Виктория Платова - Мария в поисках кита Страница 90

Он — лживый шизофреник.

Легкий шорох сзади заставляет меня вздрогнуть и обернуться: это не еще одна Гимбо.

Это — Кико.

В своих обычных разноцветных шнурках, нарисованных глазах и сиреневых ботинках.

— Вот черт! Ты меня напугал…

Мне хочется спросить у Кико, кто ухаживает за надгробиями, вернее, просто сказать: «Ты ухаживаешь за старыми могилами, ты молодец» — и получить в ответ утвердительно-отрицательное кивание, подбородок вверх, потом вниз, потом вправо, потом влево — или наоборот. Порядок может любым, все равно этот гребаный ответ придется додумывать самой. Лишь его распятая на пальцах улыбка ни в каких домыслах не нуждается.

Мне хочется спросить про могилы, про el enebro и про локон — и снова я чувствую, как рот наполняется всяким дерьмом: можжевельником, волосами и кошачьей шерстью. И где-то там, в самой глубине трахеи, где волосы становятся шерстью, а шерсть — можжевельником, возникает странное шевеление. Как будто на волю хочет выбраться паразит невероятной длины… Ну не такой уж невероятной, он просто существенно больше, чем обычно.

— МарияГизелаПьедад. — Я наконец-то выплевываю паразита. — МарияГизелаПьедад.

В нарисованных глазах Кико ничего не отражается.

— МарияГизелаПьедад, — снова повторяю я и для убедительности провожу средним и указательным пальцами по лбу. Мне почему-то кажется, что этот жест, призванный воскресить в зыбком сознании Кико ленточку с матросской шапки, подтолкнет его к ответу.

Но Кико лишь старательно повторяет мои движения.

Проклятый идиот!

— Мария. Гизела. Пьедад. — Я рублю паразита на части. Ну-ка?!.

На этот раз Кико уже не повторяет мои движения. Он изобретает свои собственные. Средний и указательный пальцы ложатся не на лоб, а на шею. Я не знаю, что может означать этот жест, и на всякий случай снова повторяю:

— Мария. Гизела. Пьедад.

И снова Кико елозит пальцами по шее, проклятый идиот! Ну, ладно.

— Я хочу выбраться отсюда, Кико…

— Пффф.

— Просто хочу выбраться. Там, наверху, на маяке… Я видела остров в телескоп. Он недалеко. Ты знаешь, что это за остров?

— Пффф.

— Мне нужно попасть на него. Ты поможешь мне?

— Пффф.

— Пожалуйста… Я очень тебя прошу. Хочешь, я встану на колени? Хочешь?..

Мелодраматические сопли, только их не хватало! Я вовсе не собираюсь падать на колени перед проклятым идиотом. Себе дороже, тем более что идиот почти наверняка шлепнется на колени синхронно со мной.

— Ты поможешь, Кико?

Вместо ответа Кико неожиданно кивает. И это не расплывчатый ответ (вверх, вниз, вправо, влево) — вполне однозначный. Подбородок Кико как будто прилипает к груди. И долго не хочет отлипать.

…Через десять минут мы уже едем на вандерере в сторону маяка.

Как и в самый первый раз, я восседаю на багажнике (в тайной надежде не только услышать голос Сабаса, но и избежать ударов невидимой спицы, если вдруг речь зайдет о «самой красивой женщине»). Но речь не заходит ни о чем, Кико чрезвычайно молчалив. Или голоса не хотят являться, потому что им больше нечего мне сказать. В полной тишине, нарушаемой лишь шорохом шин и криками чаек где-то за океанариумом, я думаю об импровизированном кладбище у собора.

Прежде чем покинуть его, я увидела еще несколько надгробных плит. Выбитым на них именам повезло гораздо меньше, чем Мартинесу, Беатрис и глупышу Диего. Плиты были свалены в кучу на узком пятачке между кустом можжевельника и каменным забором. Я ни за что не увидела бы их, если бы мне не захотелось попрощаться с убежавшей Гимбо.

Кошка повела себя странно.

Вместо того чтобы приблизиться к своему другу и защитнику Кико, как все они здесь делают, как это всегда и бывало, Гимбо вздыбила шерсть, спрыгнула с могильной плиты и скрылась за можжевеловым кустом.

Там-то и лежали остальные надгробия.

Ничуть не менее старинные. И при этом — пребывающие в совершенно ужасном состоянии. Я с трудом смогла разобрать имя на верхней из них: «Ньевес, мирт и олеандр». Ньевес — женщина, а не растение. Такая же женщина, как и Беатрис, и умерли они примерно в одно и то же время, но какая разная посмертная судьба! Не оттого ли, что Беатрис была «возлюбленной женой» и наверняка оставила после себя потомство, а Ньевес пришлось довольствоваться миртом и олеандром и умереть в полном одиночестве под их сенью?..

Чушь.

Слишком много времени прошло. Так много, что уже неважно, какой была жизнь обеих островитянок и чьими возлюбленными они были. Но место под солнцем отвоевала именно Беатрис, а мирт и олеандр ничем не помогли Ньевес, не отстояли свою протеже. С растений и взять нечего.

Если это — не можжевельник.

Мы снова проезжаем мимо океанариума, но Кико не сворачивает к месту лодочной стоянки, а продолжает держать курс на маяк. Это странно, ведь другой пристани на Талего нет и быть не может: его берега изрезаны настолько, что даже малейший шторм ни одна лодка не переживет. Понял ли меня хренов идиот?..

— Я говорила о маленьком острове, — почти кричу я в спину идиоту. — Мы сможем до него добраться?..

Вместо ответа Кико лишь сильнее налегает на педали.

Ну и черт с ним, пусть делает, что хочет! Не стоит паниковать и расстраиваться раньше времени. Лучше — довериться, тем более что особого выбора у меня нет. Кико знает остров намного лучше, чем я, — это очевидно. А пути отхода с Талего могут быть и не такими очевидными, лучше довериться, лучше подождать — глядишь, и разочаровываться не придется. Разочароваться я всегда успею.

Примерно таким образом я успокаиваю себя, пока велосипед на максимально возможной скорости катится к «Cara al mar». И первые признаки беспокойства начинаю проявлять лишь тогда, когда мы останавливаемся. Там же, где и в первый раз, — в двух шагах от дома при маяке.

— Ты разве не понял? — Я стараюсь говорить спокойно, но мои губы предательски трясутся. — Мне нужно попасть на тот остров. На остров, а не на маяк…

И снова подбородок Кико прилипает к груди, но этот жест меня уже не убеждает. Как не убеждает другой его жест: сложенные лодочкой пальцы правой руки раз за разом сжимаются и разжимаются, как будто Кико осторожно приманивает меня. Проделав это несколько раз, он скрывается в дверном проеме. Теперь я вижу только его руку: сложенные пальцы снова начинают сжиматься и разжиматься.

В прошлый раз все было менее пафосно и меня никто не приглашал войти. А теперь почему-то потребовалось специальное приглашение.

И мне от него не по себе.

Теперь уже я сама чувствую себя трусливым мальчиком-мечтателем, отправившимся со своей малолетней бесстрашной подружкой в передвижной луна-парк. Девочке нравится весь этот балаган, дурацкие клоуны с вымазанными белилами лицами; похожий на мясника владелец тира; продавщицы мороженого в ярких слежавшихся париках. Мороженое обязательно будет куплено, одно на двоих, — фисташковое с миндальными орехами. Девочка съест почти весь шарик и часть вафельного рожка, а остатки — сладки, как всегда, достанутся уступчивому мальчику. И на вафельном дне обязательно обнаружится что-то чрезвычайно неприятное: засохшее насекомое или стеклянный глаз. Мальчику-мечтателю страшно, его даже может вырвать — то ли от страха, то ли от брезгливости. Скорее, все-таки от страха. Девочка же считает это хорошей шуткой, отличным развлечением на манер американских горок, до которых они никак не могут добраться. Из-за странного человека, который завлекает их на странный аттракцион, в странного вида пещеру, — ничем хорошим это не кончится, мальчик чует печенкой. И все же покорно идет на заклание, лишь бы его не обвинили в трусости.

Я покорно следую за Кико, странным человеком.

И снова оказываюсь в башне маяка. Неужели нас ждет очередное восхождение?..

Нет.

Это становится ясно, когда Кико подходит к той части стены, что противоположна нише с Maria de Los Milagros. До сих пор стена, при всех выпуклостях прихотливой каменной кладки, казалась мне цельной. Но стоит Кико нажать на какой-то рычаг или ручку, как в стене тотчас образовывается проем, похожий на дверной.

Это и есть дверь!

— Нам нужно именно туда? — задаю я глупейший вопрос.

— Пффф..

— Ты уверен?

Конечно уверен, иначе не занес бы ногу над высоким порогом возникшей ниоткуда двери. Кико — уверен, а во мне нет ни капли уверенности. Мне страшно, как бывает страшно только мнительным мальчикам-мечтателям, готовым выблевать собственный желудок при виде стеклянного глаза. Мне страшно. И я не хочу жуткой черноты за дверью, мое сознание всячески ее отторгает.

А проклятый Кико снова зазывает меня сложенными лодочкой пальцами.

— Не думаю, что это хорошая идея… Там темно. Темно, понимаешь?

Кажется, он понимает, — я слышу легкий сухой щелчок выключателя, и черноту сменяет бледный желтушный свет. Одно другого не лучше, если разобраться. Но во всяком случае, я смогу заранее увидеть опасность, если та мне угрожает. Опасность и подвох. И Кико — если он сам и есть опасность и подвох.