Платон Беседин - Книга Греха Страница 9

— На постоянную работу? — уточняю я.

— Нет, что-то вроде периодической подработки. У нас приватные вечеринки, — она смотрит мне в глаза. Капля пота разбивается о её переносицу.

На миг я представляю, как она участвует в оргии в каком-нибудь закрытом клубе. Сейчас это модно. Невольно оцениваю её огромную грудь. Наверняка, у неё огромные соски и просвечивающиеся вены.

— Так что? — она выводит меня из ступора.

Я диктую телефон и провожаю её взглядом, протирая объектив от невидимых капель крови.

III

Сто тысяч раз я повторял себе: пора остановиться, Даниил, ты зашёл слишком далеко. И каждый раз я находил оправдания. Мне всегда казалось, что я не переступил той грани, за которой кончается человечность.

Сейчас я пытаюсь в очередной раз убедиться в этом. В моих руках бутылка коньяка и пакет с лимонами. Я нажимаю на кнопку дверного звонка.

На пороге эффектная блондинка. На ней вновь золотистое платье. Её красоту несколько портит фурункул на правой щеке. Она приглашает меня войти.

Я прохожу в просторную комнату, застланную коврами. Они везде: на полу, на стенах и даже на мебели. Ковры делают мои шаги неслышными, словно у призрака.

Блондинка улыбается и молчит. Меня передёргивает, будто затвор. Передо мной оживший кошмар из того самого парка, где я должен был пройти посвящение. Чувствую, как сводит яйца.

— Присядь, — говорит она.

— Выпьешь?

Я наливаю коньяк. Она режет лимон.

— Чёрт! — отдёргивает палец. — Порезалась!

Я вижу, как кровь капает на нож, а потом на лимон.

— Смой её, — прошу я.

— Смысл?

Мы выпиваем коньяк. Она закусывает лимоном.

— И? — наконец, произносит она.

Я вспоминаю, как в парке занёс над ней ампулу. Такие разговоры сложно начать. Это как ступить на узкую доску, связывающую крыши двух небоскрёбов, а внизу гигантская, зияющая пропасть, от которой кружится голова. Я пытаюсь выжать из себя слова:

— В общем, вот так.

— Как так? — кровь по-прежнему украшает лимон.

— Где здесь туалет?

— По коридору направо.

Я захожу в туалет. Меня рвёт. Нет сил, чтобы наклониться к унитазу, поэтому я блюю прямо в раковину.

Чищу зубы пальцем, вымазав его в пасте, чтобы перебить мерзкий запах. В зеркале я вижу своё испуганное, посеревшее лицо и огромные капли пота на лбу. Глаза лихорадочно блестят, выдавая меня больше, чем что-либо.

— Вырвало?

— Да, — мне не хочется врать.

— Ты не переносишь кровь, так?

Она видит меня насквозь. Я это чувствую. Будто меня просвечивают сотни рентгенов, стимулируя раковые клетки. Сейчас я и сам в клетке. Она ловец. Я пойманный зверь.

— И что ты думаешь? — она улыбается.

— В смысле?

— В прямом. Что думаешь прямо сейчас, когда ты один на один с тем, кто может тебя с лёгкостью выдать?

— Прямо с лёгкостью?

— Почему бы и нет?

Она подходит ко мне вплотную. Её палец по-прежнему кровоточит. Усаживается мне на колени, задирает юбку. Вижу её гладко выбритый лобок с голубоватой татуировкой. Она облизывает моё ухо. Переходит на шею и расстёгивает мне ворот рубашки. Это было бы весьма приятно, если бы не её кровь. Когда она нашаривает мой член сквозь ткань джинсов, я отталкиваю её. Она падает на пол, задевая бокал с коньяком. Коньяк выливается на ковёр.

Блондинка смеётся. Меня колотит. Она поднимается, одёргивает юбку и наполняет поднятый бокал.

— Не вижу смысла скрывать, — говорит она.

— Я вижу.

— Я поняла это ещё тогда, на первой встрече, когда ты вышел на сцену. Ты не наш!

— Разве?

— Конечно. Я была твоим посвящением?

Согласно киваю. Тогда, в парке, она должна была стать моей жертвой. Я занёс шприц с кровью, но не смог. Может быть, испугался. Или жалость взяла верх. Не знаю. Я предпочитаю называть мой мотив совестью. Я только сделал вид, будто уколол её. Михаил Петрович, скрытый за трансформаторной будкой, не заметил обмана. Жаль, что моя первая потенциальная жертва оказалась палачом.

Её зовут Юля. Она ходит вместе со мной в секту.

Теперь Юля всё знает. Не надо много ума, чтобы догадаться. Я не часть их. Во мне нет вируса, и я не способен разносить его. Она невольно поймала меня в ловушку. Тогда, в парке, я думал о воле Божьей. Что же, Бог как всегда распорядился по-своему.

— Неудивительно, что ты отказался переспать со мной, — говорит Юля.

— Может, ты просто не в моём вкусе?

Она фыркает:

— Ты не наш. Тогда для чего ты среди нас?

— Не знаю.

— Не знаешь? — она подливает мне коньяк. Капли крови с её пальца падают в мой бокал. — В такой ситуации надо знать. Что помешало тебе уколоть меня в парке?

Я думаю, ибо сам не знаю ответа на этот вопрос. Она ждёт. И я говорю:

— Наверное, боязнь переступить черту. Если бы я сделал это, то уже не смог бы повернуть назад.

— А теперь ты можешь, так?

— Не знаю.

— Слова «не знаю» худшие для настоящего мужчины, — цедит Юля.

— Если я был среди вас… — обрываю фразу.

— Был? Разве ты не есть среди нас? Или ты думаешь уйти так просто? — она смеётся. Её смех звучит по-старчески. — Просто выйти из игры?

— Я хочу назад.

— Нет уж, милый. Ты либо с нами, либо против нас.

Пауза. Слышно только, как Юля пьёт коньяк из бокала. Пьёт его вместе со своей кровью.

— Я думала так же, как и ты. Можно выйти. Можно сбежать. Но было слишком поздно. И потом я поняла — это не наказание. Это счастье, чистое, стопроцентное счастье, которое не дано испытать каждому человеку. Мы свободны, Даниил! Неужели ты не понимаешь?

— Свободны в чём? — кидаю окурок в бокал с коньяком.

— В поступках. Мы вольны делать всё, что угодно. Нас не держит страх. Нам всё дозволено, потому что единственный сдерживающий фактор для человека — это страх расплаты. Но, поверь мне, Даниил, когда ты знаешь, что скоро умрёшь, знаешь от чего именно, то тебя ничего не держит. Да, первое время тяжело, невыносимо, но потом у тебя вырастают крылья. Это кровь божья.

— Или дьявольская.

— А где гарантия, что дьявол или тот, кто исполняет его обязанности, не есть сам Бог, а Бог не есть дьявол, а? Кто это тебе сказал? Если всё это Бог, и на всё воля Его, то как происходит то, что происходит?

— Это болезнь.

— Пусть это будет болезнью, но она помогла нам стать богами!

— Вы постоянно говорите о Боге, но разве Бог завещал вам право решать, кому и когда умереть?

— говорю я.

Её глаза поводит поволокой. Она резко подаётся вперёд. На миг я отчётливо вижу перед собой злобную старуху.

— А кто дал Богу право обрекать меня?

— Ты!

— Я? — она швыряет бокал на ковёр.

— Ты спросила меня, для чего я пришёл к вам, — мне становится легче, — я скажу. Я ждал того, что изменит мою жизнь, потому что напоминал себе пустую тыкву на Хэллоуин. В ней пылал огонь. Ад, действительно, был внутри меня. Я забивал голову пустяками, чем угодно, лишь бы не быть наедине со своей пустотой. И чем дальше я шёл, тем всё больше утопал в пороке. Развлечения становились опаснее, а пустота внутри ширилась. Тогда я попал к вам. На мгновение я ощутил себя действительно живым, но лишь на мгновение. Тыква перестала быть муляжом. Она стала гнить и заражать тех, кто рядом. Пора уничтожить её.

Я выдыхаю.

— Забавно, — Юля закуривает, — тыквы, пустоты. Какой-то маскарад. Только в этом маскараде нельзя снять маску. Она стала твоей кожей, Даниил.

— Так для чего вовлекать в маскарад тех, кто не хочет в нём участвовать?

Она молчит. Я вижу, как по её лбу ходят морщины. Она трёт фурункул на щеке и говорит после паузы:

— Не надо за всех. Речь идёт о тебе. Либо нанимаешься в актёры, и тебе за это платят, либо становишься участником массовки.

Я встаю с кресла и забираю недопитую бутылку коньяка. Ещё раз захожу в туалет, чтобы вывернуть себя наизнанку. Мне хочется верить, что очищение желудка приведёт к очищению разума.

Когда я выхожу за двери, Юля говорит мне вслед:

— Я всего лишь жертва, Даниил.

— Мы все жертвы, — я закрываю дверь.

Глава шестая

I

Мы приветствуем друг друга нацистским жестом, вытягивая руку перед собой. Некоторые при встрече бьют себя кулаком по сердцу. Это не по уставу, но сложно отказать себе в лёгком позерстве.

На сцене наш лидер. Его фамилия Яблоков. Так он себя нарёк. Мало кто знает, что в его свидетельстве рождения значится Александр Исаевич Табакман.

Его речи пространны и эмоциональны, а потому так эффективны. Он разглагольствует о русской идее, гражданской позиции, любви к Родине.

У него щуплая фигура и дефект левой ноги. Впрочем, на сцене это не так заметно. Там он кажется могучим исполином, возвышающимся над толпой карликов, вещая им свои сокрушающие манифесты. Он говорит гулким, уверенным голосом, который хорошо слышен во всех уголках зала. Периодические он внезапно замирает в патетической позе и кидает отрывистые, резкие фразы. Понять его несложно. Он говорит о безработице, голоде, перспективах. Почти каждую мысль он заканчивает словами: «Так не должно быть! Мы изменим это!». В такие моменты толпа в зале взрывается аплодисментами. Как только она успокаивается, Яблоков один за другим, будто пули, пускает обещания.