Я же их в школе читать‑писать учила… А они меня бьют…

Серёга поддел ботинком и вывернул искалеченную куклу. Он понимал, что испытывают люди, которых избили, ограбили и прогнали. Эти люди привыкли иметь достоинство, их уважали на работе, их называли на «вы», — и вдруг они поняли, что они скот, для которого есть пастухи. Оскорбительно.