Олег Дивов - Консультант по дурацким вопросам Страница 9

Южная Осетия встречала московских гостей обломным ливнем. Древняя земля Алан была серой и мокрой. Вода хлестала с неба, текла вниз по скалам. Иногда в потоках случались короткие разрывы, и сквозь них проглядывали далекие горы, у подножия которых будто прошла газовая атака — это туман в низинах казался черным. А потом все опять застилала вода.

Зато не сказать чтобы тут было душно. К моменту, когда они въехали в Цхинвал, стало даже прохладно. Дождь чуть-чуть ослаб, и сквозь запотевающие стекла, если потереть рукавом, удавалось хоть как-то разглядеть город.

Первое впечатление было жуткое. Город выглядел не разбитым, не разрушенным, нет… Безнадежно испорченным. Сплошные дыры в асфальте и дыры в стенах. Раскрошенные дороги и простреленные дома. А по улице медленно брели мокрые и пришибленные люди.

Победители.

Где я это уже видел? — подумал Миша. В Грозном! Было то же самое: ливень, серая хмарь, убитый город и зомби на улицах. Я надеялся, что дождь пройдет, и картинка изменится, но все осталось как было.

Неужели и здесь то же самое… Неужели все было впустую?

«Газель» то петляла, то ползла, тяжело переваливаясь на колдобинах, ей навстречу так же трудно пробирались редкие местные машины — раздавленные жизнью «Жигули» с перекошенными мордами и отвисшими багажниками.

С заднего сиденья доносилось убитое молчание. Оно толкалось в затылок, но Миша не хотел оборачиваться. Что он мог сказать ресёрчеру — да, понимаю, ты это тоже видел в Грозном, а чего ты хотел, война всегда одинакова?..

— Гостиница «Алан»! — провозгласил водитель. — Э-э, гляди, первый этаж уже совсем починили!

Машина остановилась, скрипя всеми членами — похоже, и ее здесь доконало. Миша открыл дверь, но не двинулся с места. Ему не хотелось глядеть на полуразрушенную гостиницу. Ему нужно было несколько секунд, чтобы собраться с духом. Просто сказать себе: хватит рефлексировать, пора работать. Тогда он бодро выпрыгнет наружу и бодро начнет действовать. Вдох-выдох…

И тут кончился дождь.

Глава 2

КВАНТ МИЛОСЕРДИЯ

Сцена 9.3

«УЛИЦА У ДОМА»

Экст.

Массовка: грузинская пехота — 20.

Военная техника: танки (грузин.).

— Не понимаю, — сказал ресёрчер. — Наблюдатели, которые тут были в прошлом году и не сумели найти следов массовых разрушений… Я сейчас вижу эти следы — по крышам. Прямо отсюда вижу…

Они стояли на холме над городом и смотрели вниз. Действительно, отсюда были прекрасно заметны следы массовых разрушений — яркие малиновые пятна новых крыш. Весь город был в таких отметинах. Эти крыши по-быстрому нахлобучили на те дома, которые пострадали меньше всего. Чтобы пережить в них зиму, а там видно будет.

А вокруг города все цвело — розовым, красным, голубым, синим по зеленому, — тут бы не про войну, а про любовь кино делать. Если, конечно, не обращать внимания на характерные раны в стволах деревьев. Если не думать о том, что каждый ерундовый кустик, такой красивый, буйно радующийся жизни, может скрывать под собой взрывоопасную железяку.

Голова кружилась от запахов кавказского лета, хотелось присесть где-нибудь у воды, а потом шумно упасть в нее, но это желание мигом отбила табличка: «Внимание! В связи с тем, что на дне городского озера находятся неразорвавшиеся снаряды, купание строго запрещено!»

Привела в чувство. Напомнила, где ты.

— Либо наблюдатели до города не доехали, либо… Что-то другое, — сказал Миша.

— Не понимаю, — повторил ресёрчер. — Они здесь были!

— Да ну тебя. Не трави душу.

Миша очень старался не думать плохо о международных наблюдателях — просто из принципа, ну ведь не все люди сволочи. Ему уже рассказали, как вели себя тут цивилизованные европейцы. Восьмого августа, когда начался второй обстрел города, в ворота цхинвальской миссии ОБСЕ, располагавшейся в частном доме, постучали женщины с детьми. Подвал здания миссии, в отличие от соседних домов, был сделан весьма прочно и был достаточно глубоким. Женщины просили спрятать в подвале хотя бы только детей.

К людям вышел глава офиса Гржегоржи Михальский.

«Это миссия ОБСЕ, а не бомбоубежище, пошли вон…» — сказал гордый лях и захлопнул ворота…

Он считал, наверное, что грузины вот-вот заглянут в гости. А хрен ему. Цхинвал выстоял. Хотя досталось городу по полной. Развалины и пепелища встречались тут повсюду. И уцелевшие дома можно было считать таковыми лишь условно. Миша не видел еще ни одной девятиэтажки, на верхних этажах которой не было пробоин от снарядов. Вообще ни одной, он уже нарочно искал: все оказались дырявые… Точно в центре Цхинвала, на углу улиц Сталина и Пушкина (добро пожаловать на Кавказ), стоял самый престижный дом города, в котором жила местная верхушка еще с советских времен, — теперь его украшали обугленные окна и характерные дыры. Старинный «еврейский квартал» оказался уничтожен системами залпового огня полностью: одни стены и больше ничего… Свежеотремонтированное здание Юго-Осетинского университета (ремонт закончили как раз в мае прошлого года) второй раз уже не починишь — оно практически не существует. На том, что от него осталось, сохранилась надпись «медсанбат» и стрелочка, указывающая направление. Здание парламента тоже в состоянии нестояния. И так везде.

Если какой-то наблюдатель этого не наблюдал — бог ему судья.

Но самое тягостное впечатление на Мишу произвели не разбитые гражданские здания, а казарма российского миротворческого батальона. Он еще не подобрался к ней вплотную — для этого нужно было особое разрешение, — но издали посмотрел и только головой покачал. Первое, что вспомнилось, — фотография «Дома Павлова» в Сталинграде. Грузинские танкисты, чей маршрут лежал как раз по дороге мимо казармы, считали за честь довернуть башню — и жахнуть. Чтобы знали русские оккупанты, с кем имеют дело.

Иногда грузины промахивались — и тогда прилетало в мирные жилые пятиэтажки по соседству.

Осетины в долгу не остались: так называемый «грузинский анклав» — села Тамарешени, Эредви и Курта, которые стояли на дороге между Гуфтой и Цхинвалом, — были, что называется, «зачищены до дыр». Все дома без исключения либо взорваны, либо сожжены. Жутковатая картина: пепелища и вокруг — цветущие сады. На вопрос, зачем уничтожать вполне приличное жилье, ответ Мише дали простой: «А чтобы этим пидорасам возвращаться было некуда…»

Наверное, глядя откуда-нибудь издали, допустим, из Лондона, можно было и осудить местных за такие дикарские выходки. Только осуждать легко, когда ты сам войны не видел; когда твоя нация забыла, а то и нарочно постаралась забыть, как семьдесят лет назад бомбила города противника, нимало не заботясь о жертвах среди мирного населения и даже имея в виду, что чем больше гражданских сгорит, тем врагу страшнее и больнее. А здесь война была вчера. И в двух шагах от Цхинвала, у Зарской дороги, простенький, но донельзя убедительный мемориал: десяток сожженных легковых машин. Обгорелые мертвые остовы, увитые красными лентами. На этих машинах уходили из города беженцы — и напоролись на грузинскую колонну. От мирных осетин, не сделавших никому плохого, не пытавшихся драться, просто убегавших от войны, остались очень маленькие головешки.

После такого сходят с ума. Еще вопрос, что страшнее: боевые действия или шок, когда победители оглядываются по сторонам и видят, что все вокруг к чертовой матери переломано — дома, семьи, судьбы… Но люди по большей части справились и с этим. Загнали внутрь — а куда еще? Здесь каждый, кто остался жив, носил в себе, как осколок, свежую память о войне. И если человека случайно толкнуть, осколок мог сместиться и сделать очень больно.

Поэтому, хоть война и кончилась девять месяцев назад, на самом деле она все еще дышала тут повсюду — не в минах и неразорвавшихся боеприпасах, которых было навалом, — а в людях. И ее герои попадались на каждом шагу — не в смысле «персонажи», а настоящие герои. Что силовики, что простые ополченцы. Некоторые такого навытворяли — сами после верили с трудом. Ну как можно всемером и без единой пушки остановить грузинскую бригаду, которая прет на тебя с тяжелой бронетехникой? Теоретически нельзя, практически — смогли. У них не было выхода: они защищали свой дом.

Сейчас город был, конечно, плох, но вовсе не при смерти. Он держался, как в те дни — на своих людях. Из довоенных сорока тысяч их осталось в Цхинвале тысяч двадцать, ну, двадцать пять. Поэтому город стоял, не падал. Смотреть на него было страшновато, но в простреленных домах работали кафешки, магазинчики и парикмахерские, а по ухабам довольно бодро скакали перекошенные «Жигули» таксистов. Их было какое-то невероятное количество. Казалось, что основная мужская работа в городе — это либо служба в силовых структурах, либо таксование. Впрочем, неудивительно: завод «Вибромашина» закрыт, «Эмаль Кабель» — разрушен. Больше производства вроде бы и нет.