Александр Покровский - Бортовой журнал Страница 9

«Опять выпил?» – «Пап, Оля нас пригласила».

Он когда выпьет, то суетлив: боится, знает, что я это не люблю.

Мы потом говорим с ним о вреде курения и пития. Я в основном. Все никак не могу остановиться. Знаю, что все это для него ерунда, и вроде не глупый я человек.

Теперь вот спит.

А до этого две недели где-то по друзьям шастал. Я его из дома выставил. Пришел как-то с пирушки совершенно никакой. Ну я его и выгнал. С треском. Я в минуты ярости слона могу поднять. Куда там его сорок кило. Одной рукой за дверь, как кота, вынес.

«И чтоб не звонила никому!» – сказал матери и так на нее зыркнул, что не приведи Господи.

На меня иногда находит. Сам не в себе. Это потому, что я ему совершенно не интересен. Еще бы! Я же мимо в туалет в трусах хожу. Чего ж тут интересного. Не говорим ни о чем. Я пытался – будто стена. Конечно, надо разговаривать, надо. Пусть даже с этой стеной. Но для этого следует отстраниться, говорить, как с чужим. Тогда дойдет. Я все это знаю, а как с чужим у меня не получается. Все обижаюсь на него. А мать меня все спрашивает: «Ну как он там?» – «Да все у него нормально».

Она знает, что я плохое чувствую. Как только с ним что-то, так мне совсем худо.

А тут: «Ну что там?» – «Да ничего…»

Все хорошо.

Он только бабушке потом говорил: «Папа со мной не разговаривает».

Мы с Санькой теперь разговариваем так, будто опасаемся, что кто-то скажет не совсем то.

Он тут сдал цепочку свою серебряную в ломбард, чтоб выручить 40 рублей. Я тогда взвился и сказал, что ее надо вернуть: «Иди к своей Кате, которая тебя на это надоумила, и вместе доставайте цепочку назад!»

Цепочку эту подарила ему мама.

Вчера он смылся из дома в девять вечера. Сказал, что идет к бабушке, а до этого он выцыганил у меня 20 рублей.

«Пришел?» – «Нет». – «Вот собака, опять к своим девкам пошел!»

Обстановку подогревали посторонние разговоры: «Он пока всех своих блядей не обойдет, он же домой не покажется!»

Женщины умеют правильно настроить нас, мужчин.

Явился в 23.00.

«Пришел?» – «Да». – «Пьяный? Ага, ага…» – это жена у телефона.

Я взвился: «Дай сюда трубку! И пусть вообще домой не появляется!» – и что на меня нашло. Сердце колотилось.

«Саша, чего ты? Он пришел трезвый. Он относил Кате 20 рублей, чтоб цепочку выкупить. Там же проценты набежали»

Долго не мог уснуть.

У деда нашего случился инсульт. Вечером он смотрел телевизор в комнате один, а потом не мог позвать бабушку, не мог выговорить слова.

«Что ты говоришь? Что? Я не понимаю!»

У него раскалывалась голова. Сильно тошнило.

Приехала «скорая», сделала укол «от давления». Бабушка мучалась с ним всю ночь. Нам не звонила, боялась побеспокоить. Он и встать не мог. Утром ему стало совсем плохо, и бабушка позвонила нам. Я тут же примчался, по эскалатору в метро бегом, на переходах бегом, по лестнице бегом: «Где дед?»

Дед лежал в комнате и охал. На себя он был не похож. Глаза в разные стороны и язык заплетается. Я еще неделю назад посмотрел на него и вдруг подумал: «Дядя Саша сильно сдал!» – черт меня дернул.

«Не хочет в больницу!» – бабушка плачет.

Я к нему: «Как дела? А? Сейчас, говорю, поедем, поправим тебя, дядя Саша! Сейчас!»

Позвонил своим. Везде есть подводники. В том числе и в Мариинской больнице. Там у меня начмед Александр Андрианыч.

«Саня! Разбудил? Привет. Это Покровский. Дед у меня…» – «Саня, я сейчас на даче. Позвони к нам в приемник. Там Лесков сегодня дежурит, Михаил Александрович, он из наших…»

Через минуту я договорился. Теперь надо уговорить «скорую» везти его не в дежурную больницу, а куда надо.

«Скорая» – 500 рублей, и договорились, спуск деда на руках – еще 300 – и вот нас уже колотит с дедом внутри этой телеги «скорой помощи» – ничего не закрепить – едем в больницу.

Пока ехали, я все теребил деда: «Как дела?» – «Нормально!» – «Держись, уже скоро!»

В приемнике все лежат, как поленья. Врач подошел, и эту процедуру я теперь сам могу проводить: «Руки поднимите. Смотрите на молоточек. Язык. Сожмите мои руки. Как вас зовут, помните?» – дед говорит: «Шурик». – «Сколько вам лет?» – «Семьдесят семь». – Как ваша фамилия? Сейчас посмотрим ваши ноги».

Потом пришел и Михаил Александрович: «Где Покровский?» – потом деда на томографию, срочно – «Раз, два, взяли!» – перекладываем с санитаром деда с места на место.

Потом в палату, на отделение. Санитару я дал 50 рублей. Он заулыбался.

На отделении: «Говорят, вы от наших начмедов?» – «Да!» – «От кого именно?»

После того как это выяснилось, положили в палату получше, написали мне названия кучи лекарств на бумажке, и я отправился в аптеку. Она рядом. Тут все рядом. Весь пакет– 700 рублей. Черт с ними, с деньгами.

Потом бегом на томограф за заключением: «Что там у него?» – «Инсульт, но он у вас крепкий дед!» – «Врачей не любит и лекарства не пьет!» – «Теперь полюбит врачей!»

Назад в палату. Там дед пытается встать, чтоб пописать.

«Не вставай, дядя Саша, сейчас утку принесу! Девушка, у вас есть утка?»

Утку я просунул под него, дед пописал и опять лег.

Первый испуг у него прошел, первую капельницу сделали, я убежал по делам, потом прибежал опять.

«Как он?» – «Без изменений!»

Нет, изменения есть. Дед говорит лучше. Памперсы наотрез отказался надевать: «Ты меня позоришь!»

Три раза бегал в аптеку – то одно лекарство, то принесите другое. То «от давления», то «от рвоты».

Сижу рядом на постели: «Как, дядя Саша?» – «Плохо!» – «Выкарабкаешься!» – «Будем стараться!»

Отвернувшись от меня, дед всхлипнул, потом замаскировал свой всхлип от меня кашлем.

Рядом в палате старушка, навещающая не говорящего после удара сына, рассказывает: «Раньше температуру мерили. Теперь не мерят. Все своровали. Демократы. Коммунисты были плохие. Все воры!»

Надо бы отвлечь деда. Вступаю в разговор: «А Путин хороший?» – «Хороший!» – «То есть при хорошем Путине все остальные воры?»

Дед берет меня за руку и говорит тихо: «Не начинай. Она дура!»

Думаю, дед наш выкарабкается.

Уже соображает…

Самый свободный человек на этой планете – это я!

Остальные друг от друга зависят.

И не дай Бог у них есть помещение для всякого помещения.

А если тебе нечего помещать, то и помещение, а значит, и власть имущие тебе не нужны. И ты свободен.

Но в пределах веревки.

И эта веревка совсем не похожа на ту веревку, если тебе есть что помещать в своем помещении.

Эта иная веревка. Ее называют иногда литературным вкусом.

И с этой веревкой я обычно нахожу общий язык.

Я могу только в книге чего-нибудь поместить.

Вот в книге «Расстрелять-2» поместил «Фонтанную часть», которую назвал поэмой.

Почему поэмой? Ну, надо же ее было как-то назвать.

Что только я не выслушал за нее – все напрасно. На меня это произвело гораздо меньше впечатления, чем шляпа на барбоса.

Редактор Коля был сперва в ужасе, а потом полюбил ее. Так у нас потом часто бывало.

От «Бегемота» он тоже пришел в ужас. От «Каюты» пришел. Потом настала очередь «Кота».

То есть вначале в ужас, а потом – любовь. Вот что я называю настоящей литературой.

В Питере у нас тепло. А рябина за окном шелестит птичками.

Немедленно хочется передать всем генералам большой привет от моего генерала Кожемякина.

Он как-то обронил: «Генералу приходится быть умным».

Поссорился с Сашкой. Орал, что он нас не любит, что что это за любовь, если не думаешь о том, что близкому человеку может быть больно.

Потом проглотил рибоксин и лег под одеяло. Там я уговаривал себя, что маленькие-маленькие человечки с небольшими молоточками сейчас заколачивают гвоздиками калия дырочки в моем сердце.

Мне написали, что после прочтения «Люди, лодки, море…» не оставляет ощущение сродни тому, что испытываешь, сидя в стоматологическом кресле, в то время как доктор удаляет тебе нерв из зуба. Ты каждой своей клеткой чувствуешь, как он накручивается на тонкую спицу. Чертовски неприятно осознавать, что «если что», тебя просто разменяют, как карту в колоде, а ты живой и можешь думать.

Ощущение от прочтения этой книги должны возникать именно такие.

Теперь мне говорят, что я смелый человек и чтоб я был осторожнее.

После того как я дал почитать «Люди, лодки…» своему бухгалтеру, она позвонила мне в волнении и сказала: «Что ты написал?» – «А что такое?» – «Это же нельзя!» – «Почему?» – «Потому что тебя вышлют из страны, и что мы с Наточкой (моя жена) потом будем кушать?»

Я ей сказал, что как только меня захотят выслать, то я немедленно заявлю, что я писал эту книгу вместе с моим бухгалтером и «Наточкой». Так что вышлют всю шайку, и мы чудесно будем жить за рубежом, поскольку эту книгу сейчас же переведут на тридцать три иностранных языка.